Эпилог

Окружной суд давно не видел такого наплыва публики. Дело об убийстве купцом Муратовым собственной невесты вызвало исключительный интерес. Двадцатидевятилетняя Машка Криворучко, заплывшая жиром, с узкими щелками монгольских глаз, откровенно рассказывала:

– Энтот Прокофий цельный год ко мне ходил, надоедал. Буянистый, случалось, бил меня, я уж стала прятаться, да мадам приказала его принимать. Вить деньга у него водилась. Про то, чтобы он невесту извел, так это я выпимши была, ради озорства сболтнула. Говорю: «Взамен обещаю вечную любовь и предпочтение». А он, дурак, и впрямь поверил.

…Выяснилось, что в канун свадьбы Прокофий, когда в доме все уснули, тайком вызвал Лукерью. Он хотел ее, по совету Гордея, утопить. Но девушка, заподозрив неладное, повернула к дому. Тогда Гордей набросился сзади и задушил ее проволокой. Убийцы без особых усилий засунули труп в громадное дупло дуба. Чтобы отвести от себя подозрения, завлекли на берег Москвы-реки инженера Тихонова. Гордей камнем стукнул по голове свою жертву, а труп бросили с откоса в воду. Тот же Гордей забрался через окно в жилище инженера и похитил все ценности. Еще прежде, отвязав лодку, отпустили ее плыть по течению, изобразив побег. Платок Лукерьи подбросили на берегу.

Знаменитый адвокат Корабчевский в своей защитной речи привел сильный довод:

– Ни один нормальный человек не пойдет на убийство молодой, красивой и к тому же богатой невесты ради отвратительной продажной женщины. Муратова не судить – его лечить надо!

Однако суд обоих убийц приговорил к каторге – на пятнадцать лет каждого. Криворучко «за подстрекательство» получила три года.

Прокофия и Гордея отправили в Нерчинские рудники. На другой год старик Муратов впервые за свою жизнь оставил дела и поехал навестить сына. Но встретиться с сыном ему не удалось. Уже за Уралом он простудился и умер. Его богатое хозяйство вскоре разлетелось по ветру.

Супруги Серовы взяли себе на воспитание племяшку-сироту, внешне чем-то напоминавшую Лушу. В советское время она стала известной детской писательницей.

Парижские тайны

Это ужасное событие, заставившее говорить о себе всю Москву, случилось за два дня до Нового года. Стояла лунная морозная ночь. Тротуары было опустели, но вот в театрах начался разъезд. Лихачи, давая разгул натуре, дико гнали лошадей по обледенелым мостовым, торопясь доставить седоков в рестораны, клубы, собрания. Как обычно, в этот час в городе наступало таинственно-праздничное настроение.

На сей раз оно было нарушено чрезвычайным происшествием. На углу Салтыковского переулка и Петровки вдруг порохом вспыхнул двухэтажный дом потомственной почетной гражданки Грудковой. Из окон первого этажа рвануло пламя, треснула и повалилась на снег новенькая вывеска «Финансовая компания И. Трахмана».

С соседней Скобелевской площади, трезвоня колоколами, вмиг домчались куражные и ловкие мужички – пожарные. Они сбили пламя. На полу первого этажа обнаружили сильно обгорелый труп.

Вызвали полицию. За дело принялся сам Соколов. Началось следствие, которое дало поразительные результаты.

Широкие просторы

Иван Спиридонович Трахман был симпатичным молодым человеком в черепаховых очках. В недавние времена, пребывая студентом Императорского Санкт-Петербургского университета, своим благонравием и усердием свидетельствовал, что он не бесплодно для науки и государства обретался пять лет в стенах почтенного учреждения. На выпускном акте физико-математического факультета Трахман удостоился почетного отзыва самого министра народного просвещения, члена Государственного совета, сенатора и тайного советника Александра Николаевича Шварца.

– Я ведь на золотую медаль рассчитывал, – признался Трахман своему приятелю и соученику Леону Люцеранскому.

Однако в прочувствованном слове он горячо благодарил родную альма-матер и обещал:

– Выходя из священных стен университета, всего себя посвятить святому делу – служению обществу!

А служить было надо: отец, акцизный чиновник, спился окончательно, и ему отказали от места. Мать билась изо всех сил, чтобы прокормить двух дочерей-подростков.

Теперь Иван через отца Люцеранского – крупного чиновника Дворянского земельного банка, что на Адмиралтейской набережной, сумел поступить учителем во 2-ю мужскую гимназию. Жизнь вроде бы стала веселей, да с годовым жалованьем в тысячу двести рублей особо не зашикуешь. Иван вздыхал:

– Если бы этот доход на одного, а то прокорми всю мою ораву!..

Но обстоятельства жизни приготовили вчерашнему студенту приятную перемену судьбы.

Богатство

В Москве, в тихом Перуновском переулке, что в Сущевской полицейской части, в собственном домишке жил-поживал дядя Ивана Трахмана. Дядя был трезвым, богомольным, скуповатым, да к тому же держал москательную лавку. Так что денежки у дяди водились.

На третий день Масленицы, вернувшись с обедни в соседней церкви Казанской Божией Матери (окошки дядиного домишки как раз выходили на сей храм), он сел трапезовать. Кухарка Анна, голенастая и смазливая девица из мещан, поставила на стол блины и сметану, потому как икру дядя не ел из экономических соображений. После третьего блина дядя вдруг налился багровой кровью и грохнулся на дощатый пол. Прибывший доктор определил наступление смерти от апоплексического удара.

Скупердяя похоронили. Огласили завещание. Всего капиталу наличными в процентных бумагах оказалось без копеек пятьдесят тысяч рубликов. Двадцать пять тысяч покойный отписал церкви Казанской Божией Матери – на вечный помин души, и столько же и домишко – любимому племяшке Ивану.

Наследник испытал сложные чувства. Свалившееся на голову богатство весьма обрадовало, но жаль до слез было всего остального. «На помин и ста рублей хватило бы, – с досадой крутил головой Иван. – А мне, по молодости, деньги на пользу бы пошли!»

Однако по совершении необходимых формальностей наследство принял. Домишко вначале хотел продать, но несколько дней прожив в нем, испробовав блинов, испеченных ловкой Анютой, и густо покрыв их черной икрой, решил вдруг остаться в Москве: «Делать карьеру и затеять на имеющийся капитал какое-нибудь дело!» Отца и мать с обеими сестренками он оставил в Петербурге: «На время, пока обживусь в Белокаменной!»

Признаемся, что на такое решение повлияли и красота Анюты, и желание избавиться от родительской опеки: «Уже не маленький!»

Поначалу Анюта была в роли горничной и кухарки, а через полгода молодые обвенчались и сыграли свадьбу.

За столом сидели нетрезвый папаша Трахман, частенько утиравшая умильные слезы мамаша, Леон Люцеранский – чиновник Министерства просвещения с белой гвоздикой в петлице хорошо сшитого фрака, подаривший жениху бриллиантовый перстень, и ужасно всего конфузившиеся бедные родственники Анюты.

* * *

И супруга, и новая жизнь поначалу весьма пришлись по душе Ивану. Он вполне ощущал себя – после полуголодной юности – богачом-барином.

Трахман носил перстень на среднем пальце правой руки и приобрел привычку этим пальцем почесывать кончик носа – чтоб окружающие понимали силу его достатка.

А вскоре ему приперло принимать важное решение.