Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Соколов любил ходить быстро. Он получал наслаждение от упругого летящего движения, от того, что кровь бежит быстрей по телу, что грудь свободно дышит, а мысли работают ясно и четко.
Он шагал к отцовскому порогу, а сам напряженно думал лишь об одном: какую казнь придумать Калугину? Как расправиться с негодяем, который не только покусился на него самого, но и торгует Родиной? Какую казнь придумать?
Вслух произнес:
– Я и свою обиду не снес бы, а уж за великую Отчизну с этого беса рогатого взыщу как положено!
Сыщик свернул с Невского на Садовую. За высоким забором мирно спал отцовский дом, в окнах давно погас свет. Ворота и калитка были закрыты изнутри. Соколов не стал тревожить прислугу, а привычно через соседний двор проник к задней стороне высокой кованой ограды. Он вскарабкался по молодому дубку, перемахнул через острые, словно пики, наконечники и, повиснув на руках, спрыгнул на землю.
Тут же с глухим рычанием на него бросился громадный пес – немецкая овчарка по кличке Рик, в 1904 году подаренная ему великим князем Сергеем Александровичем.
– Ты что, дурачок? – рассмеялся Соколов.
Рик узнал хозяина, с ласковым визгом стал ластиться к нему, отчаянно виляя громадным лохматым хвостом. Соколов почесал Рика за ухом и вошел в черный вход, каким пользовалась прислуга и который далеко не всегда закрывали на ночь. Незапертым оказался он и теперь.
В доме все спали.
Соколов с замиранием сердца шел мимо мебели, картин, громадной золоченой, с хрусталиками люстры, висевшей возле мраморной лестницы с завитушками на перилах, с выбитым куском поручня, который собирались чинить еще тогда, когда была жива матушка, а сам Аполлинарий еще не ходил в гимназию. Но более всего волновал легкий, приятный запах родного жилища, запах, который наполнял весь дом, и который он помнил с самого рождения, и который теперь вызывал самые умильные чувства.
Соколов прошел в комнату старого слуги Семена, родившегося в графской семье еще в крепостном звании, очень скучавшего по «правильным временам», ворчавшего на нынешнюю распущенность слуг и предвещавшего самые страшные времена. В давно минувшие годы Семен по приказу господ с усердием проводил экзекуции дворовых. И сам экзекутор, и наказуемые твердо верили: наказание розгами благодетельно действует на исправление человеческой породы. С той блаженной поры Семен сохранил святую веру в целебные свойства розги, плети, кнута.
Семен, в свете лампадки увидавший молодого графа, быстро сел на кровать, таращась на вошедшего и словно не веря, что видит его наяву. Потом поднялся на ноги, бросился обнимать своего любимца:
– Слава тебе господи! Наконец-то, наконец-то, Аполлинарий Николаевич! Право, заждались. Сирприз вы новогодний, право. То-то ваш батюшка обрадуется. Все газеты смотрит, не написали ли еще чего об вас. Вот, право, сирприз…
Старик недавно услыхал где-то это новое слово и теперь с энтузиазмом употреблял его, считая очень умным и красивым.
– Прикажи, Семен, чтобы приготовили все к душу и застлали постель!
Старик, натягивая сильно заношенные порты, суетился:
– Сейчас горничной Клавке прикажу, все свежее застелит. На прошлой неделе вернулась домой за полночь.
– Безобразие! – с иронией отозвался Соколов. Семен со страстью подхватил:
– Вот и я говорю ей: «Как посмела, бесстыжая рожа, делать безобразный сирприз?» А она мне, дескать, у тетки была. Ну, я ей по толстой заднице солдатским ремнем пряников навешал – не болтайся по ночам, не болтайся! Запомнит, гулена.
Соколов укоризненно покачал головой:
– Семен, ведь крепостное право отменили более полувека назад. Ты уголовное наказание можешь понести за свои «пряники».
Семен иронично протянул:
– Ну конечно! Безобразить можно, а поправить человека – наказание. – Вздохнул. – Теперь развороту прежнего нет, старый барин тоже бранит меня, дескать, руки не распускай. А как Клавку не отходить, коли она за полночь где-то болтается? Поучил для ее же, глупой дуры, благоденствия. Сама на другой день принесла мне конфет и кланялась за воспитание. Это уже сирприз! Я в задние ворота вогнал ей ума, сразу в голове просвет получился. Ужинать желаете?
– Нет, Фоку не буди.
Семен махнул рукой:
– Все пьянствует Фока, надо бы его выпороть и нового повара брать!
– Отец лучше нашего знает!
– Вестимо, старый барин знает, а я так, по простоте вякнул.
Семен стал рассказывать про домашних людей. Одних Семен одобрял, других – этих было больше – порицал:
– Не народ, а сплошные дурные сирпризы.
Неожиданно похвалил вечного антагониста псаря Анисима:
– Удивление прямо! То был безобразник безобразником, выпивал, домой поздно возвращался, а теперя трезвый и навроде жениха. Человека, можно сказать, подменили. Ведет себя смирно, по дому мне помогает – чего скажу. – И с удивлением повторил: – Неверуятно, даже выпивать перестал.
Анисим тоже был из старой семейной гвардии, с юных лет служил на псарне, знал все породы собак на свете и их нравы.
Старый граф некогда был заядлым охотником, содержал своры гончих и бездельников псарей. И хотя ныне не охотился, и свор больше не осталось, и псари все вывелись, но Анисим оставался в штате – на всякий случай.
Это был ловкий сорокалетний мужик цыганистого типа, черноглазый, смуглый, балагур и кутила. Подобно старому Семену, ради господ он был готов и в огонь и в воду.
Соколов спросил:
– Что с Анисимом случилось? Заболел, что ль?
– Напротив, сурьезные у него чувства. И новый предмет – самый замечательный. Анисим теперь обзавелся артисткой из цирка, Валетой кличат.
– Как?
– Валетой.
– Наверное, Виолеттой?
– По нынешним временам могит быть, я на ее крестинах не пил, может, и Билета. Она выступает акробаткой в чинизеллевском цирке. Вся прислуга уже ходила.
– А ты?
– Я – обязательно! Она же, Билета, билетики бесплатно носит. С ней даже старый граф изволил ласково разговаривать и интересовался. Я как увидал, сердце в пятки ушло: Билета прямо под кумполом в кольце вертится и порхает, как попугай пернатый. Такое посмотреть очень приятно, особливо бесплатно. И за что полюбила нашего псаря – умом раскинуть не могу. А он выпил и говорит: под венец Билету поставлю. Вот такой у нас сирприз! Точно говорю, эта Билета намного получше Анисима будет…
– Анисим тоже не последний парень! К нему сам великий князь Михаил Александрович обращался за советом, когда в Англии покупал борзых.
– Оно так! Может, и впрямь остепенится, кобель, под венец пойдет? Дай-то бог! – Широко перекрестился на лампаду. – Парень он складный.
Соколова вдруг осенило. Он весело засмеялся своим мыслям, приказал:
– Скажи утром Анисиму, пусть ко мне придет.
Семен азартно проговорил:
– Еще как придет – прибежит, кот мартовский! Вы, барин, прикажите, пусть циркачку под венец ставит, хватит хвостом крутить. Чай, не мальчик! А то команду дайте мне, я его по голой заднице так вожжой отшлифую, что же в церковь с невестой побежит клятву вечную в любви обещать.
Соколов принял душ.
Теперь он залег на широчайшую постель, застеленную белоснежным с кружевной оторочкой бельем. В изголовье приятно трещала свеча (сыщик любил этот тихий, мерцающий свет). Соколов раскрыл кожаный переплет Александра Сумарокова «Еклоги», выпущенный в Петербурге в 1774 году странным образом: без титульного листа.
Открыл наугад, прочитал наивно-прекрасные вирши:
Ево любовница сидела на коленях.
У пастуха свою грудь нежну оголя.
Себя и пастуха подобно распаля.
А дерзкая рука пастушку миловала.
Когда любовника пастушка целовала.
Дамокл мучение несносно ощущал…
Вдруг раздался робкий стук, дверь приоткрылась. На пороге стоял Анисим:
– Приказывали, барин?
– Приказывал утром, а Семен тебя сейчас поднял. Ты уж, любезный, не серчай!
– Помилуйте, Аполлинарий Николаевич, кроме радости вас видеть, никаких иных чувств не имею.
– Ну, покоритель женских сердец, самец ненасытный, проходи, опускайся в кресло!
– Чего там, постою! – скромно заметил Анисим, но все же осторожно присел на краешек кресла.
Это был поджарый, очень подвижный мужик с бритыми щеками и небольшой, аккуратно подстриженной бородкой, которую он то и дело поглаживал. Под кустистыми бровями весело блестели глаза. На мужике поверх расшитой шелком рубахи был надет новый двубортный пиджак, какие обычно носят заштатные чиновники, и по новейшей моде – очень узкие клетчатые брюки без штрипок.
Соколов сказал:
– Это правда, что твоя сердечная избранница в цирке артисткой служит?
– Так точно, Аполлинарий Николаевич, называется – воздушная акробатка Виолетта Дриго, а по-настоящему, по-русски ее зовут Вера Дрынкина. Ее даже на афишах рисуют.
– Красивая?
– Очень!
– Прекрасно! Она сейчас в каком цирке – на Кронверкской в «Модерне» или у Чинизелли?
– У последнего.
– И какая сейчас у Чинизелли программа?
Ани сим стал загибать пальцы:
– В первом отделении жонглеры огненными факелами, конные джигиты, партерные акробаты Черниевского, чревовещатель из Персии, глотатель огня из Индии, дрессированные зайцы… Что еще? Рыжий у ковра.
– А когда твоя Виолетта выступает?
– В конце первого отделения. Летает под куполом в золотом кольце и вращается вниз головой – я глаза всегда закрываю, ужасно страшно. Потом, после антракта, хищники – львы бенгальские. После львов – призовая борьба – очень любопытно. Даже из публики охотников приглашают.
Соколов на мгновение-другое задумался, потом решительно произнес:
– Как говорят на Востоке, повесь свои уши на гвоздь внимания.
Сметливый Анисим, весело играя цыганскими глазами, внимательно слушал молодого хозяина и беспрестанно кивал, приговаривая:
– Так-с, так-с, понял. Так-с! Это сделать можно. Даже любопытно! Утром к вам Виолетта прибудет.
Итак, настало утро знаменательного дня, отмеченного историками цирка и биографами бурных приключений великого графа.
Соколов прибыл к одиннадцати часам в Михайловский манеж. Тут уже негде было яблоку упасть. Совершили молебен. Прошел парад в конном строю. Казачий войсковой хор из Ново-Черкасска исполнил любимые песни государя «Коль славен наш Господь в Сионе» Бортнянского на слова Хераскова и «Боже, царя храни» Львова на слова Жуковского. Государю, который прибыл с дочерьми Ольгой и Татьяной, очень понравились казачьи песни, а также игривая «Ах, что ж ты, голубчик, не весел сидишь».
Государь заметил Соколова. Он изволил приблизиться к гению сыска, снял перчатку, поздоровался за руку и милостиво произнес:
– Граф, я рад буду видеть вас вечером в Царском Селе. Алексей часто вспоминает вас и даже упражняется в гимнастике по вашей системе. Алексею ваш приезд доставит особую радость.
Соколов отвечал:
– Ваше величество, я сделаю все необходимое, чтобы нынче быть на приеме в Царском. Для меня это большая честь. Только по некоторым делам я могу опоздать на вечерний поезд. Но я доберусь на санях.
Государь внимательно и, как показалось Соколову, с тревогой взглянул в его глаза:
– Граф, будьте осмотрительны! Хотя наши егеря позавчера устроили отстрел волков, однако в окрестностях столицы хищников осталось довольно много. Скажите мой поклон вашему папа, а вам – удачи!
И вновь государь милостиво изволил пожать руку Соколову.
Золотой шпиль Адмиралтейства был облит ярким, не замутненным облаками солнцем и виден на многие версты. Величественные окна великокняжеских дворцов отражали солнечные блики. Стремительные саночки неслись по заснеженным проспектам и набережным. Цокающие удары конских копыт будили на широких улицах чуткое эхо. Красавцы кирасиры – «синие» и «желтые», лихо подкручивая усы, на верховых прогулках искали людных мест, обмениваясь страстными взглядами с дамами в пышных мехах и под вуалями. Перед богатыми ювелирными магазинами Картье, Фаберже и Маршака стояли роскошные выезды с лакеями в ярких ливреях на запятках. Богатая и могущественная империя!
Ровно в полдень недалеко от здания Адмиралтейства, заложенного Петром в 1704 году, произошло два неприметных на первый взгляд события.
Первое: какой-то мужчина с простонародным лицом на мгновение соприкоснулся с господином столь же бесцветного вида. Только очень наблюдательный глаз мог заметить, что эти двое, почти не останавливаясь, в уличной сутолоке оживленного пешеходного места обменялись черной кожи баулами, в которых обычно доктора носят свой инструментарий. Баулы были совершенно одинаковыми.
Второе: когда простонародный мужчина с круглым лицом и мясистыми чертами лица направился к своим саночкам, стоявшим неподалеку, вдруг подкатила повозка. Из нее выскочила невысокого роста, очень стройная, с красивым лицом и в хороших мехах дама. Но сделала она это столь неудачно, что, видимо, подвернула себе ногу.
Во всяком случае, почти под носом у мужчины она громко охнула и даже присела.
Мужчине, который рад был бы проскочить мимо, теперь ничего не оставалось, как протянуть руку, свободную от баула, и любезным тоном произнести:
– Что с вами, сударыня?
– Ах, оступилась! Но кажется, ничего страшного! Большое, сударь, вам спасибо. Мне целые ноги нужны…
Человек, откровенно заинтересовавшись дамой, резонно заметил:
– Целые ноги нужны каждому!
Дама отвечала:
– Согласна с вами, сударь! – и добавила с застенчивой непосредственностью: – Но все же мне они нужны особенно – я ведь артистка цирка. У меня каждый день представления. Жаль, что вы не посещаете цирк, иначе вы, сударь, меня знали бы в лицо…
– Совсем напротив, сударыня! – Мужчина был явно заинтересован. – Не могу выразить, как цирк страстно обожаю. Всегда бываю на представлениях.
Дама откинула вуаль.
Мужчина впился взглядом в красивое лицо дамы. Он воскликнул:
– Конечно, ваше лицо мне весьма знакомо…
Дама улыбнулась:
– Еще бы! Вы проходили по Симеоновской площади? И видели там громадную афишу, которая висит на цирке Чинизелли: «Виолетта Дриго – смертельный номер под куполом цирка!»? И мое лицо в три аршина? Рядом с дрессированными львами.
Мужчина взволнованно заговорил:
– Конечно, я вчера вами любовался! Как вы ловко в колесе крутились! А потом на пальчиках ножек висели – ужас, да и только!
Виолетта кокетливо опустила глаза:
– Это правда, вам понравилось?
– Очень!
– Так приходите нынче же.
Мужчина, все более распаляясь, страстно произнес:
– Я куплю для вас, Виолетта, дорогой букет черных роз – за пять, нет, за десять рублей и возьму кресло в первом ряду.
Виолетта ласковым движением провела рукой по кисти мужчины и с застенчивой улыбкой произнесла:
– Мы сделаем гораздо лучше. – Спохватилась: – Простите, я не знаю, как вас зовут?
– Зовите просто Виктором.
– Виктор, представление начинается в восемь, а вы ждите меня на улице возле служебного входа в семь часов. Можете принести с собой шампанское. У меня есть укромный уголок под самым куполом цирка. Нас там никто не найдет! И никто туда, кроме нас, не заберется. – Виолетта посмотрела на мужчину томным взглядом. – Я очень буду ждать вечера, в ваших глазах есть какая-то дьявольская сила. Она неудержимо тянет, Виктор…
Мужчина приосанился:
– Приятно слышать, только мне об том, об силе взгляда, говорили и прежде.
– До вечера! – Она игриво помахала узкой ладошкой. И, чуть прихрамывая, прошла в здание Адмиралтейства.
Мужчина, вцепившись в ручку саквояжа, уселся в сани, и те понесли его по набережной.
Спустя два часа граф Соколов и Виолетта через служебный подъезд вошли в цирк Чинизелли.
В нос ударила сложная смесь запахов – конского пота и хищников. Где-то за стеной, совсем поблизости, раздалось нарастающее сердитое рычание.
– Это дрессированные львы, – сказала Виолетта. – Впрочем, это одно название – дрессированные. Они совершенно дикие и неуправляемые. Только чуду можно приписать, что эти кровожадные чудовища еще не съели своего укротителя фон Бока. – Махнула рукой. – Это имя афишное, а так его зовут Фока Иванович Боков, костромской он. Добрейший человек, но трезвый в клетку не входит. Кроме него, львы никого и близко к клетке не подпускают. У Фоки Ивановича очень жена нравная, все пилит его. Так он иногда приходит на ночь в клетку, спит вместе со львами. – И она звонко засмеялась.
Они миновали какой-то переход.
Виолетта по-хозяйски отодвинула занавес – на манеже стояла подкидная доска, свешивались одинарные и двойные лонжи. Группа людей что-то обсуждала.
Артистка пояснила:
– Это партерные акробаты, а в центре манежа – невысокий, плотный в плечах знаменитый Вячеслав Казимирович Черниевский. Куражный, ловкий – таких не сыскать, это мой учитель.
Она повела Соколова дальше.
Поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору, остановились у закрытых на английский замок металлических дверей.
Виолетта из сумочки вынула связку ключей, открыла замок, распахнула дверь:
– Милости прошу, Аполлинарий Николаевич, – по этой витой металлической лестнице одиннадцать саженей вверх!
Актриса шла перед сыщиком, и тот невольно восхитился:
– Какая вы, сударыня, стройная! И сколько изумительной грации…
Виолетта засмеялась, ничего не ответила.
Шаги издавали гулкие звуки. Лестница казалась бесконечной.
Наконец она уперлась в металлическую дверь. На стене кто-то нацарапал: «73 ступени». Виолетта вновь повернула ключом замок и распахнула дверь:
– Милости прошу! Вы, Аполлинарий Николаевич, там, где никогда не бывает посторонних.
Пол состоял из сквозной металлической решетки. Вверх уходили легкие, но прочные опоры. Под круглой крышей шел металлический замкнутый балкон, кое-где висели лампы для подсветки. В самом центре зиял небольшой квадратный люк. Толстая деревянная крышка была открыта.
Соколов заглянул в люк, увидал где-то далеко-далеко мелкие фигурки репетирующих акробатов. Невольно похолодело под сердцем: такой страшной показалась высота.
– К этому быстро привыкаешь, – успокоила Виолетта. – В нашем деле главное – не бояться высоты.
Соколов пошутил:
– Если на прочном месте стоишь – бессмысленно, если уже падаешь – бояться поздно.
Гулкое эхо гуляло под сводом.
Виолетта пояснила:
– Отсюда, из люка, я спускаюсь на лонже. Там меня на небольшой платформе дожидается мой снаряд – металлический обруч. Я выполняю несколько упражнений и демонстративно на глазах публики снимаю лонжевый пояс. И затем самые сложные трюки работаю под куполом без страховки. Я не люблю лонжи, они развращают…
Соколов удивился:
– Без страховки? Но ведь это – самоубийство!
– Но только поэтому на меня приходят зрители. Мечтают: «Может, сегодня сорвется?» Все эти перевороты, махи, стойки для меня не сложны. Главное – вис головою вниз, когда за обруч держишься только кончиками пальцев ног. Или пятками. И все это – в махе, раскачиваясь.
Соколов удивился:
– Пятками?
– Да, я этот трюк тоже исполняю. – Доверительно произнесла: – Но тут есть некоторый секрет. И конечно, ни на мгновение нельзя потерять самообладания.
– А если сведет ногу?
Виолетта развела руками:
– Все это лишь кажется сложным. На самом деле надо лишь забыть, что ты без страховки. – Улыбнулась. – Зато мой портрет на афишах. Раньше, когда была девчонкой, выступала в группе Черниевского. Там исполняла трюк «Близняшки».
– Что за трюк?
– Очень простой, но эффектный! Подбирали девицу-акробатку, внешне схожую со мной, – платье, косички и прочее. Дублерша делала несколько трюков. Затем на манеж выносили сундук. Туда на глазах публики прятали девицу и закрывали сундук на замок. Сундук был с двойным дном. Сундук открывали – он уже пуст. А через мгновение под барабанную дробь я показывалась под самым куполом – спускалась на лонже. Успех поразительный!
Соколов не удержался, поцеловал ее пухлый ротик.
Потом они уселись рядом на какой-то толстой балке и что-то деловито обсуждали.
Виолетта спросила:
– Вы поняли, как крепить лонжевой пояс?
– Разумеется, понял. Но в конце концов, в нашем случае это умение и не очень важно.
– Пояс будет лежать возле люка.
– Прекрасно!
– Не уроните его на манеж.
Сыщик засмеялся:
– Пояс или…
Артистка преданно посмотрела в глаза сыщика:
– Ради вас я готова на все!
Соколов поправил:
– Ради святой справедливости! – Полюбопытствовал: – А кроме той лестницы, которой мы поднялись, отсюда есть другой выход?
– Только пожарная, она идет по наружной стене. Вот взгляните, в двух аршинах от этого окна проходит. Видите? Но до нее добраться трудно, можно сорваться вниз. Тем более что лестница изрядно источена ржавчиной, а сейчас еще и обледенела.
Соколов выглянул в небольшое оконце, оценивающе прикинул расстояние, подумал: «Нужда заставит, прыгнешь с ловкостью обезьяны».
Они направились к выходу.
Виолетта, закрывая за собой металлическую дверь, заметила:
– Своих сюда, под купол, тоже не пускаем.
– Почему? – удивился Соколов.
– Здесь есть механизмы, от состояния которых зависит жизнь артиста. Скажем, от той же лонжи. А в артистическом мире, увы, хватает и зависти, и злобы. И чем талантливей артист, тем больше того и другого.
Вечером цирк был переполнен. Все места забиты до отказа. Некоторые, неизвестным образом пробравшиеся на представление, сидели даже в проходах на ступенях.
Программа вызывала небывалый интерес.
Выступали дрессированные зайцы, ловко долбившие лапами по барабанам, и полуголые жонглеры, подбрасывавшие вверх горящие факелы и с непостижимой ловкостью ловившие их, и глотатель огня в золотой чалме, и глупый рыжий, откалывавший забавные штучки. Затем партерные акробаты Вячеслава Черниевского стали крутить отчаянные сальто-мортале и пируэты.
Публика восторженно неистовствовала. Бешено аплодировали изящно одетые дамы, господа в моноклях, люди пролетарского вида, матросы, офицеры, гимназисты и студенты – цирк без различия возраста и положения в обществе любят все.
Но ждали главного: воздушную акробатку Виолетту Дриго.
И вот из-за кулис появился рослый, с обильным чревом под черным смокингом, знаменитый на всю Россию шпрехшталмейстер Иван Самойлов. Грозно прорычал:
– Гвоздь нашей прогр-рам-мы – смертельные трюки под куполом цирка! Кор-ролева воздуха, всемирная знаменитость, невер-роятная… – долгая пауза, а дальше словно выстрел из пушки: – Виолетта Лр-риго-о-о!
Зал взорвался овацией.
Соколов сидел среди самого простого народа, бедных студентов и гимназистов – на верхнем ярусе галерки, куда билеты стоили гривенник.
Виолетта и впрямь поражала удивительной гибкостью, смелыми переворотами.
Оркестр вдруг замолк.
В глубокой тишине раздалась тревожная барабанная дробь, словно кого-то вели на казнь. Луч прожектора – недавнее изобретение – уперся в хрупкую девичью фигурку, вознесшуюся выше всех, под самый купол.
Виолетта стояла на большом металлическом обруче. Она уже не держалась за него. С пугающей медлительностью артистка стала наклоняться вперед. Малейшая ошибка – и хрупкое тело сорвется с громадной высоты.
Зал уже не дышал.
Замолкла и барабанная дробь.
Соколову показалось, что у него остановилось сердце.
Виолетта, не сгибая ног в коленях, сделала наклон вперед, ухватилась за обруч. И в этом согнутом положении стала падать. Публика в ужасе ахнула. Но в тот момент, когда уже казалось, что артистка полетела вниз, она повисла вниз головой, зацепившись за обруч пальцами ног. И сначала осторожно, но потом все более широко и уверенно стала раскачиваться.
Зал онемел, зал благоговейно замер, страшась за артистку и одновременно восхищаясь ею.
Потом она медленно подняла туловище, спасительно крепко ухватилась за обруч, сделала непринужденный переворот.
Вячеслав Черниевский, держась за свободный конец лонжи, спускал обруч с артисткой.
И вот Виолетта Дриго, счастливо улыбаясь, стояла уже на манеже, поклонами благодаря за громовые, небывалые аплодисменты.
К ее ногам летели цветы с вложенными в них визитными карточками и записками – признаниями в любви, с просьбами и мольбой о свидании.
Сквозь восторженный шум едва прорвался бас шпрехшталмейстера:
– Антракт!
Во время перерыва дамы и господа пили в буфете шампанское и закусывали орешками. Те, кто попроще, вытягивали из кружек янтарное холодное пиво, женщины и подростки грызли орешки, ели конфеты и мороженое.
И все громко обсуждали замечательное представление.
Но близился и другой потрясающий номер – выступление укротителя с кровожадными львами, одно рычание которых заставляет останавливаться в жилах кровь.
И еще никто не ведал, что в тот вечер их ждало совершенно невероятное, небывалое зрелище, которое они будут помнить до конца жизни.
Прозвенел третий звонок.
В середине манежа стояла высокая металлическая клетка без крыши.
Шпрехшталмейстер объявил:
– Бесстрашный укротитель, знаменитый фон Бок со своими дикими питомцами – львами.
И тут же послышалось леденящее душу рычание. По узкому загону, шедшему из-за кулис к клетке, неслись три льва. За ними, одетый форейтором – в облегающем костюме, каскетке и в высоких кожаных сапогах, – хлопая бичом, выскочил высокий нескладный человек.
Львы были громадными, нечесаными и действительно очень злыми. Едва успев очутиться на манеже, они затеяли между собой свару, пуская в ход тяжелые лапы и острые клыки.
Свившись в единый клубок, злобно рыча, они покатились по опилкам и с маху ударились в край клетки. Клетка пошатнулась. Казалось, она вот-вот опрокинется и львы вырвутся на свободу, бросятся на зрителей, терзая их в клочья.
Но клетка не упала. Фон Бок стрелял из пистолета, хлестал по воздуху бичом, который издавал звук, могущий по громкости соперничать с пушечным. Львы прекратили драку, вальяжной походкой разошлись по своим тумбам.
Представление кровожадных зверей началось.
Зрители вновь затаили дыхание.
А в это время под самой крышей цирка творилось нечто невообразимое.
План Соколова, как всегда, был гениально прост.
Главное, надо было заманить убийцу под крышу цирка. Чары Виолетты оказались неотразимыми. Как глупый карась попадает на наживку, так Калугин легко попался на приманку – на женские чары.
Впрочем, не он первый…
Калугин с нетерпением ожидал возвращения вожделенной Виолетты, жаждал близости с ней. Рядом на балку он постелил припасенную салфетку, на которой стояли бутылка шампанского, два бокала, лежали фрукты и коробочка конфет.
Он то и дело поглядывал в люк, и в его болезненном воображении рождались кровавые мечты: «Хорошо бы акробатку после этого сбросить вниз на арену! Как орать поди будет, когда полетит вниз… А самому быстро смыться. О, бабье отродье! Как я их всех ненавижу! Влюбилась в меня словно кошка. Сейчас прибежит ко мне, мокрый карман. Только вот куда ее положить, а? Кругом одни железные решетки».
Скрипнула входная дверь.
Калугин в нетерпении вскочил навстречу.
Но вместо завлекательной акробатки вошел какой-то громадный мужчина в меховой шубе. Он по-хозяйски сбросил шубу прямо на решетку, остался в полковничьей шинели и отыскал взглядом Калугина. Теперь мужчина прямиком двинулся на Калугина.
Тот сжался, страх сковал злодея.
Мужчина подошел ближе и вдруг уцепился громадными ручищами, словно клещами, за грудки Калугина. Сквозь стиснутые зубы с некоторой печалью проговорил:
– Ну вот, сукин сын, твоя последняя минута пришла. Нельзя безнаказанно творить зло. Тебя так швырнуть в люк? Или спустить на лонжах?
Кадык на жилистой шее Калугина забегал вверх-вниз. Он прохрипел:
– Простите, я вам много денег дам – пять тысяч! Сейчас, господин Соколов, дам. Вот, при мне, видите… Никто не узнает. А я… я исчезну… навсегда. Уплыву в Америку.
Произнося эту тираду, Калугин медленно наклонялся вниз. В шерстяном носке у него был узкий, остро отточенный нож. Калугин выхватил его, замахнулся снизу.
Соколов перехватил руку и сжал ее с такой силой, что злодей испустил громкий стон и выронил нож. Нож стукнулся о решетку и провалился в ячейку – на нижний ярус.
Сыщик рассмеялся и уже миролюбиво, почти ласково произнес:
– Ну, нацепляй пояс! Вот так, сюда ремень просовывай. Что так рученьки дрожат? Когда секреты врагам таскал, не дрожали? Когда душил Трещалину и Аглаю Фонареву, когда сыпал яд ее отцу, а меня замуровывал в склепе, тогда ты был храбрым и безжалостным? Ну, теперь покажи свою прыть, повесели честную публику.
Соколов взял конец лонжи в руку и вдруг ловким ударом ноги сделал подсечку Калугину. Тот повалился на люк. Соколов толкнул, и Калугин со страшным криком провалился вниз.
Публика, как по команде, задрала головы.
Сыщик, однако, удержал лонжу, и злодей повис под самым куполом, медленно вращаясь, размахивая руками и раскачиваясь из стороны в сторону.
Публика засмеялась, захлопала. Все решили, что это штучки клоуна.
Калугин орал, захлебываясь собственным криком:
– Помогите, страшно! Убивают! А-а!..
Зал умирал со смеху, глядя на этого забавного человечка, болтавшегося на лонже, махавшего руками и отчаянно визжавшего. И вдруг сверху на арену и публику посыпались, кружась в воздухе, крупные купюры. Деньги сыпались из одежды человечка, который был набит ими, словно банковский мешок.
Публика бросилась собирать деньги, в нескольких местах началась свалка.
Между тем человечек неотвратимо опускался точно в середину клетки. И чем ближе был человечек к манежу, тем громче и безудержней хохотала публика.
Лонжа, управляемая из купольного люка, уже поравнялась с верхним краем клетки.
Львы прекратили выступление. Они сошлись мордами к середине, глядели вверх и аппетитно облизывались, с понятным нетерпением ожидая вкусный корм.
Укротитель стоял разинув рот. Фон Бок, казалось, знал все трюки. Этот забавный и свежий трюк был для него новостью. Он даже азартно потер руки:
– Ловко, собаки, придумали! Зрители как восхищаются, всем понравилось… Надо каждый раз повторять!
Публика уже давно повскакала с мест и надрывалась от смеха.
И лишь проницательный шпрехшталмейстер Иван Самойлов, до того недоумевавший, первым пришел в себя и понял: что-то неладно! Он крикнул рабочим сцены:
– Бегите наверх! Кто там развлекается? В полицию его тащите! – Крикнул фон Боку: – Гони с манежа зверей! Ну!
Но было поздно. Лонжа резко пошла вниз. Шпион, убийца и насильник Калугин оказался в клетке.
Озадаченные львы несколько секунд с любопытством глядели на вращающийся и махающий руками аппетитный кусок мяса.
Потом один из львов тяжело прыгнул. Он словно играючи ударил жертву лапой, опрокинул на опилки. И враз львы набросились на вопившего Калугина, начали рвать его на куски.
Только теперь публика догадалась, что это вовсе не клоунский трюк, и все присутствовавшие стали свидетелями страшного зрелища.
Фон Бок с безрассудной отважностью хотел было отнять нежданную добычу, но львы так злобно ощерились, зарычали, что укротитель благоразумно ретировался.
Началось кровавое пиршество. Опилки на манеже багрово окрасились.
Вскоре львы с мордами, перемазанными кровью, сытые и довольные, помахивая из стороны в сторону хвостами, бросили все, что осталось от Калугина, – обглоданные кости и особого рода жилетку, содранную с жертвы. Именно ее убийца и шпион набивал купюрами. Эту жилетку Калугин не снимал с себя, даже ложась спать.
В зале началась паника. Некоторые слабонервные бросились к дверям, другие истерично всхлипывали.
А по металлической лестнице в семьдесят три ступени гулко стучали ноги. Наверх неслись рабочие и полицейские, вооруженные баграми и револьверами.
Они жаждали схватить виновника происшествия.
Войти с помощью соц. сетей: