Симпатичный, с бакенбардами

– Скажите, Аня, ведь у вас есть альбом семейных фото? – спросил Соколов.

– Конечно. – Вдова достала из комода кожаный переплет. – Это родители Вани, это Ваня мне подарил со своей надписью: «Дорогой невесте – любви и счастья. Целую. Иван».

– Можно взять его на короткое время? Спасибо! А это кто?

– С бакенбардами, симпатичный? Леон Люцеранский из Петербурга, университетский товарищ Вани. Его отец важный человек. Сам Леон приезжал к нам утром рокового дня. Он куда-то за границу ехал.

* * *

С вечерним поездом Соколов отправился в Северную столицу.

Отец Леона, действительный тайный советник, жил в богатом особняке на Васильевском острове, со множеством слуг, ливрейных лакеев, французским поваром, двумя выездами.

Старик своей важной и благородной наружностью напоминал толстовского Алексея Александровича Каренина. Даже говорил, подобно этому литературному персонажу, неторопливым, всегда слышным голосом, с налетом едва заметной иронии.

– Граф, – старик Люцеранский говорил по-французски, чуть улыбаясь, – это весьма пикантная ситуация: я потребовался полиции. Это даже любопытно. Но прежде скажите, как ваш батюшка? Впрочем, я его встретил на минувшей неделе в Канцелярии государя, он разговаривал со статс-секретарем Танеевым. Сдал, постарел мой друг. Увы, мы все стали стариками.

Соколов ловко перевел разговор на Люцеранского-младшего. Старик довольным тоном произнес:

– Пусть это не совсем скромно, но Леон, признаюсь, меня радует. Он ревностен к службе. Полторы недели назад министр отправил его по служебным делам в Берлин. Вот его телеграмма: «Доехал хорошо. Разместили удобно. Целую, счастья. Леон».

– Вот как? Позвольте мне записать номер отправления. Это так, на всякий случай.

* * *

Заплатив тридцать три рубля, что составило сто семь немецких марок, Соколов в тот же день разместился в первом классе «Норд-экспресса». Путь лежал в Берлин.

Воскрешение из мертвых

Через тридцать два часа экспресс прибыл на берлинский вокзал Фридрихштрассебанхоф. И Соколов тут же попал в дружеские объятия знаменитого криминалиста Вейнгарта. Усадив Соколова в авто, тот докладывал:

– В своей телеграмме, Аполлинарий, вы назвали имя Люцеранского. Такой у нас не значится ни в одной гостинице. Не заходил он и в университет, где его ждали с лекциями.

– Тогда везите меня на телеграф!

На Обервальдштрассе начальник телеграфа, громадный потный человек, спросил:

– Какой номер телеграммы? Сейчас оригинал принесут. Эй, Эльза, и еще тащи нам горячие сосиски и холодного баварского…

Когда служащий положил перед Соколовым оригинал, тот жадно впился в него взором. Потом поднялся с кружкой пива, торжественно произнес:

– Вопреки тому, что в обгорелом трупе признали Трахмана, у меня всегда были сомнения в его трагической гибели. Действительно, зачем грабителю жечь труп и деловые бумаги? Когда я наткнулся на книгу о мошенниках, которые богатеют на банковских операциях, мои подозрения перешли в уверенность. И вот, господа, бланк телеграммы. Он заполнен рукой… «мертвого» Трахмана.

– Это замечательное дело надо отпраздновать, едем в «Хиллэр»! – воскликнул Вейнгарт.

– Прежде надо поймать убийцу.

– У российских преступников, дорогой Аполлинарий, дорожка накатанная. Все жулье почему-то тянет в Париж. Но эти парижские тайны шиты белыми нитками. Ваш Трахман веселится в каком-нибудь «Континентале».

– С фальшивым паспортом на имя Иванова или Петрова! – громово расхохотался Соколов, и подвески на хрустальной люстре задрожали.

Эпилог

На этот раз Соколов ошибся. Едва Трахман оказался в Париже, как тут же сжег паспорт убитого им Леона Люцеранского. И зажил… под собственным именем в роскошном отеле «Бельвю», что на авеню Опера. Занимал Трахман, разумеется, пятикомнатный люкс с роялем, бассейном, шелковыми коврами и картинами старых классиков на стенах. Его согревала теплом своих тел целая интернациональная свора алчных и развратных девиц. С Трахманом случилось то, что обычно бывает с нашими соотечественниками: едва он хлебнул свободного ветра Запада, как тут же потерял целительное ощущение опасности. За что и поплатился.

– Как же ты, человек с университетским образованием, мог убить товарища? – спросил Соколов на допросе.

Трахман невозмутимо отвечал:

– А что мне оставалось делать? Своя шкура дороже чужой. Вы, поди, уже знаете, что все эти «золотые прииски» – сказка. Чтобы понять, до какой степени наш народ доверчив, следует открыть любую контору по приему денег. Чем большую чепуху вы станете молоть про «высокие дивиденды», тем длиннее к вам будет очередь желающих избавиться от своих рублей. Ну а тут сроки платежей подперли. Что делать? Вдруг узнаю: Леон в Берлин едет. Вот я все и устроил. Зазвал Леона к себе в контору – перед самым отходом поезда. Говорю: «Надень-ка мой новый пиджак, хочу со стороны взглянуть!» Едва Леон облачился, я его по голове – тюк! На палец убитого свой перстень нацепил, черепаховые очки на пол швырнул, бензинчиком – прыск! А банковские деньги я загодя в камеру хранения положил. С паспортом Леона в Берлин приехал, его папаше телеграмму отстучал. Что мне теперь будет? Повесят?

Судебный процесс шел пять дней. Окружной суд был забит до отказа. Ивану Трахману многие сочувствовали, в первую очередь – обманутые им. Душа российского человека – загадка. Когда жулику и убийце дали двенадцать лет, из зала донеслись крики: «Жестокость!»

Но вчерашний миллионер сидел недолго. Во время этапирования в Сибирь Трахман куда-то исчез. На этот раз его следы не обнаружились.

Может, под новой фамилией опять открыл банк?