Счастливая новость

Гений сыска, оставаясь верным военной привычке, на другое утро проснулся спозаранку.

Солнце еще не успело подняться, но восточный край неба слегка розовел, подкрашивая волшебным цветом подкладку легких высоких облаков. В приятно морозном воздухе плавал горьковатый запах растапливаемых печей. По дворам раздавался звон пустых ведер и натужливое мычание коров, томившихся несдоенным молоком.

Скрипя сапогами по затвердевшему снегу, в одном исподнем Соколов вышел во двор. Он с наслаждением вдохнул острый морозный воздух. Тело жаждало движений. Соколов стал делать гимнастику: круги руками, наклоны туловища влево-вправо, вперед-назад, приседания, бой с тенью, отжимания – душа пела, хотелось всех любить, обнять весь – по сути дела, небольшой – земной шар с его бурными реками, ледниками, дремучими лесами.

Затем он решительно сдернул с широченных плеч рубаху, начал энергично тереть себя снегом – грудь, под мышками, шею, голову. От его мускулистого тела пошел горячий пар.

В это же время в село Пеструхино въехала казенная лошадь, впряженная в пошевни. В них, шевеля вожжами, развалился замечательный борзописец Шатуновский. Он ночевал в соседней деревушке Фокино, где еще вчера услыхал о поимке дезертиров в Пеструхине. Вот почему с утра пораньше он приказал хозяину постоялого двора запрячь выданную по казенной надобности лошадь и отправился посмотреть на задержанных, задать несколько убийственных вопросов самому Соколову и срочно отправить в Петроград сенсационный материал. Пусть редактор «Русской мысли» Светлов знает, что его корреспондент хлеб задаром не ест.

Увидав на околице бабу, гремевшую пустыми ведрами у колодца, Шатуновский вежливо обратился:

– Вы, сударыня, случаем, не слышали, где содержат арестованных вчера дезертиров?

Баба на городское слово «сударыня» хихикнула в варежку и охотно отвечала:

– Обязательно содержат! Вчера наш урядник Свистунов под ружьем повел. Один, значит, арестант невзрачный, низкого роста. Другой и вовсе жиденок, а вот третий – высоченный, из себя ну прямо генерал!

Шатуновский так оживился, так обрадовался, что от избытка чувств полез в карман и нанес себе расточительный денежный ущерб.

– Держи полтину. Купи, красавица, себе пряников!

Молодайка бойко отвечала:

– От пряников задница слипнется, лучше куплю бутылку красного. Коли в гости придете, так – хи-хи – вместе выпьем.

– А где, говоришь, вашего урядника найти?

– Свистунова? Во-он его крыша под шифером. Он порядок в селе наблюдает и обо всем тебе укажет.

Шатуновский совсем забыл о примете, в которую еще покойный поэт Пушкин верил: бабу встретить с пустыми ведрами – к неприятностям. И сия примета оправдала себя незамедлительно. Как часто бывает в жизни, блестящие надежды обернулись полным крахом.

Ошибка зрения

Когда прыткий журналист открыл калитку и появился во дворе урядникова дома, он увидал какого-то рослого мужчину, который самозабвенно тер свои рельефные мышцы снегом. По ошибке зрения Шатуновский решил: «Вот, должно быть, сам урядник. Здоров, однако!» Подойдя со спины, вежливо спросил:

– Здравствуйте, господин урядник! Простите за беспокойство, дезертира Соколова, случайно, не задерживали?

Соколов повернул голову и от приятного сюрприза расцвел в улыбке:

– Совершенно верно, сцапали, зажарили и съели. И тебе, борзописец, косточку пососать оставили. Ах ты, мой ненаглядный, как я о тебе соскучился…

Журналист, близоруко щурясь, вгляделся в обнаженного атлета, от которого шел густой пар, узнал сыщика, и беднягу едва не хватил удар. У Шатуновского потемнело в глазах, он зашатался, на какое-то время даже потерял дар речи. Немного придя в себя, пробормотал:

– Ка-ак? Вы… вы, господин Соколов, уже здесь?

– Я таки уже здесь! – Соколов, усердно растирал себя махровым полотенцем. – И ты, пряник мой медовый, тут как тут. Вот уж гора с горой не сходится, а знаменитый Шатуновский с рядовым дезертиром Соколовым – обязательно!

Шатуновский, испытывая жуткую неловкость, промямлил:

– А вам, господин Соколов, – кивнул на обнаженный торс богатыря, – не холодно?

– Нет, мне хорошо! Но, мой бесценный преследователь, пройдем в теплое место, вон в ту баньку. Там нежной беседе никто не помешает.

Шатуновский все еще пребывал в прострации. Вяло переставляя ноги и поддерживаемый под локоть Соколовым, он покорно побрел в дальний угол сада.

– Но… почему, граф, вы здесь?

– Назначили местным губернатором, – приняв важный вид, сказал Соколов. – Срочно сообщите это замечательное известие в ваш листок.

– А где, простите за нескромный вопрос, Факторович?

Соколов равнодушно махнул рукой:

– Расстреляли! У нас с этим моментально – чик-чик! – и готово. Чтобы свидетелей было меньше.

Шатуновский вытаращил глаза:

– Ка-ак, уже?.. Впрочем, он заслужил суровой кары. Криминалисты установили: обходчик Евсей Рытов был застрелен из пистолета. А защитник отечества младший унтер-офицер Фрязев, который… того… выпал на насыпь… остался жив, его нашли целым и почти невредимым.

– Ну, ну! Гений пера, ты не преуменьшай моих заслуг. Это не столько Фрязев выпал, сколько я его выбросил. И где он, этот воробей летучий?

– Уже отправлен на Юго-Западный фронт.

– Замечательно! – Соколов открыл дверь в баню, пропустил вперед журналиста. В лицо тепло пахнуло березовыми и можжевеловыми вениками.

– Итак, что интересует нашего рыцаря пера и чернил? Ну? – Соколов так улыбнулся, что у Шатуновского колени подкосились и он опустился на скамейку. Нервно подергав ногой, заискивающе улыбнулся.

– Наших читателей очень заинтересовала ваша, граф, эпопея. – Бросил на Соколова робкий взгляд. – Вы не читали мои заметки в «Русской мысли»?

– Нет, недосуг все было.

Шатуновский облегченно вздохнул. Соколов продолжал:

– Опять какую-нибудь мерзость про меня написал?

Журналист засуетился, скосил взгляд в сторону, уклончиво ответил:

– Как выразиться?.. Стараюсь, так сказать, ближе к истине… Но тем не менее…

Соколов улыбнулся.

– Я хорошо помню, как засунул газету с лживой писаниной в твою глотку. – Вздохнул. – Но урок – увы! – кажется, впрок не пошел. Небось опять обо мне всякую чушь калякаешь? Для вас, газетчиков, ведь важна не истина, а лишь успех, пусть и скандальный. Поэтому вы напоминаете мне воробья, сидящего на конском яблоке, и готового исклевать все дерьмо.

Шатуновский слушал как загипнотизированный и не в силах был рта разинуть. Но темперамент репортера взял вверх. Мелькнула мысль: «Если останусь живой, какой прекрасный материал для фельетона!» Выдавил из себя:

– Но поймите, у меня служба такая…

Соколов снова улыбнулся:

– Как говорила девица из дома терпимости: «Не ради удовольствия, а ради продовольствия!» Итак, что вас, господин писака, интересует? Обещаю, что сегодня буду отвечать на вопросы откровенно и, быть может, бить вас не буду.

Шатуновский после этого приятного обещания сразу осмелел и даже обрел дар речи:

– У меня казенная лошадь, выданная для служебных надобностей, стоит перед воротами…

– Постоит! Ее я у вас одолжу на сегодня. Завтра заберете ее у коменданта Рославля. И щедро оплачу аренду. – Полез в брючный карман. – Синенькой хватит? Держите!

Шатуновский вздохнул, весь вид его говорил: подчиняюсь насилию! – но пять рублей спрятал в портмоне. Пересилив природную робость, спросил:

– Вы, господин Соколов, человек знатного происхождения, граф, имеете перед Россией несомненные и большие заслуги. И вдруг приговор военного суда – вы разжалованы до рядового. Ведь для вас было бы суровым наказанием, если бы вас разжаловали до поручика или даже до штабс-капитана. А тут – сразу рядовой, отправка на театр военных действий, вагон третьего класса!.. Признайтесь, вы сильно обижены?

Соколов налил в кружки квас Шатуновскому и себе, опустился на лавку. Гений сыска усмехнулся, с удовольствием подумал: «Ведь эта писанина будет на днях опубликована и перепечатана на страницах многих газет, и она должна работать на мою легенду. Какое счастье, что этот писака по воле случая попал в вагон, в котором ехал я!» И вдруг мелькнула догадка: «Точно ли по воле случая? А что, если нет? Господи, как же мне сразу не пришло в голову: может, это проделка контрразведки? Тот же Батюшев отлично понимает: чем больше шума вызовет мое «предательство», тем легче мне будет внедриться к немцам. Вот контрразведка и подсадила Шатуновского в вагон ко мне. Ловко!» Пронзительно глядя в глаза собеседника, горько вздохнул:

– Я наивно полагал, что мои некоторые заслуги перед Российской империей дают мне право защищать собственную честь. Но мой обидчик оказался родственником министра…

– Бывшего министра! – поправил Шатуновский.

– Тем более! Вот почему я оказался в солдатской шинели. Это тяжелейшее оскорбление. Я отомщу, и месть моя будет страшной.

– Вы желаете отличиться в бою и заслужить прощение?

Соколов удивился:

– Какое прощение? Разве я в чем-нибудь провинился? – Наклонился к журналисту и таинственно произнес: – Обещайте никому не говорить, и я открою вам страшную тайну.

У журналиста загорелись глаза.

– Клянусь!

Медленно, с особой торжественностью Соколов произнес:

– В знак протеста против бесчеловечного приговора я при первом удобном случае перебегу к врагам.

Шатуновский никак не ожидал такого признания. Он даже подпрыгнул на лавке.

– Не может быть!

– Скоро убедитесь! Да, я разуверился в наших генералах, я оскорблен тем, что меня постоянно затирали по службе. Я хотел стать министром МВД, а на это место ставили разных бездарей, вроде очкастого хлюпика Макарова или музыканта Протопопова. И вот ради любви к России я решил перейти на сторону врага. Немцы – замечательная нация. Они умеют ценить талантливых людей.

– Позволите записать ваши прекрасные мысли? – Шатуновский лихорадочно пошарил за пазухой, достал замусоленный блокнот, начал торопливо в нем строчить: «Соколов самонадеянно считает, что его мало ценили». Вопросительно посмотрел на собеседника: – Переход на сторону врага станет – это ясно! – тяжелым ударом для ваших близких! Вы думали об этом?

– Разумеется, я обдумал дело со всех сторон. Но мое самолюбие уязвлено столь глубоко, что иного выбора у меня нет.

Шатуновский стал сыпать вопросами:

– Можно ли ждать успеха от готовящегося весеннего наступления по всему фронту? Что вы думаете об исходе войны? Какая послевоенная судьба ожидает Россию? Почему Франция так плохо воюет? Получит ли Россия Дарданеллы?

Соколов на вопросы отвечал подробно, ни на миг не выходя из роли «предателя». Наконец Шатуновский сказал:

– И в заключение, господин Соколов, последнее: чем вы намерены заняться в Германии?

– Если германское командование мне поверит, буду добросовестным борцом за русские национальные интересы. Как хозяин чувствует себя владыкой в собственном доме, так каждый русский человек должен чувствовать себя хозяином в Российской империи, а не метать бисер перед чухонцами всех пришлых национальностей! – вот мой лозунг.

Когда вопросы у Шатуновского иссякли, Соколов с сочувствием произнес:

– Господин журналист, теперь вы слишком много знаете! Так что вам придется некоторое время побыть в этом теплом уютном помещении. Не вздумайте орать, стучать и вообще безобразничать. Это моветон. Вы меня поняли?

Шатуновский помотал головой, но мысли в этой голове уже были заняты творчеством, он обдумывал фельетон.

– Угу!

– Достаньте ваши документы, дайте сюда. Нет, деньги оставьте себе.

– Зачем вам, граф, мое предписание?

– Это делается во имя государственных интересов. – Полез в обшлаг своей шинели, извлек из тайника предписание «рядового Соколова». – Уберите себе.

Шатуновский удивленно поднял брови, но безропотно спрятал бумагу в карман.

Соколов сказал:

– Простите, буду вынужден связать вас! – Он снял веревку, сбросив с нее сушившиеся веники. – Сделайте одолжение, лягте на живот. Вот так, спасибо! Я руки привяжу к ногам. Так называемые «салазки».

– Ой, как неудобно!

– Зато надежно. Истинный журналист не тот, кто думает об удобствах и гонораре, а тот, кто ради своей подписи в газете готов терпеть мучения на благо родного органа. Я имею в виду печатного органа. Не волнуйтесь, вас найдут. Пишите обо мне больше. И не бойтесь сочинять, на сей раз взыскивать с вас не стану. Так сказать, клевещите с выдумкой и размахом… – Соколов ловким движением сунул в карман пальто журналиста свой «дрейзе». Подумал: «Жаль расставаться с тобой, верный друг, да дело того требует».

Шатуновский взмолился:

– Но зачем вы связали меня?

– Затем, что теперь вы слишком много знаете! Обычно таких убивают. Но я гуманист, живите долго, если вас не заест совесть до смерти. И, простите, вынужден засунуть вам кляп в рот. – Соколов вышел наружу и закрыл дверь на замок.

Несмотря на неудобное положение, Шатуновский был счастлив как никогда: «Такая прекрасная тема!» Он обдумывал фельетон и уже сочинил заголовок: «Измена – новая болезнь аристократов, или Откровения графа-предателя». О себе подумал с удовольствием: «Везет только талантам! Мне сказочное счастье ныне привалило – такой роскошный материал. Надо у главного редактора прибавку к жалованью попросить».