Развлечения

Следствие шло быстрым ходом. Оно дало потрясающие результаты. Выяснилось, что клиентками мадам Шварц были исключительно дамы высшего света, материально преуспевавшие, – жены известных государственных мужей, первостатейных купцов, деятелей культуры. Всего следствию стали известны имена девятнадцати проституток. Впрочем, таковыми они себя дружно не считали, полагая, что такой термин применим лишь к несчастным существам, населяющим дома терпимости. Их общей точкой зрения было: «Это мы делали ради острых ощущений!» Однако прелестницы получали дорогие подарки, а порой брали наличными, или, как выразилась жена писателя, «гонорары».

Легкомыслие этих особ дошло до того, что они согласились для альбома, служившего своеобразной «книгой заказов», сняться в обнаженном виде и в позах совершенно непристойных. (Этот альбом пользовался на суде повышенным интересом присяжных.)

Пикантность ситуации заключалась в том, что любовники порой были знакомы с мужьями своих наложниц. Это обстоятельство «особенно щекотало нервы». За полтора года до наших событий случилась трагедия. Крупный министерский чиновник вдруг узнал, что с недавнего времени его горячо любимая супруга вошла в штат мадам Шварц. И хотя он сам считал для себя возможным посещать ее заведение, но позора не перенес и застрелился.

Мадам стала с особой осмотрительностью сводить пары. Но в таком сложном и ответственном деле, видать, всего не предусмотришь. Старый приятель Гутберга, товарищ (заместитель) киевского губернатора, навещавший притон, нечаянно узнал, что супруга барона обслуживает клиентов. Киевлянин с бароном встретились на бегах. Узнав новость, барон рассвирепел. Не дождавшись окончания заездов, он понесся к себе в имение. Так случилось, что с Генриеттой он встретился в парке. После недолгих разбирательств барон руками задушил жену, а труп спрятал в воду возле берега.

Из домашних его никто не видел. Он быстро вернулся в Москву и до зари заливал свое горе в ресторане. Теплилась надежда, что все сойдет. Но вмешался случай.

Признание

Кошко недоумевал:

– Как тебе, Аполлинарий Николаевич, удалось столь быстро выйти на притон мадам Шварц?

Соколов смилостивился, улыбнулся:

– Помнишь Савватея из «Сандунов»? Увидав фото Генриетты, он мне сказал: «А ведь я пострадал из-за этой дамочки, она себя называла Геней. Она к нам в „семейные нумера“ ходила с разными мужчинами. Да и не только она. Девицами этими заведует немка Шварц. Она с нами расчеты делает, поскольку ее клиенты не нам, а ей платят – по уговору. Ейное заведение в Нижнем Лесном, я ей два раза забытые здесь вещи отвозил». – «Ну а как же ты пострадал?» – «Так однажды у Гени, видать, какие-то нелады с клиентом вышли, так она меня – я как раз простыни собирал, когда ейный мужчина дверями хлопнул, – и позвала. Это нам запрещено, да я на ее тело позарился – ведь все перед глазами! Дошло каким-то манером до хозяина, он меня из „семейных“ и вытурил».

Эпилог

На суде фон Гутберга защищал знаменитый в те годы присяжный поверенный Н. П. Корабчевский. Газеты с восторгом и некоторым даже удивлением отнеслись к тому, что Корабчевский отказался от весьма высокого гонорара. «Это дело имеет столь важное общественное значение, что считаю не вправе связывать себя материальными условиями», – заявил он. В заключительной речи, выйдя на трибуну и обведя притихший зал внимательным взглядом, Корабчевский обратился к присяжным:

– Уважаемые господа! Вы, конечно, помните князя Валковского из бессмертного творения Достоевского «Униженные и оскорбленные». Помните и его рассказ о некоей красавице, которая всех приводила в трепет своей, как писал великий литератор, «недосягаемой грозной добродетелью».

Голос адвоката звучал задушевно, почти по-домашнему. И по этой причине речь особенно сильно захватила присутствовавших, которые, кажется, и дышать прекратили, боясь нарушить тишину. Корабчевский не спеша отпил воды, взмахнул руками и уже повернулся к залу:

– И вот, когда Правда сбросила с ее ангелоподобного лика покрывало ханжества, то миру тотчас явилась столь омерзительная, гнусная в своем непотребстве сладострастница, что мир, казалось, должен был содрогнуться. И уж, во всяком случае, само исчадие ада – маркиз де Сад – вполне мог брать у нее уроки грязного разврата.

Нынешнее дело не простое. Это не частный случай. Это не грошовая проституция, специализируемая так называемыми «бродячими существами» женского пола и вызываемая голодом, забитостью, безвыходностью, необразованностью. Подобные несчастные создания за миску похлебки продают свое издерганное, не знающее покоя и отдыха тело. Такая проституция гнездится у нас, к примеру, в трущобах Цветного бульвара или в каменных норах Сенной площади Петербурга.

Генриетту фон Гутберг в объятия порока толкнули не голод, не желание хоть таким безнравственным путем выжить. Она пришла в притон мадам Шварц – гнусное царство вавилонских блудниц – ради невообразимых оргий, ради распутства, своим цинизмом вызывающих тошноту.

И вновь речь снизилась едва ли не до задушевного шепота, заставившего весь зал напрячь слух:

– Нет, господа, вовсе не преступник этот боевой генерал, не раз смотревший бестрепетно смерти в глаза, готовый отдать за царя и Отечество свою честную, безупречную жизнь. Барон фон Гутберг – это десница Божья, покаравшая зло. И не судить, а жалеть надо этого человека, и так уже много и незаслуженно перенесшего. Сейчас вы, господа присяжные заседатели, удалитесь в совещательную комнату. И пусть ваше решение будет полно здравого смысла, пусть восторжествует высшая справедливость.

Дамы в зале всхлипывали, мужчины аплодировали и присяжному поверенному, и подсудимому.

Суд оправдал барона, зато содержательницу притона мадам Шварц отправил в тюрьму на два года.