Путеводитель предупреждает…

Соколов, по обычаю, занимал громадный люкс из пяти комнат. Убранство напоминало петербургскую «Асторию» или московский «Метрополь», только все было обставлено еще более безвкусно: тяжелые портьеры, бесполезные пуфики и козетки, обитые цветастым бархатом диваны и неуклюжие кресла, цветы в фаянсовых горшках и деревья в кадках. Эту дешевую роскошь дополняли картины посредственных художников на стенах.

На инкрустированном столике стояли бутылки с вином и ваза с фруктами.

Соколов нажал кнопку звонка. Никто в номере не появился. Соколов снова нажал и держал кнопку до тех пор, пока в номер не ввалился без стука гарсон, молодой парень с нагловатой рожей. Выпуклыми, водянистыми глазами он уставился на Соколова:

– Чего трезвоните? Пожар, что ли?

Соколов в ответ на столь наглый тон удивленно поднял бровь.

Маргарита вежливо заметила:

– Мы долго вызывали, никто не шел…

Гарсон презрительно скривил рот:

– И подождете, с вами ничего не случится. Не одни тут…

Соколов побледнел от гнева. Ему была известна наглость парижских гарсонов, но такого он не ожидал. Он вскочил с кресла, подошел к гарсону и вдруг, обхватив его поперек талии, перевернул головой вниз и стал трясти.

Маргарита ахнула, а гарсон что-то лепетал, извивался, размахивал руками, пытался вырваться, но тщетно. Из его карманов посыпались на ковер монетки, расческа, какие-то таблетки, карандаш и прочий мусор. Соколов наконец отпустил несчастного, и тот головой брякнулся об пол, стал ползать по ковру, собирая свои сокровища. Наконец поднялся на ноги, весь взлохмаченный, раскрасневшийся.

Соколов сказал:

– Пошел, собака, вон отсюда. Другой раз полетишь из окна головою вниз… Позови старшего гарсона. Бегом! – И для убедительности дал лакею пинка под зад.

Повернулся к Маргарите: – В Париже исключительно наглая и вороватая прислуга. Не случайно наши путеводители предупреждают: «В Париже прислуга отличается развязностью и нечиста на руку. На ночь обязательно следует закрывать изнутри на ключ свой номер, иначе гарсоны могут вас обворовать».

– Зато любят пурбуары – чаевые, – улыбнулась Маргарита, которая была восхищена необычной силой ее нового друга.

В дверь тихо постучали. Вошел пожилой гарсон, вежливо поклонился:

– Чем могу, месье, служить?

– Подай, братец, коллекционное вино «Марго», да хорошего урожая, сыр камбоцолу и две дюжины устриц, да смотри, чтобы свежими были.

– Позволю себе заметить, месье, «Марго» можно найти единственную бутылку благословенного 1858 года, но она будет стоить не меньше пяти сотен франков.

– Я спрашивал, любезный, вино, а не цену.

Гарсон еще раз поклонился, на этот раз с особенным подобострастием.

– Слушаюсь, сейчас все будет исполнено, – и спиной попятился из номера, бесшумно закрыл за собой дверь.

Маргарита с восхищением глядела на Соколова:

– Какой вы властный, как укротили этих распоясавшихся слуг…

Теперь явились уже два гарсона, начали накрывать стол.

Короткое счастье

Соколов, взяв за плечи Маргариту, подвел ее к окну. Внизу, залитые желтым весенним солнцем, виднелись разноцветные крыши и шпили сказочного города. Ясным золотом в солнечных лучах плавился купол Пантеона. Внизу, по гранитной набережной, букашками шевелились люди, катились бесслышно коляски и экипажи, выбрасывая синий дым, гнал автомобиль.

Соколов взял ее узкую кисть, прижал к губам и долго не опускал.

Маргарита привалилась к его плечу головой. Ее плечи вдруг дернулись, еще и еще раз. Соколов поднял подбородок Маргариты, заглянул в глаза: они набухли слезами. Соколов, едва касаясь губами, целовал ее лицо, шею. Ласково спросил:

– Почему эти слезы?

Она сильно втянула воздух, дернулась и, не спуская с него взгляда, тихо выдохнула:

– Я с ужасом думаю… вас скоро не будет, я опять останусь одна.

– Но разве вы не замужем?

– Кто-то сказал: хочешь быть одиноким – вступи в супружеский брак. Муж вроде бы есть, но лучше было оставаться незамужней.

Соколов с искренним сочувствием смотрел на красавицу.

– Вам не нравится ваша супружеская жизнь?

– Я ненавижу такую жизнь. Раннее утро, хочется спать, но я вынуждена заменять кухарку, которая появится лишь к десяти утра, – так дешевле, а муж любит экономить франки. Я бегу по лестнице, беру у консьержки свежие газеты и несу мужу в спальню. Он, видите ли, должен начинать день с газет, еще лежа в постели. Затем я спешу на кухню, готовлю завтрак. Муж, его зовут Шарль, в это время уже изволил подняться и на балконе делает гимнастику – раз-два, три-четыре! Дыхание глубокое – пыф-пыф, пузо колеблется из стороны в сторону. Затем Шарль принимает душ, а я махровым полотенцем должна по рекомендации врача тереть до покраснения его спину и грудь.

Соколов вновь прикоснулся губами к ладони Маргариты:

– Как мне жаль вас!

Маргарита, у которой в душе накопилась горечь обид, словно самому близкому человеку, продолжала изливать душу:

– Это еще не все! Далее замечательное явление народу: побритый, пахнущий на всю квартиру дешевым одеколоном муж вплывает брюхом вперед в столовую. Именно в этот момент я обязана ставить на стол жареные хлебцы, масло, яичницу и кофе. Он тщательно жует фарфоровыми зубами и снова читает газеты. Понятно, что меня не замечает вовсе. После завтрака он разваливается в кресле с вонючей сигарой, а я в это время нюхаю табачный дым, который не переношу, и тру мочалкой посуду. Затем я бегаю по лавкам и рынкам, ищу для него провизию к обеду и ужину, а он уходит к своим надзирателям и тюремным корпусным.

Соколов изобразил удивление:

– Каким надзирателям?

Маргарита легко сказала:

– Шарль – начальник военной тюрьмы. Если порой он опускается до разговора со мной, то никогда не выходит из круга своих тюремных интересов: с азартом говорит о том, что надзиратель такой-то напился во время ночного дежурства, заключенный такой-то хотел перерезать себе вены или повеситься в камере. А то и вовсе романтическая сцена: живописует, как приговоренный к высшей мере наказания, когда приговор приводили в исполнение, от ужаса испачкал нижнее белье. Я мечтаю сходить в Оперу, а вместо театра муж предлагал мне потрясающее зрелище – через окошко тайком поглядеть, как шпиона станут вешать. Это, дескать, «и познавательно, и занимательно, особенно когда начинаются конвульсии». Для него нет ни Шарля Гуно, ни Эмиля Золя, ни Льва Толстого. Для него существуют своеобразные развлечения – карцеры, приговоры, нормы питания, исполнение наказания.

Соколову было искренне жаль эту милую женщину, но чувство сострадания не помешало мысли: «Кажется, есть надежда выполнить свою миссию – освободить принца!» Он погладил ее плечи и руки, ободряюще улыбнулся:

– Но раз он женился на вас, Маргарита, стало быть, вы все-таки ему нужны?

Маргарита с горечью отвечала:

– Я бываю ему нужна лишь два раза в неделю, как по расписанию: утром, перед завтраком, во вторник и пятницу. Так прописал его персональный доктор, понятно, тоже тюремный. И даже тут он деловит, неразговорчив и тороплив. Вот и вся моя жизнь. Я для Шарля – как резиновая кукла для матросов. Он во мне не видит человека. Ему со своими надзирателями интересней, чем со мной.

– Может, его на войну заберут? Повоюет, переменится к лучшему.

– Никогда на фронт он не попадет! Он после ранения сильно хромает. Господи, хоть кто-нибудь из его подопечных устроил бы побег! Вот тогда его накажут – отрешат от службы…

– А что, разве из тюрьмы можно сбежать?

– К сожалению, нет. Еще никто не бегал.

Соколов прикоснулся губами к ее плечу, погладил ногу под коленом.

– А почему вы не заведете себе любовника?

– Признаюсь, попыталась однажды. Но оказалось, что это как с мужем, только еще противней. Физическая близость хороша только тогда, когда наслаждаются не только твоим телом, но и интересуются твоей душой, искренне переживают твои радости и беды. Чувства женщины не сложны: внимание и ласка, это почти все, что нам надо от мужчины. Вот вы проявили ко мне интерес, и я, стыдно сказать, готова бежать за вами, как собачка. – Глубоко вздохнула, с тоской произнесла: – Порою мне хочется Шарля зарезать.

– Бог с вами! Создателю всякие люди нужны, и такие, как мы с вами, и такие, как Шарль. Главное, что сейчас мы вместе. И надеюсь, славно проведем нынешний денек, да так, что будем вспоминать его до конца жизни.

* * *

Они надолго замолчали, каждый думая о своем. Маргарита провела рукой по щеке Соколова.

– Когда я сегодня на площади Мадлен встретилась с вами глазами, то поняла: вот моя судьба. И никуда мне от нее не деться. Когда я была маленькой девочкой, я несколько раз видела вас в своих сновидениях.

Соколов очень серьезно и искренне сказал:

– Вы, Маргарита, мне очень нужны. Выпьем на брудершафт.

Они переплели руки, выпили и застыли в долгом, будоражащем душу и тело поцелуе.

Потом Соколов гладил ее затылок, и копна шелковистых волос приятно скользила по его руке. Она задышала часто, спустила руку ниже его пояса, начала нежно гладить ладонью. Ахнула:

– Это что-то невероятное! Вы, мой друг, будите женское любопытство. – Она приподнялась на носках, снова всем телом потянулась к Соколову, прикрыла веки, приникла к его губам. – Ради вас, любимый, я пойду на любое безрассудство.

– Что ж! Начнем это безрассудство?

– Где ванна? – И она величественно удалилась.

Соколов услыхал шум воды и подумал: «Когда совпадают интересы личные и государственные, то дело всегда удается на славу!»