Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Московские старички и старушки, дела переделав и к вечеру утомившись, выходили на вечерней зорьке посидеть, посудачить возле своих крылечек. Крестовские переулочки тихие, в воздухе благорастворение – рай земной.
На сей раз неспешные беседы были прерваны истошным криком Федора Анатольевича, пулей вылетевшего из своих дверей:
– Караул! Убили! Полиция!
…Вскоре, крутя желтыми от курения пальцами жесткий ус, прибыл на место происшествия надзиратель сыскной полиции 3-го участка Мещанской части Костин. Он зычно рыкнул на любопытных:
– Р-разойдись! Понятые – впер-ред! Кто убит? Кухарка Лукерья, говоришь? Кем убита?
Федор Анатольевич всхлипнул:
– Еще утром была жива-здорова моя Лукерьюшка! Какой же лиходей тебя, ангела безвинного, прикончил? А я утром как ушел из дому, так вернулся только после обеда. Был у книготорговца Шибанова, «Бориса Годунова» 1831 года за пять рубликов купил, сам Пушкин покойный написал. Экземплярчик усталый, да мне как раз по моим грошам.
Костин пошевелил усищами:
– Кор-роче!
– Вошел к себе, а она раскинулась, вся в крови, и молоток рядом. Им, то есть молотком, жизни решили, в кладовке взяли, испоганили. Я «караул» закричал.
– Молоток? Им череп проломлен? Пр-рекр-расно! Эксперт, пр-рио-бщи как вещественное доказательство. Свидетели есть?
Вдруг вперед вышел плотник Томилин, сорвал с головы картуз:
– Извольте знать, ваше благородие, что я пошел полпива «Калинкин» купить, потому как в голове звон после вчерашнего. Вдруг себе замечаю: стоит ломовой возле их домика (кивок в сторону Бидмана), вожжи за рябинку привязал и в телегу что-то грузит. Я, понятно, дальше пошел, потому как вчерась случай вышел…
– Что ж ты, отр-родье, гор-родового не кликнул?
– Не смекнул. Другой раз – обязательно!
Федор Анатольевич жалобно застонал:
– У меня ведь Рембрандта унесли! Вы уж отыщите…
Костин прорычал:
– И Р-рембрандта, и всех остальных бандитов отыщем! – Двинул усом в сторону медика: – Дай им разрешение на похор-роны!
На другой день вся Москва говорила про убийство Лукерьи и про похищение картины, стоящей «миллион». Приятели делали притворно-соболезнующие лица: «Федор Анатольевич, сочувствуем…»
Но главный сюрпризец ждал Бидмана впереди.
Читатель, возможно, помнит, что Соколов был страстным собирателем книжных редкостей. Все знали: хочешь сделать знаменитого сыщика счастливым – подари ему раритет.
Когда после исчезновения Рембрандта минуло месяца два, перед Соколовым предстал сияющий Жеребцов. С видом победительным он положил перед патроном красавицу-книгу в бордовом кожаном переплете с тройным золотым обрезом:
– В сладостный дар!
– Что?! – Брови Соколова удивленно полезли вверх. – Да это знаменитый экземпляр «Лирических сочинений» Василия Капниста 1805 года. Автор напечатал его на пергаменте специально для подношения Александру I. Посмотри, какие прекрасные гравюры Сандерса! Этот экземпляр букинист Клочков продал когда-то другу Пушкина Соболевскому за фантастические деньги – девятьсот двадцать пять рублей. Об этом написано в журнале «Антиквар».
– Ну а я за полтора рубля на Сухаревке сейчас купил, какой-то офеня торговал. Да у него еще много старинных книг – в кожаных переплетах. Целый короб!
– Что ж ты его упустил? Ведь это кого-то из богатых коллекционеров обчистили.
Жеребцов самодовольно улыбнулся:
– Изволите обижать! Я, Аполлинарий Николаевич, его не упустил! Он в приемной под конвоем Вани Гусакова, прямо вместе с коробом. Ввести?
Ввели офеню – старенького, седенького старичка с маленькими выцветшими глазками. На плече он тащил короб с книгами. Соколов стал рассматривать их и не удержался от восторженного возгласа:
– Коля, гляди! Это знаменитые гравированные издания, вышедшие в царствование Петра I, ценимые особенно высоко. Тут и «Новая артиллерия» 1711 года, и «История о орденах» 1719 года, и «Феатрон» 1720 года, и многое другое.
– Любопытно!
– А это что? – изумился более прежнего Соколов. – Беловой автограф Пушкина «На холмах Грузии»? Дед, ты кого обчистил? Быстро говори!
Старичок не испугался, весело затараторил:
– Ты, господин полицейский, не ругайся, а слухай! Эти книги дал мне сусед Портнов, он ломовой извозчик. Давно приставал: возьми да возьми, дескать, на комиссию! Уговорил мне на голову. Только на Сушку пришел, как вот этот жердяй, – он мотнул в сторону Жеребцова, – меня под микитки – и сюды.
– Я тебя отпущу, если ломового Портнова поможешь отыскать.
– Хучь сей миг! – с живостью ответил офеня. – Жительство имеет в доме Лобачевского на Сретенке, по суседству с храмом Успенья.
Соколов приказал:
– Коля, возьми авто, привези ломового. Очень любопытно, где он такими редкостями разжился.
Не прошло и часа, как перед Соколовым сидел русый мужик лет сорока, плотного сложения, в полосатых набойчатых штанах и с синими ластовками на кумачовой рубахе.
– Ну, Портнов, как же ты дошел до жизни такой? – строго сдвинул брови Соколов. – С книгами-то нехорошо получается…
Явно туповатый, медленно вращая белками глаз, ломовой долго переваривал услышанное. Вдруг он брякнулся Соколову в ноги, заголосил:
– Бес попутал! Это я, точно, тово…
– Встань! И толком говори, по порядку.
Ломовой выпил целый графин воды, утер ладонью толстые губы и слезливым голосом начал:
– На день святого Тихона Амафутского приключилось… Отвез по уговору гречку, шесть мешков, купцу Полуляхову, в самом конце Мещанской. А тут, как на грех, дядя приличный на вид подвернулся. Значит, подряжает. «Видишь домик на углу Крестовского? – говорит. – Это мой домик. Ты не сумлевайся, входи, я там на ступеньках две поклажи поставил. Положи их на телегу и ко мне. А я тут пока товарища дожидаю». Только все это он набрехал, потому как никто к нему не подходил.
– И чего же ты нагрузил на телегу?
– Я сказал: две поклажи! Одна – потрет тяжеленный, а другое – вот эти, будь неладны, книги. В бауле лежали. За дверями входа прямо на лестнице стояло. И отвез я, значит, дядю на Каланчевку, в «Петербург». Он снял нумер, и я ему отнес туда потрет. А про книги дядя забыл, волновался он чего-то, все рука об руку чесался и бормотал про себя слова разные: «Лукерья, дескать, Лукерья!»
– И ты чужие книги присвоил?
– Чтой-то – «присвоил»? Потому как он сам забыл. Да я очухался уже на Мясницкой, заглянул в баул, думал, там чего путное, а там – книги, тьфу! Не возвращаться же из-за такой ерунды?
Войти с помощью соц. сетей: