Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Не буду волновать читателя теми опасностями, которым подвергся наш граф, спешно покидая цирк по пожарной лестнице. Скажу лишь, что у гения сыска сорвалась с подоконника нога. Только необычайным чудом и милостью Всевышнего можно объяснить, что Соколову все же удалось зацепиться за пожарную лестницу.
Но тут ржавая ступенька рассыпалась под его могучим телом. Соколов в последнее мгновение все же удержался.
В довершение неприятностей сыщик едва оказался на лестнице, как вспомнил: он где-то забыл перчатки. Руки примерзали к ступенькам и вскоре вовсе потеряли чувствительность. Однако гений сыска справился и с этим. Он прыгнул на мягкий снег в глубине двора и заспешил на улицу.
Сразу же попался извозчик, одетый в широкий тулуп и подпоясанный толстым красным кушаком. Легкие саночки с удобным задком бойко тянули две невысокие лошадки. Коренной была крепкая крутозадая, каурой масти. Сбоку от оглобель шла в помощь пристяжная, столь же сытая и, судя по всему, старательная, как и коренная.
– Куда, барин, прикажете? – угодливо спросил извозчик.
– В Царское Село!
Извозчик отчаянно замахал руками:
– Помилуйте, ваше благородие! Я жить хочу, а там нынче никакого проезда и днем нет, а ночью смерть лютая, неминучая.
– Что такое?
– Голодные волки, ваше благородие! Стадами прямо бегают. Друг дружку, сказывают, грызут. Зима снежная, суровая, вот у них животы и подвело. Так что слезайте, не поеду.
Соколов спокойно сказал:
– Не поедешь, выкину тебя из саней и сам буду править. Дорогу знаю.
– А полиция для чего? Буду жалиться!
– Я сам полиция. Так что, возилка хренов, ты сейчас с ветерком поедешь, понесешься, помчишься, взовьешься. Мне обязательно надо нынче же быть у государя. Я подарю тебе двести рублей. Уразумел, корыстолюбец?
Извозчик отчаянно махнул рукой:
– Эх, где наша не пропадала! А левольвер, к примеру, коли вы полицейский, у вас при себе? Хоть пуганете…
– Чего робеешь, кобылий командир? Ведь ты меня везешь. Только погоняй! На мои деньги таких животных несколько штук купишь.
Извозчик рассмеялся:
– Куплю, коли живым доеду! Только позвольте храбрости набраться, возле этого трактира остановку сделать?
Вскоре извозчик вернулся, оглаживая бороду и ладонью утирая уста.
– После стакашка русского человека не то что волки – тигры кровожадные не испужают.
– Хватит болтать, погоняй!
Извозчик перекрестился:
– Эх, пошли! Спаси и сохрани, Мать Царица Небесная! Долгая дума – лишняя скорбь. Двадцать две версты – не десять тысяч на Сахалин. Уговор дороже капитала! – и затянул: – «Бывали дни веселыя, гуляли мы…»
Трактир на него подействовал явно благотворно.
Соколов пулей несся по вечернему Петербургу. Миновал дровяные склады, позади остался последний городской трактир, последние окраинные хибарки.
Лошади вынесли в чистое поле.
Луна обливала мертвенным, фосфорическим светом змеей извивавшуюся дорогу, наст, переливавшийся миллионами изумрудинок. Слева в версте темнел лес.
Извозчик, впавший в кураж, немилосердно стегал лошадей.
Пара летела по накатанной дороге как безумная. Луга бешено тряслась над коренной, пристяжная высоко вскидывала зад, метала вверх из-под серебряных копыт ошметки снега.
Соколов, укутавшись в медвежью шубу, откинулся на спинку саней и наслаждался быстрой ездой.
Сани метались по неглубокой колее, подпрыгивали на ухабах, звучно шлепались на снег, зыбко дрожали. Пристяжная чуть не сбилась с дороги, сорвалась с торного пути, ухнула в глубокий снег, но быстро выправилась, выбралась, часто перебирая ногами, снова натянула постромки.
Соколов вовсе забыл про все опасности, про волков и разбойников. Ему был сладостно-приятен тугой ветер, бивший в лицо, ощущение слитности со всей природой, со всем чудным Божьим миром. Он подумал: «Как жаль, что придет день и вся эта неизреченная прелесть навсегда сокроется от меня. Но благодарю Создателя, что он дал мне счастье видеть этот изумительный, загадочный мир».
Сани влетели в густую тень, падавшую от стоявшего вдоль дороги хвойного леса. Все спешило, неслось навстречу и в то же время словно застыло в беге.
Взбираясь на пригорок, лошади чуть сбавили ход, пошли в гору спокойней, ровней. Дорога выпрямилась, и впереди светлела прогалина.
Вдруг извозчик обернулся и страшным, упавшим голосом сказал, указывая кнутовищем вперед:
– Ва-ше бла-го-родие! Волки…
Соколов приподнялся. Впереди, в саженях тридцати, и впрямь стояли темно-серые пятна на лунном снегу – волки, шесть или семь – молодая стая. Глаза их прозрачно и страшно светились то изумрудным, то рубиновым огнем.
Лошади захрипели, забили копытами, их начало заносить вбок.
– Что делать?! – заорал извозчик, с которого моментально слетел хмель.
Соколов лениво отвечал:
– Вежливо пожелать приятного аппетита! Да гони же, остолоп!
Волки тем временем дружно, словно по команде, поднялись, вышли на дорогу и направились навстречу седокам.
– Хлещи! – снова сказал Соколов и, вставив два пальца в рот, оглушительно свистнул.
Лошади рванули, едва не вывалив седоков на снег, и теперь уже понесли диким галопом прямо на волков.
Волки кинулись в разные стороны, но один не успел выскочить. Лошади затоптали его, испустившего высокий, почти человеческий звук, а сани, налетев на тушу одним полозом, переехали ее, вдавив в снег.
Извозчик уже бил по лошадиным спинам со всей силой. Он изрыгал ругательства на лошадей, волков, на самого себя, опрометчиво польстившегося на большие деньги.
Волки теперь бежали с обеих сторон.
Соколов выхватил мощный полицейский «дрейзе».
Если волки вначале несколько отставали, то теперь с каждым мгновением широкими скачками приближались к саням. Когда один из них – молодой, поджарый, с втянутым животом и широкими лапами – поравнялся с Соколовым, он понесся рядом по дороге, готовясь прыгнуть в сани.
Сыщик грохнул выстрелом и еще раз. Сани так отчаянно болтало из стороны в сторону, что обе пули лишь слегка зацепили зверя. Только третьей пулей сыщик поразил зверя смертельно – в голову.
В это время другой волк прыгнул на пристяжную. Рискуя промахнуться, сыщик нажал на спуск. Пуля попала в шею, но волка это не остановило, он вцепился клыками в лошадиный круп. Лошадь дико заржала, встала на дыбы, но коренная продолжала тащить и ее, и сани. Улучив мгновение, когда задок саней, подпрыгнув, завис в воздухе, Соколов второй пулей уложил зверя.
Патроны кончились.
И в этот момент слева одновременно прыгнули два зверя – один на извозчика, другой на сыщика.
Соколов ощутил на своем лице смрадное дыхание, словно запах шел из силосной перестоявшей ямы, увидал возле своей шеи красную разинутую пасть.
Странное дело, но богатырь ничего не испытал, кроме некоторого любопытства: сумеет ли он быстро справиться с хищником? На лице не дрогнул ни единый мускул.
Соколов схватил волка за разинутую пасть и, как это проделал однажды на этой дороге в молодые годы, с неимоверным усилием стал разрывать челюсти.
Волк лапами упирался в грудь, хрипел, пытаясь сомкнуть челюсти или хотя бы вырваться.
Но богатырь преодолел это неистовое сопротивление и так вывернул челюсти зверю, что разодрал волчью пасть. Волк захрипел, издал жалобный звук, похожий на кошачье мяуканье, а потом забился в судорогах, свалился под ноги сыщика.
Соколов хотел было сбросить зверя, потом передумал: «Трофей!»
Извозчику пришлось хуже. Волк вцепился в него клыками и уже подбирался к горлу. Соколов схватил зверя за поджатый хвост и стал сгибать его у основания. Волк взвыл от боли. Соколов переломил хвост у основания позвоночника. Затем он над головой раскрутил зверя за хвост и, словно камень пращой, запустил им в небо.
Оставшиеся волки еще некоторое время сопровождали сани, но враждебных действий проявлять не смели – трусили.
Вскоре они и вовсе отстали. Видимо, вернулись, чтобы сожрать своих павших сородичей.
У извозчика была прокушена в предплечье левая рука, откуда бежала кровь, ободрана щека.
Но довольный тем, что остался жить, извозчик вдруг засмеялся, закрутил головой:
– Надоть же, волков замяли, ишь ты! Расскажи кому – не поверят…
Соколов наклонился вперед, развязал на извозчике кушак. Прямо поверх тулупа перехватил руку кушаком, туго перетянул.
– Вот так-то! Теперь будешь жить до ста лет. Потери крови всегда стоит страшиться! – сказал сыщик. – От ее потери умирают чаще, чем от самих ран.
– Главное, что лошадки целы! – возбужденно говорил извозчик. – Рука что, плевое дело! Рука заживет… Главное – лошадки. А тут, у пристяжной сбоку, волк не глубоко прокусил – заживет, – и, обращаясь уже к лошадям, с нежностью: – Вы, дурочки, не серчайте, хлестать вас надо было – без этого никак нельзя. Зато все целы, да еще, дай бог здоровья барину, деньжата получим, подкуплю животную вам в помощь. На троечке кататься станем.
Соколов достал фуляровый платок и перевязал себе левую кисть, обрезанную о волчьи клыки. Сказал:
– Не хвались отъездом – хвались приездом! Нам еще лесом катить, да и в поле серых можно встретить. Погоняй, не стесняйся.
– И то! – легко согласился извозчик. Он теперь уже с опаской поглядывал на темневший впереди лес – не поджидают ли там хищники?
Но Бог в тот день решил помиловать гения сыска.
Вскоре сани, миновав ворота, пересекли громадную площадь перед Большим дворцом и подкатили к парадному подъезду. Тут, украшенная блестящими игрушками и электрической иллюминацией, красовалась громадная ель.
Дежурный – лейб-гвардии Преображенского полка фельдфебель Щеголь, могучий ветеран с окладистой бородой, служивший в армии с 1872 года, подскочил к Соколову.
Тот сбросил ему на руки медвежью шубу и остался в шинели.
– Здравия желаю, ваше сиятельство! С праздником замечательным позвольте поздравить вас – со славой российского оружия в битве под Лейпцигом.
– И тебя, Николай Григорьевич, тоже!
Щеголь продолжил уже вполне домашним тоном, как старому другу царской семьи:
– Обедня в церкви Большого дворца уже отошла. Государь с августейшей фамилией стоял не как всегда на хорах, а внизу. Их высочество наследник цесаревич Алексей Николаевич уже два раза посылали спросить, не приехал ли граф Соколов? Спать не желают идти, так жаждут вас видеть. Государыня его увещевают… Уж и не верили, что вас узрим. Коли на поезде вас не было, то как проехать?
– На лошадках! – засмеялся Соколов.
– Отчаянная затея! Нынче даже днем при самой острой необходимости и то лишь с большой охраной ездят. А вы – в одиночку…
Соколов кивнул на извозчика:
– А вот мой боевой соратник. Тебя как зовут, соратник?
Извозчик заробел важного бородатого фельдфебеля, дворцового великолепия, офицеров и дам, видневшихся в ярко освещенные окна, стоявшей на крыльце охраны. Он промямлил:
– Егором…
– Егор, вот тебе обещанные деньги, а сверху еще «катюшу» – за переживания и прокушенную руку. – Повернулся к Щеголю: – Николай Григорьевич, прикажи, чтобы героя перевязал доктор, накормили и спать до утра устроили.
Щеголь усмехнулся в заиндевелую бороду:
– И чарку нальем с верхом! Праздник веселый. А вы, Аполлинарий Николаевич, самый раз прибыли – танцы в разгаре, к столу еще не приглашали…
Соколов легко взбежал по красному сукну подъезда, сбросил медвежью шубу и шинель. Он остался в полковничьем мундире, так шедшем к нему. Вдруг он увидал невысокого, круглого человека с добрым лицом. Это был лейб-медик Боткин.
– На ловца и зверь бежит, – рассмеялся Соколов.
– Я услыхал, что прибыл граф Соколов, на которого напали волки, и поспешил перевязывать и госпитализировать опасно больного, а вижу, как всегда, бодрого и вполне здорового богатыря.
Соколов искренне удивился:
– Невероятно! Евгений Сергеевич, кто вам мог сказать про волков? Я прибыл, можно сказать, прямо из леса. И никто про мою битву с хищниками не знает.
– Нет, знают все, даже государь.
– Тогда, верно, сами волки передали это сообщение по телеграфу.
– Вероятно! Но все же моя помощь нужна – ваша рука на перевязи, видна кровь. Прошу, граф, пройдемте в мой кабинет. Это рядом.
Боткин повел Соколова длинным, плохо освещенным переходом. Вскоре они оказались в медицинском кабинете. Боткин оглядел рану, обрадовал:
– К счастью, сухожилия не задеты! Еще миллиметр-другой, и правая кисть ваша, Аполлинарий Николаевич, не действовала бы. А так идите на танцы, дня через два-три кисть будет здоровей, чем прежде. Только сейчас наложу повязку.
Освещенные залы Большого дворца блистали самыми очаровательными красавицами, крупными бриллиантами и золотом эполет. На хорах гремел оркестр под управлением знаменитого Авранека.
Танцы, голубые и белые бальные платья, роскошные мундиры с лентами и звездами, цветы, радостное возбуждение, счастливые лица, шампанское на подносах – после пережитой смертельной опасности это казалось диковинной сказкой.
Едва Соколов вошел в зал, среди равномерного гула голосов, шагов, приветствий он явственно ощутил на себе многочисленные любопытные взгляды и услыхал собственное имя, неоднократно повторенное: «Соколов, Соколов…»
Дамы млели уже от одного взгляда на героя-красавца, словно источавшего радостную энергию и необыкновенную физическую мощь. Каждая из дам отдала бы все за радость быть приглашенной на танец.
Соколов всегда соблюдал правило: едва войдя в зал, сразу же танцевать.
Оркестр заиграл вальс Штрауса «Дунайские волны», столь популярный в том сезоне.
Опытным взглядом граф выхватил из толпы стройную девушку лет шестнадцати.
Она стояла, опираясь на колонну, опустив тонкие руки, с мерно подымающейся, еще не полностью оформившейся грудью. На девочке было розовое платье, а на в меру оголенных плечах висела скромная нитка жемчуга.
Рядом в кресле сидела ее мать, княгиня Степанова-Белозерская.
Девушка с робостью глядела перед собой блестящими глазами-смородинками. Весь ее облик говорил: «Вот я первый раз приехала на бал. И попала словно в темный лес – одинокая, никому не нужная. Верно, я так и простою весь вечер у стены и никто не обратит на меня внимания. Никто не подойдет ко мне, и никто не узнает, как я ловко танцую. Господи, как я несчастна!»
Соколов подлетел к старой княгине, поклонился ей.
Та, покраснев от удовольствия, указала на девочку:
– Граф, разрешите вас познакомить с моею дочерью, Ольгой Викторовной…
– Очень польщен, сударыня! Если вы позволите, я приглашу Ольгу Викторовну…
Оркестр заиграл ритурнель. Соколов поклонился девушке:
– Позволите, сударыня, пригласить вас на тур вальса?
И хотя смутившаяся от радости девочка не успела ответить, граф протянул руку в белой перчатке, которую с трудом натянул на бинт, подхватил Ольгу за талию, закружил в вихре вальса.
Прелестное лицо девочки стало еще красивей и осветилось счастливой, благодарной улыбкой.
Потом танцевали кадриль и, уж совсем забывая о строгом этикете, третий танец подряд – падекатр.
Как толстовский князь Андрей, Соколов был лучшим танцором своего времени. И Ольга танцевала превосходно. Весь громадный зал словно замер, наблюдая эту прекрасную пару. И когда замолк последний аккорд, небывалое дело – все им аплодировали.
Ольга, сияя восторгом счастья, посмотрела на графа и вдруг с непосредственностью взрослого ребенка призналась:
– А я сегодня из-за вас плакала…
– Чем я вас обидел? – удивился граф.
– Все говорили, что вы… что вы погибли! Что волки напали…
Соколов повел Ольгу на ее место, наклонился и притворно строгим голосом произнес:
– Обещайте, что другой раз вы не поверите такой выдумке?
– Обещаю! – с охотой произнесла Ольга.
Соколов наклонился к уху девушки и внушительно произнес:
– Я открою вам, Ольга Викторовна, большую тайну. Аполлинарий Соколов никогда не погибнет, ни-ког-да! – сказал он внушительно и с расстановкой. – Так что не верьте наветам…
Глаза девушки сияли любовью. Она прошептала:
– Я верю только вам, Аполлинарий Николаевич!
Он подозвал лакея, принял с подноса шампанское и протянул бокалы старой княгине и Ольге:
– Выпьем за недавно наступивший новый, 1914 год!
Они еще не подозревали о тех страшных бедах, которые 1914-й несет и всей Европе, и особенно России.
К Соколову приблизился женственный красавец Феликс Юсупов. Он выпил шампанского и по этой причине был необыкновенно развязен. Высоким голосом он обратился к Соколову, заставив на себя оглянуться многих.
– Граф, неужели вам не наскучили танцы? – укоризненно сказал он. – Я давно искал момента, чтобы вручить вам приглашение на свою свадьбу с Ириной, княжной Романовой. Свадьба имеет быть девятого февраля. Посаженый отец, – он хитро, панибратски подмигнул: – сам Ники…
Соколов грозно свел брови:
– Кто?!
Юсупов опомнился, поправился:
– Государь Николай Александрович.
Соколова передернул этот тон, но он сдержал себя, сухо ответил:
– Спасибо за честь, Феликс Феликсович, я постараюсь быть.
Юсупов расшаркался:
– И я, граф, благодарю вас! Я понесу свою жену из церкви до кареты на руках. – Юсупов остановил пробегавшего лакея, осушил сразу два бокала. После этого, смело глядя в лицо Соколова, добавил: – Говорят, граф, что вы свою жену на руках несли до кареты полверсты. Но тогда вы были моложе и сильней…
Произнося эту колкость, нетрезвый Юсупов явно желал задеть графа в присутствии Ольги, которая ему нравилась и которая в свое время не ответила на его ухаживания.
Соколов это понял, и это его рассмешило. Он решил: «Ну да я проучу тебя, юный выскочка!» С улыбкой произнес:
– Я и теперь не совсем еще ослаб. – Повернулся к ламе: – Простите, Ольга Викторовна, я на мгновение отлучусь, – и вдруг, подхватив будущего убийцу Григория Распутина, взметнул его вверх и под общий смех на вытянутой вверх руке понес его через весь зал.
В танцах был небольшой перерыв. Соколов пересек зал по диагонали. Гости смеялись, аплодировали. Дипломаты шушукались:
– Это и есть тот самый знаменитый и ужасный граф Соколов?
Юсупов вначале брыкался, пытался вырваться, но потом смирился перед грозной силой и только просил:
– Прошу, граф, не уроните!
Поставив на ноги жениха возле миловидной, но чересчур миниатюрной красавицы Ирины, Соколов сказал:
– Я опасался, что молодой человек после выпитого шампанского не найдет обратно дороги.
Ирина, подозревая, что жених сделал какую-нибудь грубость, и не желая афронта, с милой простотой отвечала по-французски:
– Аполлинарий Николаевич, вы всем показали, каким должен быть настоящий мужчина. Спасибо!
Впрочем, эти слова она адресовала скорее своему изнеженному жениху, нежели великану Соколову.
Соколов вернулся к Ольге. Галантно сказал:
– Простите, что нечаянно отлучился. Позвольте пригласить вас на следующий танец – шакон.
Ольга протянула изящную узкую кисть в белой лайковой перчатке:
– С радостью.
Граф вновь делал чудеса – это был его любимый танец. Фигуры у него выходили удивительно ловкими, так что многие кончили светскую болтовню и с интересом наблюдали.
Соколов отвел партнершу к матери, хотел раскланяться, но вдруг Ольга, вновь покраснев, с некоторым испугом и восторгом одновременно произнесла:
– А вот и государь к нам приближается…
Государь, заметив Соколова, обрадовался его появлению. Он не стал посылать за ним адъютанта, а самым демократичным образом подошел к нему.
– Дамы простят меня, если на короткое время я лишу их компании графа? – учтиво спросил государь.
Взяв Соколова под локоть, государь отвел его в сторону и негромким, но хорошо слышимым голосом сказал:
– Я очень рад, что вижу, граф, вас. Я не поверил дурному слуху, знал – Соколов жив.
– Спасибо, государь! Тешу себя надеждой, что я еще могу быть полезен великой Российской империи.
Государь легко коснулся руки Соколова и каким-то проникновенным голосом произнес:
– Вы очень, очень нужны, граф, России. И мне лично нужны. – Государь на мгновение замялся, но справился с сомнениями, решительно произнес: – У Алексея частые боли в спине и в животе. Были случаи и внутреннего кровотечения. К тому же еще осенью 1912 года Алексей неудачно потянул в паху ногу, когда мы были в Беловеже, – новое кровоизлияние. Мы перепробовали все средства, всех лучших докторов. Здоровье наследника наблюдают лучшие доктора – лейб-педиатр Раухфус и лейб-медик Острогорский. Профессор Федоров прописал лекарства, наступило некоторое улучшение. Надолго ли? Боткин сказал, что необходимо попробовать физкультурные движения. И сам Алексей верит в их пользу. Составьте для него систему, Аполлинарий Николаевич…
Соколов вдруг увидал в государе не могущественного самодержца, а нежного, любящего отца, исстрадавшегося за любимого сына и с надеждой прибегающего к последней, быть может, надежде.
– Хорошо, государь, я сделаю все, что в моих силах! – заверил Соколов.
И свет надежды словно озарил необыкновенно благородное, красивое лицо государя.
В тот вечер Соколов был необыкновенно весел. Он расточал комплименты дамам, много танцевал, поговорил с французским посланником – старым приятелем отца, общался с друзьями – шефом жандармов Джунковским, председателем императорского «Геркулес-клуба» Гарнич-Гарницким, обнялся с Кошко.
Последнему он признался:
– Аркадий Францевич, я уже давно не ищу приключений, они сами находят меня. Ведь не встреть я случайно тебя на Моховой, скольких испытаний избежал бы!
Кошко вдруг хитро сощурился:
– Мне сейчас полковник Генерального штаба Боде сказал, что на вечернем представлении в цирке Чинизелли какого-то мужчину львы разорвали. Это не твоя ли рука?
Соколов провел, словно малышу, ладонью по голове начальника сыска:
– Нет, это не моя рука, – и внушительно добавил: – Это рука Божья.
В сопровождении двух адъютантов появился наследник Алексей Николаевич. Вместе с Соколовым они прошли в соседний тихий зал. Соколов, расположившись за столом, записал для наследника гимнастические упражнения и тут же показал их. Посоветовал:
– Прикажите, чтобы вам, ваше высочество, доставили арабские мячи – они небольшие, резиновые. Очень хорошо их носить с собой и сжимать: кистевая сила разовьется чрезвычайно. Кистевая сила весьма важна в атлетике.
В этот момент явился государь. Наследник воскликнул:
– Папа, вы помните, как Аполлинарий Николаевич двумя пальцами спичку ломал? Я пробовал-пробовал – не получается. – Обратился к Соколову: – Можно попросить, покажите, пожалуйста, папа не видал?
Явился фельдфебель Щеголь, на подносе он держал коробок серных спичек. Соколов взял указательным и большим пальцами спичку, нажал – трах! Спичка переломилась пополам.
Государь улыбнулся, Алексей в восторге захлопал в ладоши:
– Браво! А еще можно?
Соколов принял положение «упор лежа». Затем он стал отжиматься, упираясь в паркет лишь большими пальцами. Отжавшись двенадцать раз, из положения лежа прыжком встал на обе ноги.
Соколов объяснил:
– Упражнение на первый взгляд самое простое. Однако я никого еще не встречал, кто его мог бы уверенно делать. Знаменитые атлеты Поддубный и Железный Самсон с этим упражнением не справились. Лишь Людвиг Чаплинский сумел отжаться раза два-три, но не больше.
Государь взглянул в лицо Соколова:
– А можно вас, граф, затруднить просьбой?
– Государь, моя жизнь принадлежит вам!
– Спасибо! В такой памятный день, когда отмечаем столетний юбилей славы российского оружия – победы под Лейпцигом, – можно всем гостям показать, что есть еще богатыри на русской земле?
– Весьма охотно, государь!
– Мне это будет особенно приятно, ибо нынче прибыли во дворец все иностранные посланники. Ведь вы, Аполлинарий Николаевич, для всех замечательный образец силы.
– Я уверен, что ни один иноземец не повторит то, что сделаю сегодня. Но это случится лишь тогда, когда вы, государь, дадите разрешение садиться за стол.
Государь не удивился, он сказал:
– Мне уже доложили, что столы готовы, – и повторил: – Да, да! Пусть восхитятся русским богатырем.
Когда праздничный ужин был в самом разгаре, государь вдруг подал знак. Сразу же умолк оркестр, гости перестали стучать приборами и звенеть хрусталем.
Государь произнес:
– Наша земля испокон веку славилась людьми необычайной отваги и силы. Один из них сидит за нашим столом. Имя его знает вся Европа. И я смею полагать, что наш герой простит мою просьбу. – Государь обратился к сыщику: – Граф, благодарю вас за то, что вы сегодня любезно согласились показать нам высокий образец ловкости и силы. Пьем за богатырские успехи знаменитого силача.
Все поднялись и дружно выпили.
Отовсюду раздались голоса, гости с энтузиазмом захлопали в ладоши:
– Просим, умоляем, граф!
Соколов встал со своего места. Отодвинул кресло.
В зале наступила мертвая тишина.
Соколов отошел от стола на аршин и слегка присел. И вдруг, мощно взмахнув руками, он оттолкнулся от пола обеими ногами, взлетел в воздух, поджав ноги, и… перепрыгнул широченный, более сажени в ширину, накрытый праздничным ужином стол.
– Нет, это просто невероятно! – прошептал государь. Зал разразился громовыми аплодисментами. Седовласые иностранцы задумчиво качали головами:
– Такой ловкости в наших землях никто никогда не видел.
Соколов вернулся на место и, подняв бокал, посмотрел на государя:
– Если мне будет позволено, я хотел бы сказать несколько слов.
Государь приветно улыбнулся:
– Пожалуйста, граф!
Зал замер, перестал, казалось, не только жевать, но и дышать.
Соколов негромким, но слышным даже в самых отдаленных уголках громадного зала голосом произнес:
– Нам Господь послал ни с чем не сравнимое счастье – родиться в великой России, с ее необозримыми просторами, с несчетными богатствами недр, лесов, полей, широчайших рек, бездонных морей. Так пусть и душа русского человека будет под стать этому дару Божьему – широкой, богатырской, щедрой на добрые дела. И не дадим лукавым соблазнителям совлечь себя с пути истины, станем в чистоте хранить наши бессмертные души! А для этих благих дел нужны богатыри – и телом и душой. Пьем за государя и его августейшую семью, за великую, непобедимую Отчизну, за ее дальнейшее процветание!
Даже иностранные посланники были вынуждены пить до конца.
Что стало с нашими героями и злодеями?
Виолетта Дриго замуж вышла, но не за Анисима, а за циркового акробата Вячеслава Черниевского. После захвата власти большевиками они бежали сначала в Одессу, а затем через Турцию перебрались в Париж. Листая подшивку самой крупной эмигрантской газеты «Последние новости», выходившей в Париже под редакцией известного П. Н. Милюкова, я наткнулся на небольшую заметку:
«СМЕРТЬ НА МАНЕЖЕ
Трагедией закончилось в минувшую субботу выступление знаменитой русской артистки Виолетты Дриго. Во время ее трюков под куполом цирка Буша в Берлине лопнул трос, и воздушная акробатка рухнула на манеж. Смерть наступила мгновенно. Подозревается умышленное вредительство со стороны конкурентов. Начато следствие. Общественность давно требует запретить цирковые выступления без страховочных мер, но дельцы от зрелищ больше думают о своих сборах, нежели о жизни артистов».
Там же, в Париже, оказался самородок с гармонией Василий Охлобыстин, некогда услаждавший своим талантом посетителей «Волги». Поначалу Василию повезло. Он попал в знаменитый ансамбль Дмитрия Полякова, выступавший в ресторане «Тройка». Но однажды гармонист, будучи в подпитии, стал играть на пари, встав на парапете моста, с которого вместе с гармонией свалился в Сену. Инструмент всплыл, а самородок утонул.
Лакей Красноглазое, помешавший вовремя схватить преступного Калугина, после стычки с Соколовым до конца своих дней нервно дергал головой и невнятно произносил слова.
Глашатай революционного буревестника Максим Горький в 1922 году опубликовал в Берлине книжку «О русском крестьянстве». В нее вошли нелестные мысли об этом самом крестьянстве и вообще о русском народе, те самые, которые он высказал Соколову в январе 1914 года в петербургском ресторане «Вена» и которые вместе с ним разделял Ульянов-Ленин.
Аглая Фонарева замуж не вышла. Когда началась мировая война, Аглая некоторое время служила в Обществе святой Евгении, которое, как помнит читатель, находилось под патронажем сестры Джунковского – Евдокии. Затем Аглая отправилась сестрой милосердия на фронт, под вражеским огнем выносила с передовой русских солдат. Два раза была ранена. Вернулась в Москву. Жила в собственном доме на Новой Переведеновке. Домоуправление ей выделило небольшую комнату под самой крышей. Летом здесь была непереносимая жара, зато зимой – лютая стужа. Остальной дом был реквизирован большевиками. Умерла в конце шестидесятых годов.
Аглая Павловна подарила автору этих строк фотографический портрет Соколова, выполненный в ателье «К.Е. фон Ган и К° в Царском Селе». На обороте сделана дарственная надпись – почерк размашистый и твердый, как сам характер знаменитого графа. Поведала милая старушка и ту историю, которая вошла в наш рассказ.
До конца своих дней сохраняла самые теплые чувства к великому сыщику, берегла письмо, которое он прислал ей на фронт.
С остальными героями нашего повествования, Бог ласт, мы еще встретимся.
Во всяком случае, гению сыска судьба покоя не давала. Впереди его ждало немало захватывающих приключений и славных побед. Чего и вам желаем.
Войти с помощью соц. сетей: