Секретный разговор

Сыщики прошли в кабинку. Начальник сыска изложил суть дела, достал фото Генриетты. Соколов хмыкнул:

– Хороша! Черты лица – классические, а выражение… Неприступна, видать, холодна, ну, айсберг! Пусть тут, возле зеркала, постоит.

– Это лицо следует запомнить, – согласился Кошко. – Пригодится.

– Пойду обмоюсь! – сказал Соколов. – Эй, Савватей, возьми у Жеребцова одежду, прикажи, чтоб привели в порядок – высушили, прогладили. И принеси пива мне, а господам сыщикам итальянской марсалы.

– Пива – «Калинкин», как обычно? Сей секунд, Аполлинарий Николаич!

Савватей принес «Калинкина» и марсалу, поставил закуску, с любопытством взглянул на фото красавицы и побежал свежими простынями встречать разомлевшего от пара и мытья Соколова.

– Ваш пот – наши старания! – улыбнулся угодливо Савватей. – Очень разгорячены, знать, дух нынче крепкий в парилке. С легкого пару без всякого угару поздравить честь имею! Садитесь, ваше превосходительство, на мягкий диванчик, членам отдых дайте. – И опять бельмо уставил на красавицу.

…Когда сыщики собрались уходить, Савватей вдруг горячо зашептал что-то Соколову. Тот слушал, удивленно подняв брови, переспросил и протянул пространщику без меры богатые чаевые – десять рублей.

– Какая купеческая щедрость! – удивленно хмыкнул Кошко. – За какие заслуги?

– Да Савватей шепнул мне, что проигрался в лото и крепко нуждается, – отшутился Соколов и посмотрел на Кошко хитрым глазом.

Печальная находка

В тот же день сыщики, пригласив с собою фон Гутберга, покатили на автомобиле к нему в имение. Допрос прислуги ничего нового не дал. Все хвалили красоту и превосходные качества Генриетты. Соколов, пригласив в помощь нескольких селян и местных полицейских, начал тщательный осмотр местности.

В речушке, в густой тени ивняка, из-под размытого берега выглядывала рука. Труп вытащили на берег. Соколов сразу узнал Генриетту. Тело приобрело серовато-беловатый цвет, открытые глаза мутно уставили зрачки в небо, волосы жалкими прядками прилипли ко лбу.

– Взгляни, Аркадий Францевич, – сказал Соколов, – на шее четкие следы пальцев – Генриетту задушили, прежде чем спрятали в воде.

Недалеко от трупа, возле кустов орешника, была сильно примята трава, обломаны ветки. Видимо, здесь и произошло убийство.

Жеребцов указал на четкие следы:

– Вот, уходят в сторону проезжего тракта. Очевидно, убийца, сделав свое черное дело, поспешил скрыться. Но неясны мотивы преступления: полностью отсутствуют какие-либо попытки изнасилования, нет и признаков ограбления – с пальца не сняли два дорогих кольца с бриллиантами.

Кошко задумчиво качал головой: «Сложное дело!», народ возмущался: «Безвинного ангела убили, куда полиция смотрит!», а безутешный фон Гутберг горько рыдал над трупом любимой.

И лишь Соколов, покусывая травинку, равнодушно и спокойно поглядывал на происходящее. Весь его вид говорил: «Тут дело ясное!»

Труп под присмотром Ирошникова отправили на телеге в морг.

– Что ты, Аполлинарий Николаевич, думаешь об этом? – нетерпеливо спрашивал Кошко.

Соколов чуть улыбнулся:

– Моя нянька, когда я еще жил в Хомутовском тупике, учила: «О важном деле никогда никому не говори наперед, а то вся сила в слова уйдет!» Так что пока помолчу.

Под звуки Листа

В Москву сыщики вернулись за полночь. Кошко отправился домой, а Соколов, прихватив с собой Жеребцова, поехал на Остоженку, к Зачатьевскому монастырю.

Жеребцов, утомившийся за день, привалившись головой на сиденье, громко похрапывал. Ночное небо было усыпано холодными льдинками звезд.

Остановились у двухэтажного кирпичного дома в Нижнем Лесном переулке. На втором этаже в двух окнах зеленовато светились окна. Арка была загорожена коваными воротами и изнутри закрыта на большой висячий замок.

Соколов чертыхнулся, с силой рванул заграждение. Во дворе затявкала собака. И тут же появился дворник – рослый мужик с громадной белой бородой. Вплотную подойдя к заграждению, бородатый вежливо поинтересовался:

– Вам, простите за извинение, кого надоть?

– Ирину Францевну Шварц! – рявкнул Соколов. – Отворяй!

– Как доложить, ваши степенства, прикажете? Может, карточки визитные передать изволите? Без доклада я не имею прав отворять…

Соколов просунул ручищу сквозь прутья ограды и рванул на себя бородатого:

– Отворяй, пока голову тебе, своднику, не оторвал! И не вздумай пикнуть!

Трясущимися от страха руками бородач открыл замок. Соколов спросил:

– Квартира мадам на втором этаже?

– Да-с, по этой лесенке. Там гости.

Поднялись по чистой, освещенной электричеством лестнице. Ступени были застелены ковровой дорожкой. За дверями раздавались звуки вальса Листа – кто-то прекрасно играл на рояле. Жеребцов подтолкнул вперед бородатого:

– Позвони, скажи: «Гости пришли, тут визитные карточки…»

Едва дверь осторожно приоткрылась, Жеребцов вставил в щель ботинок и крепко нажал мощным плечом.

Пред сыщиками предстала пожилая дама в бархатном платье цвета, который во времена Екатерины называли «цветом бедра испуганной нимфы», с глубоким вырезом, открывавшим старческие, но тщательно ухоженные плечи и грудь. Остатки волос были собраны в пучок и украшены бриллиантовой фероньеркой. Дама испуганно, часто дыша, с немецким акцентом сказала:

– Что есть такой? Почему вы врываться в мой дом?

Соколов отвечал ей по-немецки:

– Мы – сыскная полиция. Вам придется отвечать как содержательнице притона. И не исключено, что вы оказались замешанной в убийстве. Полная откровенность – единственное, что поможет вам, мадам Шварц, избежать сурового климата Сибири. Кто у вас в гостиной?

Оказалось, что за роялем сидел пианист, чье имя гремело в столицах мира. Рядом с пианистом восседала довольно юная особа, супруга богатейшего купца. В спальне обнаружили еще пару: бывший министр и член Государственного совета принимал ласки супруги знаменитого писателя, «властителя дум передовой интеллигенции», как пышно и безвкусно именовали его журналисты.

Тут же был составлен, вопреки протестам и угрозам мужчин, протокол. Всех, кроме хозяйки, отпустили. Мадам Шварц была доставлена в сыскную полицию.