Бабья радость

Соколов вошел в избу.

Фроська, за ночь словно помолодевшая и похорошевшая, – это всегда случается с женщиной, когда она в очередной раз влюбляется, – воскликнула:

– Где же вы такой голый ходите? Ох, сердечный мой, как бы не простудиться! – Громко восхищалась:

– Ну и спинища у вас – широченная! Дайте-ка разотру. Вот какая вся розовая, огнем горит, право! – Перешла на шепот: – Ох, барин, вы очень здоровый и большой, – хитро подмигнула, – и все остальное у вас соответственное, хи-хи! – Вздохнула. – Скучать об вас стану. Наши все спят, да пора завтракать, я уже все приготовила. И самовар – утеха всех православных – пыхтит, вас, мой сердечный, крепеньким чайком погрею, сердцу радость сообщу.

* * *

Минут через десять, впустив в прихожую клубы морозного воздуха, с улицы ввалился урядник Свистунов. Мутными глазами посмотрел на Соколова.

– Ну, вчера хорошо посидели! Фрося, дай чего-нибудь попить, внутри огонь горит. – Он жадно прильнул к большому ковшу с капустным рассолом. Напившись, облегченно вздохнул и перекрестился. – Уф, снова стал человеком!

Заспанный, пошатываясь, появился Факторович. Лицо у него приняло синеватый оттенок. Он промямлил:

– Об чем мечтает еврей после хорошей выпивки? Он мечтает об том, чтобы похмелиться и никогда уже не брать в рот. Но мечты не сбываются…

– Выпей р-рассолу! – посоветовал урядник. – Сразу оттянет.

Факторович согласился:

– Это как дважды два. – Он попил из ковша, и струйки текли по его чахоточной волосатой груди. Воскликнул: – Поглядите, кто проснулся – сам герой фронта Семен Бочкарев. Скажите, вы тоже имеете свои неприятности? Тогда примите рассолу…

Фроська суетилась у печки. Она вытащила громадную, шипящую маслом сковороду. На ней румянились не менее полдюжины цыплят. Заботливо проворковала:

– Вот, защитники, вам в дорогу! И самовар гудит…

Когда заканчивали трапезу, появился пристав Вязалкин – румяный, с большим мясистым носом, торчавшим поверх громадных черных усищ. За его плечом торчали два охотничьих ружья. Протянул Соколову:

– Ловите дезертиров! Патроны принес тоже… А что за лошадь стоит у ворот?

– Это трофей, – сказал Соколов. – Теперь она моя. Пошли посмотрим…

Вышли на крыльцо. Молодая кобылка, впряженная в низкие пошевни, нетерпеливо перебирала копытами. Увидав людей, радостно заржала.

Урядник Свистунов одобрительно мотнул головой:

– Хорошая лошадка! – и почему-то заглянул ей под хвост.

В Соколове заговорила кровь бывшего кавалериста. Он спрыгнул с крыльца. Утопая каблуками в снегу, походкой уверенного в себе человека подошел к кобыле с головы. С полминуты он молча глядел кобыле в морду. Зрители с любопытством следили за этой сценой. Кобыла опасливо косила на сыщика лиловым глазом и, почувствовав тревогу, стала нервно бить передним копытом.

Соколов дунул кобыле в морду и вдруг, ухватив ее за уши, рывком пригнул с такой силой, что кобыла открыла рот и выпустила какой-то шипящий жалкий звук, даже отдаленно не похожий на ржание. Соколов посмотрел в рот, с удовольствием поцокал языком и отпустил. Отряхивая ладони, удовлетворенно произнес:

– Клыки целы, да и чашки полные, точно, молодая кобылка. Судя по стати, и на ходу хороша. – Подмигнул Бочкареву: – На двух санях покатим! И с ружьями никакие звери нам не страшны.

Пристав деловито потер руки:

– Ну, идем в избу, обновку надо обмыть! Это обычай на Руси такой.

Соколов решительно сказал:

– Нет, нам пора дальше! Спасибо за гостеприимство. Фроська молча безотрывно глядела на Соколова. Тот туго подпоясал широким солдатским ремнем шинель, посмотрел бабе в глаза:

– Спасибо тебе, русская красавица Ефросинья, замечательная ты женщина! – И поцеловал в уста.

Фроська разревелась:

– Еще приезжайте, ждать буду! Только чует сердце, ни в жисть нам больше не встретиться, – и, всхлипывая, тряся полными плечами, спрятала лицо в цветастый передник.

Долго баба ждет радости, да счастье ее коротко.

Последняя пуля

Бегство

Сани неслись по хорошо набитой дороге, то и дело взлетая на буграх или вдруг ухая в колдобину.

Отдохнувшие лошадки обходчика Рытова резво бежали по накатанной дороге, мерно трясли дугой. Пристяжная весело дробила копытами, порой срываясь с наезженной дороги и проваливаясь в сугроб, но быстро справлялась и снова несла по набитой дороге, крепко рвала валек.

На передних, запряженных коренником и пристяжной, сидели Соколов и Бочкарев, на задних, арендованных у журналиста, – Факторович.

Соколов размышлял: «Слава богу, каким-то чудом удалось выбраться из этой деревушки. Теперь до железной дороги совсем недалеко. Через часа полтора будем в Могилеве. А там ищи-свищи!»

Все летело, спешило, мелькало, и только уже по-весеннему прозрачное и синеющее небо, выглядывавшее из-за черных ветвей деревьев, стояло на месте.

Слева и справа от дороги мелькнули села и деревни, но Соколов продолжал погонять лошадок:

– Ну давайте, милые, с бугра ловко ехать, да и ветер нам в спину повернул, все вам, красавицы, облегчение.

Лошади будто понимали добрые слова и старались на славу.

Раза два-три видели волков. Однажды большая стая – с десяток голодных зверей – вышла на дорогу впереди, перегородив ее. Лошади начали храпеть, резко сбавили ход, норовя свернуть с дороги, провалиться в целине и перевернуть сани. Это было бы смертельно для седоков.

Когда до стаи, которая двинулась им навстречу, оставалось саженей десять – двенадцать, Соколов и Бочкарев, поднявшись в санях, одновременно дали по волкам залп из четырех стволов. Стая бросилась в лес. На снегу остались лежать два зверя, третий, волоча ногу и заливая снег кровью, потащился с обочины прочь.

Бочкарев опустился в сани, снял папаху, облегченно перекрестился:

– Слава Тебе, Господи! Пронесло… на этот раз.