Крепкий характер

На пассажира надели наручники, поймали на площади какого-то ваньку и в сопровождении Калязина отправили эту делегацию на Воскресенскую улицу – на допрос в жандармскую полицию железной дороги.

Но сколько ни бился ее начальник Ипполит Сыч, желчный, стареющий мужчина, стеснявшийся своего сорокавосьмилетнего возраста, он ни единого слова за два дня интенсивных допросов из пассажира не выжал.

Обыск задержанного тоже ничего не дал. Кроме упоминавшихся банок с нитроглицерином, обнаружили в чемодане фото двух девочек-близняшек, сидевших в шелковом кресле, тесно прижавшись друг к другу. Детям на вид было чуть больше года: громадные счастливые глазенки, банты на белокурых волосах.

– Детишки, поди, ваши? – спрашивал Сыч. – Похожи! Вот подрастут, узнают, за какие делишки их папашку за шею вздернули. Ишь, и фирму ателье снизу отрезал, чтоб по этому признаку не нашли. Приобщим фото к уголовному делу! Так и будем молчать? Напрасно! Выдайте нам сообщников, так жизнь вам сохраним.

Пассажир сидел, словно окаменев: опустив печально голову, плотно сжав губы.

На третий день бесплодных допросов, напоминавших игру в молчанку, приказом генерал-губернатора Гершельмана дело перешло в ведение начальника охранного отделения хитрющего полковника Евгения Сахарова.

Напрасные хлопоты

Сахаров, поджарый мужчина, неустрашимо ходивший в атаку со штыком наперевес в Русско-японскую кампанию, добродушно улыбался, и только серые щели глаз смотрели холодно и умно.

– Кофе будете пить? Или чай предпочитаете? – вежливо обращался он к задержанному. – Я ведь могу понять вас, революционеров. Сам смолоду нигилистом был. Сколько вокруг безобразий: чиновники народ обкрадывают, в правительстве бездарей полно. Надеялись на народных избранников, что в Государственной думе, а там – сборище лентяев и недотеп. Но разве взрывы и убийства – правильный путь? Убили великого князя Сергея Александровича, оставили детей сиротами. Сидит теперь на его месте Гершельман. Разве что переменилось? Совсем нет! А грех великий – убийство. Тем более вы ведь, знаю, христианин – крест на груди носите. Разве я говорю не так? Опровергните!

Задержанный продолжал молчать и кофе не пил, бутерброды не ел.

Сахаров ежедневно докладывал о ходе следствия генерал-губернатору.

Гершельман ярился:

– Безобразие! На носу визит государя в Москву, а тут террористов – как поганок возле болота! Неужели вы, Евгений Вячеславович, опытный следователь, не можете заставить говорить этого щенка? Для нас всех это может кончиться катастрофой.

Сахаров наливался гневом и решительностью, вновь ехал в Бутырку. Позабыв обычное хладнокровие, он долбил кулаком стол:

– Ваше фото и ваши отпечатки пальцев, господин Икс, разосланы во все крупнейшие города империи! Мы установим вашу личность, но тогда для вас все будет кончено. Ваше молчание обличает в вас труса!

В ответ – гробовая тишина. Сахаров скрипел зубами от ярости, хотя в глубине души крепло неосознанное уважение к человеку хрупкой наружности, но железного характера.

Наконец за дело взялся генерал-губернатор.

– Я сам еду в Бутырку, коли вы такие беспомощные! У меня он быстро разговорится, – сказал Гершельман с самым решительным видом, усаживаясь в служебный «бенц».

* * *

Приезд столь высокого и необычного гостя наделал в тюрьме много переполоха. Предупрежденный по телефону начальник тюрьмы капитан Парфенов, как обычно благоухающий перегаром, со всей своей свитой со страхом и низкими поклонами встретил генерал-губернатора.

Ровно тридцать пять минут (время засек педантичный Сахаров) тот всячески убеждал:

– Проявите благоразумие, спасите свою жизнь. Выдайте нам сообщников, и вы обретете свободу. Когда мы разоблачим вас сами, будет поздно. Проводник поезда, на котором вы приехали в Москву, нам доложил, что вы сели на поезд в Раненбурге. Туда уже выехали наши агенты с вашим фото. Кольцо вокруг вас сжимается. Даю вам последний шанс…

Пассажир, безучастно сидя на грязных нарах, всем своим отрешенным видом выказывал высокой персоне полное равнодушие.

Гершельман взорвался:

– Висеть будешь, сукин сын!

…Генерал-губернатор, с самым мрачным видом расправляя бакенбарды, вновь сел в сияющий свежим лаком «бенц» и отправился восвояси.

Палочка-выручалочка

Сахаров, разместившийся рядом, деликатно молчал. Но когда авто выкатило на Тверской бульвар, набрался духу и высказал вслух заветное желание:

– Может, включим в следственную группу полковника Соколова?

Генерал повернул упитанную фигуру и прищурил глаз:

– Может, вообще вашу контору упразднить, а вместо нее одного Соколова заставить бороться с терроризмом в Москве? Толку, уверен, больше будет. И значительная экономия средств.

И только подъехав к генерал-губернаторскому дому, сказал Сахарову, почтительно распахнувшему дверцу «бенца»:

– Передайте руководство следствием графу. И учитесь у него!

Расцветший от счастья Сахаров поддакнул:

– Так точно! Сергей Константинович, мне граф напоминает шахматного гроссмейстера, который с необыкновенной легкостью решает этюды, которые для него сочиняют преступники.

Гершельман отеческим тоном произнес:

– Посоветую: расположитесь в соседней камере и по тайной связи послушайте, как Соколов поведет допрос. Какую каверзу он заготовит террористу? А?

Паника

Соколов приказ генерал-губернатора принял как должное. Ранним утром следующего дня он входил под мрачные своды Бутырской тюрьмы. Сыщик поднялся на второй этаж в небольшую продолговатую комнату со столом возле зарешеченного окна и табуреткой в противоположном углу для заключенного – в следственную камеру.

Он не знал, что в соседней камере уже с нетерпением поджидали допроса Сахаров и нарочно приглашенный Кошко. Несколько кирпичей из кладки стены были вынуты в незапамятные времена, якобы еще по приказу Екатерины Великой, и укреплена труба с широким раструбом – примитивное устройство для подслушивания, работавшее, впрочем, безотказно. Не только разговоры – шелест разрываемой бумаги был отчетливо слышен.

И далее господа любопытные услыхали нечто такое, что глубоко изумило их и даже возмутило.

Не подозревавший никаких каверз Соколов приказал доставить молчуна. И вот вошел убитый горем человек, никак не похожий на пламенного революционера с безумными, горящими глазами – на тех шизофреников, которые фанатично верили в свои бредовые идеи. Лицо вошедшего хранило печать особой задумчивости и даже отрешенности от внешнего мира, которые порой бывают у людей, одухотворенных творческой идеей.

Соколов вежливо поднялся из-за стола:

– Позвольте представиться: верный слуга его императорского величества, в прошлом конногвардейский полковник, а ныне сыщик граф Аполлинарий Николаевич Соколов.

Сахаров и Кошко с жадным любопытством ловили каждое слово. И вдруг они услыхали такое, что ввергло их в столбняк изумления. Это случилось после того, как Соколов сказал:

– Мое дело – ловить уголовных преступников, а не допрашивать политических террористов. Но ваше молчание ввергло охранку в смятение. Почему-то, боюсь ошибочно, командиры решили, что я сумею разговорить вас, сударь. И мой долг заявить вам: дознаватели, угрозами и запугиваниями добиваясь от вас признаний, нарушают закон. Ваше право – выбор позиции: вы можете говорить или молчать. Я принес соответствующий том законов и заложил те страницы, текст которых может пригодиться вам. К примеру, на странице пятой: «Обвиняемый не должен быть источником доказательств против самого себя. Он не служит объектом уголовного процесса, а является в этом процессе одной из сторон с самостоятельными правами».

Заключенный с изумлением взглянул на этого громадного человека с породистым, красивым лицом, вглядывался в светло-серые умные глаза, источавшие искренность и душевное тепло.

Соколов ободряюще улыбнулся:

– Вы знаете, сударь, чем порядочные следователи отличаются от негодяев? Первым нужна лишь истина, а последним – признание, добытое любым способом. Впрочем, послушайте комментарии к приведенной мною статье: «Обвиняемый не обязан высказываться или сознаваться, может даже вовсе не отвечать на поставленные дознавателем вопросы. Что касается следователя, он не должен домогаться сознания никакими способами, ни прямыми, ни косвенными, а самый допрос ограничивается предъявлением обвиняемому улик, дабы он имел возможность изложить и свои объяснения».

Соколов говорил мягко, доброжелательно, так, как мог бы говорить толковый адвокат, но уж никак не следователь:

– Если меня, сударь, отстранят от ведения этого дела, то вам полезно будет знать вот это, я заложил страницы. – Соколов полистал увесистый том. – Вот, сударь, комментарии к законам. Это может быть вам полезно: «На отказ обвиняемого от ответов следователь должен смотреть не как на ослушание или неуважение, а как на пользование своим законным правом». И в дополнение к этому тому я передаю вам книгу Макалинского «Руководство для судебных следователей». Из нее вы узнаете много необходимого о своих правах и уловках следователей.

Солнце широким снопом било в окно, ярко освещая заключенного. Соколов ясно читал на его лице сложную гамму чувств: от сомнений до глубокой симпатии к новому следователю. Вдруг сыщик разглядел нечто такое, что едва не заставило его вздрогнуть. Поражен он был до чрезвычайности.

Тогда Соколов сказал:

– Держите! – и подал по одной книге, жадно вглядываясь в протянутую террористом руку. – Изучайте, и скоро мы с вами встретимся. Кажется, сударь, я преподнесу вам сюрприз – приятный!

Заключенный был смущен и растроган. Соколов пожал ему руку.

Едва заключенного увели, как в камеру Соколова влетели Кошко и Сахаров, набросились с упреками:

– Мы желали учиться у сыщика, которого всем ставят в пример как образцового, слушали допрос. А что получается? Предательство? Полезные советы для противодействия следствию? Воистину, «приятный» сюрприз…

Соколов сграбастал коллег в объятия и так прижал их к своей обширной груди, что они испустили дружный стон.

– Подслушивать – грешно! – сказал он, смеясь. – Но никому не болтайте о том, что услыхали. Бог даст, дело скоро раскроем.

Начальники недоуменно переглянулись:

– Граф, вы изволите шутить? Это невероятно…

Соколов ничего не ответил. Он лишь вынул из уголовного дела фото заключенного, спрятал в карман.