Последний сеанс

(окончание)

Наконец дошла очередь до «парижского негоцианта». Медиум предложил:

– А теперь, месье Леблан, вы можете задать несколько вопросов, что вас интересует.

– А по-французски можно?

Медиум возмутился:

– Это в высшей степени неделикатность! Господин Наполеон не позволит себе в присутствии дам-немок говорить на непонятном им наречии.

Тогда Соколов, с трудом сдерживая улыбку и стараясь казаться грозным в этой смешной ситуации, рыкнул:

– Скажи-ка, сукин сын, именующий себя Наполеоном: куда твой пройдоха-хозяин дел уворованное у знаменитой актрисы бриллиантовое колье?

С этими словами Соколов зажег электрический фонарик, лежавший у него до этого трогательного момента в кармане, и осветил трубу и стоящего возле нее молодого человека, все лицо которого было перемазано сажей. Ею сыщик еще прежде успел «зарядить» трубу. Дверца книжного шкафа была распахнута – там шел потайной ход.

Публика была изумлена до последней степени. Поначалу все решили, что фигура возле трубы – сам материализовавшийся Наполеон, а сажа – естественный продукт геенны огненной, в которой по всем нравственным законам должен находиться убийца-маршал. Но когда разглядели, что это всего лишь слуга Шварца, которого оставили за дверями и который непонятным образом попал в комнату, изумление сменилось всеобщим яростным гневом. Дама в тюрбане вскочила со своего места и с криком:

– Жулье проклятое! – стала громадным ридикюлем долбить голову слуге.

Медиум стоял как громом пораженный. Все случившееся было для него столь неожиданным, что он никак не мог прийти в себя.

Наконец, поняв, что рука возмездия достала его, он метнулся к открытому окну, рванул в сторону шторы и сиганул вниз. И почти сразу с улицы послышались крики: «Стой!», «Стрелять буду!» Но все это заглушил истошный вопль самого медиума:

– Ай, ногу сломал! Больно, помогите!

Соколов подошел к окну. Гости тоже вплотную пододвинулись к подоконнику. На земле, беспомощно распластавшись, лежал медиум. Рядом стояли Вейнгарт и двое полицейских. Их Соколов предусмотрительно пригласил к месту драмы или, если хотите, комедии.

– Что с тобой, Блиндер? – весело крикнул по-русски Соколов. – Небось опять какую-нибудь штуку выкинуть хочешь? Идти можешь? – И опять перешел на немецкий: – Пожалуйста, внесите этого типа в дом. Я же пока на сообщника наручники надену.

Чистосердечное признание

Блиндера втащили в комнатушку возле кухни, что на первом этаже. Его положили в кресло, и он постоянно стонал и корчил рожи:

– Ах, мне так больно!

Слугу отправили в комиссариат, а Соколов стал допрашивать медиума.

Соколов. Меня интересует колье, которое ты похитил у актрисы в Москве.

Блиндер. Я не знаю, о чем вы интересуетесь.

Соколов. Не валяй дурака. Я из тебя вытрясу душу, но получу то, что ты украл во время сеанса на Садовой-Черногрязской. То колье – подарок великого князя. Отдай чужое добро!

Блиндер. Что вы мне говорите, даже жалко слушать! Я ничего не брал. Не суетитесь ко мне.

Соколов. Не думаешь ли ты, Блиндер, что сыщик Соколов из Москвы сюда на прогулку по Старому городу приехал? Не испытывай мое терпение!

Блиндер (после паузы): Так вы… это Соколов. Тот самый?

Соколов (весело): Ты, Георгий Александрович, догадливый. Ну, рассказывай на немецком языке, а господин Вейнгарт сделает нам услугу, запишет твои показания. И мы обойдемся без международного скандала. Ты ведь не хочешь международного скандала? А то тобой, любезный одессит, могут заинтересоваться и в других просвещенных государствах, а не только в России.

Блиндер. Я отдам вам, господин Соколов, эту… эти цацки, скажу, как родному папаше, всю правду, и вы меня отпустите?

Соколов. Нет, но обещаю, что судить тебя будут только за колье. Остальное я копать не буду. И никто копать не будет. Обещаю за твоего будущего следователя. Когда ты начал свои художества?

Блиндер. Я вам выскажу, что прочитал когда-то об американце Гудини. И мне стало завидно. Мне захотелось так же. От цепей освобождаться я не мог. Но духов… Почему не вызвать, если публика этого так требует, что отказать ей трудно. В Москве мальчик открывал дверь за обивкой и проползал, как какой-нибудь уж, между полом и драпировкой. Ну и отвечал в трубу.

Соколов. Откуда он знал разные тонкости, этот мальчик? И почему мальчик, если это девочка – Изольда?

Блиндер. Пусть ваша личность знает, что это был Ванька Сорокин.

Соколов. Этот вундеркинд? Сначала гимназист-отличник, а потом известный вор-карманник?

Блиндер. Таки это я вывел его в люди. А чтобы каким-то неприятным случаем его не опознали, надел на него парик, и по чужому виду он жительствовал. До начала сеанса он обычно терся среди гостей и запоминал разговоры. А память у Ваньки такая, что в цирке показывать его можно. Я его бы сюда взял, мне здесь нравится, хотя Одесса лучше. Но там полиция имеет до меня большой интерес.

Соколов. И что же Ваньку не взял в Дрезден?

Блиндер. А он по-немецки не знает, а мне сеансы нужны. Туточнего нашел, но послабее Ваньки будет и по карманам «щипать» не может.

Соколов. А как же полеты над Казбеком?

Блиндер (перестает стонать и даже улыбается). Я вам выскажу, что газетчики любят насчет лапши им на уши повесить. Особенно, если дать немного гелда.

Соколов. Так где, Георгий Александрович, колье?

Блиндер. Может, даже вы, господин Соколов, никогда не нашли бы. Возле крыльца электрический фонарь. Эти цацки в нем, возле лампы в желобок положены. Берите, раз вам так это нужно. Я и сам жаждал вам их вернуть. У меня сломана нога. Я хочу врачебной помощи. А цацки – дело наживное!