Версия

Не успел Соколов с дороги поужинать, как его на крыльце старостиного дома уже ждала толпа. Каждый хотел помочь в розысках, давал советы и противоречивые показания. Кабатчик клялся, что видел, как инженер с Лушей умчались на тройке, жена конторщика горячо утверждала, что в ту злополучную ночь кто-то кричал на реке: «Помогите!»

Надзиратель Мишин, скучавший на скамейке в углу под портретом генерала Скобелева, наконец не выдержал, встал и грозно крикнул:

– Все, хватит! Приходите завтра, – и принялся провожать из избы глухо ворчавших сельчан. Потом он полез в старый портфель, стоявший возле скамейки, и протянул Соколову тоненькую папку:

– Вот дело об исчезновении Лукерьи Серовой и инженера Тихонова. Мы провели обыск в квартире инженера. Он человек денежный, всегда, по утверждению его хозяйки, хранил наличность в значительных суммах, но мы не нашли ни копейки. Обнаружили список облигаций Кредитного общества и акций Волжско-Камского банка – всего на семьдесят три тысячи. Но самих бумаг нет. Ясно, что, решив бежать с Лукерьей, он основательно к этому подготовился, забрал все ценное.

– Но почему инженер не просил руки Луши, если у них чувства взаимные?

– Боялся отказа. Вот, посмотрите, Аполлинарий Николаевич, протоколы допросов. Четыре свидетеля утверждают, что инженер публично заявлял: «Этой свадьбе не бывать! Оболтус Прокошка не чета Лукерье Васильевне!» Пройдет месяц-другой, беглецы сами объявятся, в ноги родителям Лукерьи упадут: «Простите, что убегом венчались!» Уж сколько раз такое бывало.

– Посмотрим! – коротко сказал Соколов. – Я сейчас навещу Серовых.

Не прошло и часа, как он вернулся. Тяжело вздохнув, сказал:

– Много я горя видел, служба такая! Но столь жуткой безысходности, такого отчаяния, когда и плакать нет возможности, – никогда! Отец и мать Луши уверены, что дочь не сбежала. С ней что-то худшее… Разве могла Луша покинуть дом в одном легком платье, вовсе не годном для дальнего путешествия?

Мишин горячо заспорил:

– Это ничего не доказывает! Инженер накинул на нее свою шинель – вот и тепло! А в магазинах купили все, что необходимо. Из дома вынести узел – большая опасность. Так?

Соколов спорить не стал. Он устало произнес:

– Скоро час ночи. Пора спать.

Находка

Ранним утром, когда лишь богомолки тихо тащились в церковь и небо не успело очиститься от ночной мути, Соколов, Мишин и Жеребцов вышли на улицу:

– Подышать деревенским воздухом!

Их обогнала богатая рессорная коляска, запряженная парой. Коляска остановилась возле дома Муратовых. Из нее грузно вылез Прокофий в изящном пальто заграничного покроя. Его бережно под локоть поддерживал счетовод Гордей. Они скрылись за высокой оградой.

Мишин сочувственно произнес:

– С горя пьет! Еще бы, такой невесты лишился. А Гордей возле хороводится.

Задами вышли к Москве-реке. Тихо в невесомом белесом тумане струились свинцово-тяжелые воды. Сладковато пахло прелой зеленью. Осмотрели пустынный берег. Дойдя до участка Серовых, прошли в узкую калитку, начали подниматься вверх, в гору. Стая ворон с резким нагловатым карканьем кружилась возле громадного тысячелетнего дуба.

Соколов задумчиво наблюдал эту картину:

– Эти птахи словно на пир слетелись. Чем они лакомятся?

Подошли ближе. Жеребцов пальнул из нагана. Со злобным карканьем воронье отлетело несколько прочь, разметавшись грязными пятнами на ветвях ближайших деревьев и на земле. Некоторые успели где-то урвать куски кровавого мяса и лакомились им.

– Коля, взгляни, что там? – Соколов показал взглядом на дуб.

Жеребцов, наступив на валявшееся бревно, залез наверх. Саженях в трех от земли ветви расходились в стороны. Жеребцов увидал в проеме между ветвей громадное дупло, выевшее чуть не всю середину дуба. Там лежал сильно пострадавший от хищников девичий труп.

Спрыгнув на землю, кивнул головой:

– Здесь…

Городские прогулки

Приехавший вскоре на вызов судебный эксперт Павловский установил: Лукерья Серова задушена стальным проводом, который сыщики обнаружили около дуба. Затем преступные руки забросили ее труп в дупло, будучи уверены, что здесь его не найдут. Но забыли про прожорливых ворон.

* * *

Отпевали новопреставленную в церкви Андрея Стратилата, в той самой, где всего несколько дней назад она должна была венчаться. Хоронили через три дня в фамильном склепе сельского кладбища. Собралось все село – от мала до велика, и у всех на глазах были горькие слезы.

Прокофий стоял понурым, комкая в руках фасонную шляпу с большим раструбом, а неразлучный с ним Гордей то и дело сердито произносил:

– Вот что сделал инженер! Лютая зависть довела его до смертоубийства. Эх, кабы поймать, собственными руками задушил бы!

Убитая горем мать Лукерьи тем не менее нашла в себе силы утешить несостоявшегося зятя:

– Сынок, молись Господу за душу нашей Лушеньки! И сам облегчение получишь. Исстрадался, лица на тебе, голубчик, нет…

Словно выросший из-под земли, Соколов презрительно сказал:

– От пьянства, беспутной и преступной жизни почернел! Ты, сукин сын, где вчера был? Молчишь? Мои сыщики тебя проследили: опять шлялся в притон мадам Ройтер, что у Калужской заставы. И принимал ты продажные ласки известной шлюхи Машки Криворучко. Она призналась во всем. – Повернулся к помощникам: – Эй, Жеребцов, Мишин! Наручники наденьте на Прокофия и его подручного Гордея.

Повалился на кладбищенскую землю Прокофий, заголосил:

– Бес попутал! Покажу, где под воду инженера пустили…

После небольших трудов среди густой речной зелени отыскали и вытащили из воды раздутый труп инженера.