Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Сыщик прибыл в так хорошо знакомый ему по старой службе дом под номером 5, что в Большом Гнездниковском. В сыскной полиции в этот ночной час было пустынно. Кроме самого начальника, внизу сидели лишь солдат с ружьем да дежурный офицер.
Кошко положил перед Соколовым замусоленную, вырванную из гимназической тетради по арифметике четвертушку бумаги. С пренебрежением произнес:
– Зря хлопочешь, Аполлинарий Николаевич! Уверен, что с нетрезвых глаз лакей накалякал тут бессмыслицу.
Соколов осторожно разгладил бумагу. Четко по строке было написано:
3v. Iv. I, вv. 3. вv. К. вд. Л. iv.
Гений сыска весело взглянул на Кошко:
– Ты, Аркадий Францевич, всерьез считаешь, что эти записи – баловство психа?
На этот раз Кошко уклончиво ответил:
– Я не исключаю и такого варианта. Соколов твердо заявил:
– Это, уверен, шифровка, но, кажется, самая примитивная.
Кошко деловито предложил:
– Давай срочно отправим ее в военную разведку. Заодно скинем с плеч дело по расследованию двойного убийства, пусть ими занимается Генштаб.
Соколов удивленно поднял бровь:
– А для чего я столько усилий потратил, гоняясь за Калугиным? Чтобы помогать кому-то выслужиться?
Кошко, умный человек, тут же нашелся:
– Дело общее, а Генеральному штабу это на руку.
Соколов заметил:
– У них служит знаменитый старик шифровальщик Зыбин. Про него легенды рассказывают – самый хитрый шифр играючи разоблачает. Как-то откопали невероятную редкость – доисторическую каменную плиту с неизвестными письменами. Ученые бились, бились, прочитать не могут. Обратились к Зыбину – расшифровал, герой!
После многозначительной паузы Кошко кивнул:
– Согласен, дело оставлю за нами, если ты шараду… разгадаешь, – и добавил, лукаво глядя на Соколова: – Тем более что, по твоему мнению, Аполлинарий Николаевич, шифровка не шибко трудная.
– Не трудней, чем надписи на древней плите!
Соколов минут пять безотрывно глядел на запись. За сыщиком с легкой улыбкой наблюдал Кошко, тишину, впрочем, не нарушая.
Наконец шумно выдохнув, Соколов громко сказал:
– Я решил задачу. Это действительно нехитрый шифровальный способ. Я в детстве развлекался тем, что вместо текста писал цифры, соответствующие порядковому номеру буквы в алфавите. А здесь то же самое, но наоборот – буквами зашифрованы цифры. Прописные буквы – часы, строчные – минуты. Цифра «О» обозначена ижицей – последней буквой алфавита. Бери, командир, карандаш, записывай: «Восемь ноль, точка. Десять ноль, точка. Десять тридцать, точка». Далее цифры подчеркнуты: «Восемь двадцать, точка. Одиннадцать тридцать пять, точка. Двенадцать десять, точка». Все! – И Соколов весело рассмеялся: – Ну и шифр! Жаль, что ты не успел отнести его в разведку, вот хохоту было бы!
– Так что это? Новая шифровка?
– Всего лишь расписание поездов Москва – Петербург. Подчеркнутое – время отправления вечерних поездов.
Кошко снял с полки пухлый том небольшого формата в бордовой обложке – «Официальный указатель железнодорожных сообщений на зиму 1913/14 г.». Затем открыл страницу 100, всплеснул руками:
– И впрямь совпадает, точка в точку!
– Мог бы и не утруждаться. Мы оба знаем это расписание назубок, потому как часто наведываемся в Северную столицу. А лакей Калугин его не знает. Когда собрался бежать туда, загодя выписал его из справочника.
Кошко задумчиво подергал аккуратно подстриженную бородку:
– Любопытно другое: почему ресторанный лакей занялся шифровкой? Детство золотое вспомнил, когда забавлялся подобными штучками?
– А может, привычка выработалась к шифровкам?
– Логично! И не случайно Калугина интересует именно Петербург. Там живет его мать. Мы тут тоже время попусту не тратили, вот ее адрес: Саперный переулок, дом номер пять, Калугина Матильда Рудольфовна. Дали телеграмму, чтобы за этим домом установили слежку. Если появится Калугин, я приказал его арестовать.
– В соседнем доме приходилось мне бывать – у знаменитого балетмейстера Мариуса Ивановича Петипа, царствие ему небесное. Ну что, мне как раз пора в Петербург. Ты, Аркадий Францевич, кажется, тоже призван туда же на празднование столетия Лейпцигской битвы?
– Да, государь почтил меня приглашением. Замечательный праздник! Эта битва и разгром Наполеона решили победоносный исход войны. Русские проявили себя героями. Сегодня и отправимся?
– Пора! Весьма в удобный для нас город бежал преступник – как по заказу. Отправь телеграмму в петербургский сыск. Пусть к нашему приезду коллеги подарок приготовят – возьмут под арест Калугина.
Кошко улыбнулся:
– Спасибо за великодушное разрешение! Я тоже полагаю, пусть лучше питерские возьмут его, чем ты, Аполлинарий Николаевич, – задержанный целее будет. Ну что, я пошлю на вокзал за билетами? На какой поезд взять?
Соколов шутливо ответил:
– На тот, что отправляется в одиннадцать тридцать пять, точка.
Кошко весело расхохотался.
Соколов мудро заметил:
– Хохотать будешь, когда Калугина за решетку посадим. А сейчас рано… Этот тип не так прост, как на первый взгляд кажется.
И гений сыска оказался прав.
Январь 1914 года начался оттепелью, порой даже шли дожди. Потом вдруг ударили морозы, покрыв прочным настом дороги.
Соколов не стал садиться в сани. Верный привычке, он быстрым шагом направился к Николаевскому вокзалу вниз по Каланчевке.
Справа в высоком небе стыла яркая фосфорическая луна. Резкий ветерок порой ожигал нос и щеки. Улицы были пустынны. Обыватели мирно спали в теплых постелях, а театральный разъезд еще не начался. Даже дворники попрятались по своим хибарам. Лишь неутомимые труженики – московские городовые, – кутаясь в бараньи шубы и притоптывая валенками, доблестно мерзли на своих постах.
На вокзале была обычная радостно-тревожная суета, которая каждый раз возникает при отъезде. Мраморные полы сияли чистотой, зеркала отражали богатую публику зала первого класса, возле буфета была обычная толчея, а двери в ресторан то и дело открывались, впуская-выпуская посетителей.
Соколов вышел под гулкий свод дебаркадера. Поезд празднично светился окнами. Носильщики волокли тяжелую ношу. Нарядные дамы и господа толпились около международного вагона. Из-под готового паровоза весело вырывался горячий шипящий пар. Проводник в форменной тужурке старательно протирал серебристые поручни.
Соколов стремительно поднялся по высоким ступеням и шагнул в узкий коридор, обитый тисненой кожей. В отдельном купе было жарко натоплено. Коричневой кожи диван предупредительно застелили белоснежной постелью. Настольная лампа под зеленым абажуром бросала уютный свет.
Едва Соколов уселся за стол, раскрыв стихи любимого Державина, как в дверь постучали:
– Аполлинарий Николаевич, принимай гостей!
В купе вошли Кошко и какой-то крупный, с мясистым лицом, крупным носом и темной гривой волос человек. Было ему лет пятьдесят пять. Из-под лохматых ресниц поблескивали глаза, в которых светилась хитринка.
Соколов подумал: «Этого дядю я где-то встречал. Кто он?»
Кошко весело улыбнулся:
– Вы не знакомы? Позволь, Аполлинарий Николаевич, тебе представить…
Человек по-военному щелкнул каблуками, наклонил голову:
– Михаил Георгиевич Мардарьев!
Соколов улыбнулся:
– Грозный Мардарьев – глава «черного кабинета»! Тот самый, чьего имени трепещут все – от министра, отправляющего по почте любовное послание гризетке, до иностранных подданных, сообщающих в свою страну нескромные сведения о России.
Кошко поддержал веселый тон:
– Да, тот самый, что командует отделом перлюстраций писем.
Мардарьев распушил усы, концами загибавшиеся ко рту, и изобразил недоуменный вид:
– Вы, господа, меня с кем-то путаете. Позвольте представиться: тайный советник, служу по ведомству внутренних дел с 1880 года, а с 1893-го – старший цензор петербургской цензуры иностранных газет и журналов при Главном управлении почт и телеграфа. О какой перлюстрации изволите говорить, господа?
Кошко рассмеялся:
– Молодец, никогда ни в чем не сознавайся! А вот мы тебе, Михаил Георгиевич, чистосердечно признаемся: перлюстрировали одну записочку. И она очень любопытной оказалась. Взглянуть желаешь?
– Почему нет? Если есть нужда, посмотрю, – осторожно произнес Мардарьев.
Кошко протянул шифровку.
Мардарьев взял в руки бумагу, для чего-то понюхал ее (выработавшаяся годами привычка?), приблизил к розовому в синих прожилках носу и произнес:
– Вы хотите, чтобы я шифровальщику ее отдал?
Кошко панибратски хлопнул Мардарьева по плечу:
– Кому, Зыбину?
– Хоть и Ивану Александровичу, надеюсь, расшифрует.
Соколов знал Зыбина с детских лет, тот бывал в доме отца. Сыщик, однако, умолчал сейчас об этом. Он лишь сказал:
– Спасибо, мы уже расшифровали.
– Вот как? – удивился Мардарьев. – И какие тайны хранила шифровка?
– Расписание поездов из Москвы в Северную столицу.
Мардарьев раскатился смехом:
– Ха-ха! Шифруют, как правило, секретные документы, а тут… Впрочем, доложу вам, у профессиональных шифровщиков это входит порой в привычку. Если шифр, как этот, простой, то шифровальщики порой пишут им без особых усилий. Лаже создается прочный навык все письменное шифровать. Так, несколько лет назад попался японский шпион, по забывчивости отправивший на родину зашифрованное поздравление с днем рождения сыну. В любом случае этого корреспондента не мешает проверить.
Кошко, подумав, произнес:
– Михаил Георгиевич, записку эту мы нашли у одного официанта, он служил в ресторане «Волга». Теперь бегаем за ним, ищем…
Мардарьев вперился взглядом в начальника сыска:
– Это у Калугина, что ль?
Кошко от удивления едва не подпрыгнул:
– Ты знаешь этого типа?
– Как видишь, знаю.
Соколов быстро спросил:
– Он входит в круг ваших профессиональных интересов?
Мардарьев прямо на этот вопрос не ответил, лишь торжественным тоном произнес:
– Хотите дружеский совет? – И понизил голос до таинственного шепота: – Забудьте его имя. И ничем не проявляйте свой интерес к нему. Пусть у Калугина будет своя жизнь, у вас своя. – Помедлил, пожевал губами, задумчиво добавил: – Вы – люди с положением в ведомстве внутренних дел, близкие не только к Джунковскому, но и к самому государю. Поэтому скажу: коллеги мои дорогие, если не желаете себе больших неприятностей, не лезьте в чужой огород. Военная разведка шуток не любит.
На Кошко в этот момент было жалко глядеть. Вид его был откровенно несчастный. Он промямлил:
– Послушай, Михаил Георгиевич, расскажу тебе, тут с этим Калугиным история неприятная получилась…
Мардарьев решительно замахал руками:
– Нет, нет! Я служу государям на своем поприще тридцать четвертый год и выработал твердое правило: знать лишь то, что к моей службе непосредственно относится. И не больше!
Сказав, что в Калугине заинтересована разведка, хитрый лис Мардарьев убивал одним выстрелом двух зайцев: он как бы оказывал этим и впрямь влиятельным по своим связям людям услугу и в случае необходимости мог явиться к каждому из них за какой-нибудь помощью.
Соколов согласно кивнул и ответил любимой поговоркой, которую сам и придумал:
– Меньше знаешь, крепче спишь и дольше проживешь!
Мардарьев с чувством пожал ему руку:
– Истинная правда, Аполлинарий Николаевич! Ваш батюшка никогда не писал шифрованных писем, не лез в чужие тайны, и по этой причине его уважали три последних государя. – Перешел на таинственный шепот: – А вам я сказал больше, чем имею право. И все это по родству душ, дружбы ради. Приглашаю, мои дорогие, в вагон-ресторан. Устроим пиршество! Я в дороге всегда зверски голоден. Почему так? Загадка природы. Вроде недавно упавшего Тунгусского метеорита. И давайте договоримся: мы ни о чем с вами не говорили, только о погоде и красивых женских ножках.
Кошко закивал, Соколов в ответ промолчал.
Секунда в секунду – ровно в десять утра поезд тяжеленной металлической гусеницей вполз на платформу Николаевского вокзала Петербурга.
Как всегда, Соколов разместился в первом люксе в «Астории». И первым делом позвонил по телефону отцу. Старый граф пожурил сына:
– Совсем забыл дорогу к отчему порогу, Аполлинарий. Впрочем, еще древние говорили: «Если дети не тревожат вниманием родителей, это означает – у детей в жизни все хорошо».
– Папа, вы будете у государя на балу в Царском Селе?
– Приглашение лежит на моем столе, но я совершенно потерял интерес ко всей этой светской суете. То, что радует молодежь, то постыло старикам. Так что в Царское Село вряд ли приеду. Но буду в Михайловском манеже, там состоится парад. – После паузы: – Покойный поэт Пушкин, которого я видел в лавке Смирдина, когда был ребенком, очень точно заметил: «На свете счастья нет, а есть покой да воля». Вот я на склоне дней своих дорожу покоем и волей. Да и сил, признаться, осталось мало.
– Папа, желаю вам здоровья!
– Храни тебя Бог, сынок!
…Приняв душ, Соколов поспешил к товарищу (заместителю) министра внутренних дел и шефу корпуса жандармов генерал-адъютанту Джунковскому.
Едва дежурный офицер доложил о нем, как Джунковский поспешил навстречу. На глазах у многочисленных посетителей, заполнявших приемную, товарищ министра обнял сыщика, расцеловал. Радушно проговорил:
– Проходи, проходи! Ах ты, гений сыска, совсем забыл про нас. А ты мне тут очень нужен. Да и просто соскучился о тебе.
– Владимир Федорович, позволь изложить дело…
– С удовольствием буду слушать тебя, Аполлинарий Николаевич, только скажи, чем тебя угощать? Может, крепкий чай с эклерами? Я ведь знаю твой вкус. Хотя твой однофамилец, содержатель ресторана «Вена», прислал мне поздравление и сделал приписку… Впрочем, вот эта открытка, прочти.
Старательным почерком было выведено: «Многоуважаемый Владимир Федорович! Давно не имели радости видеть Вас в нашем заведении. Приходите к нам. Блюдо „Граф Соколов” пользуется у нас в „Вене” большим спросом. В субботу сам господин Шаляпин заказывал, когда был вместе с писателем Горьким. Кушали и нахваливали. И Вас будем счастливы потчевать».
– Все это замечательно, Владимир Федорович, только у меня история произошла… – И Соколов поведал все, что знал о преступлениях Калугина. И о предупреждении Мардарьева не лезть в это дело.
Приключение с девицей в склепе привело Джунковского в восторг.
– Замечательный случай! «Спасение красавицы, замурованной в склепе» – звучит как название захватывающего романа. Фантазии талантливого беллетриста не хватило бы на такое! Я всегда говорю: жизнь – самая богатая выдумщица. Что касается предупреждения Мардарьева, к нему следует прислушаться. Он очень многое знает, слишком доверенный пост занимает. Мардарьев дал тебе дельный совет: не лезь в партер, если билет на галерку.
Соколов удивленно поднял бровь:
– Так что, этому негодяю Калугину могут сойти с рук кровавые преступления?
Джунковский положил руку на плечо Соколова:
– Военная разведка – а она тоже входит в круг моих обязанностей – дело очень тонкое. Порою есть прямой расчет оставить преступника на свободе, дабы, используя его как орудие своих действий, нанести урон враждебной стороне или приобрести себе определенную выгоду. Как в шахматах: жертвуешь пешку, выигрываешь ферзя.
– Мне не надо этого объяснять. Но существуют же какие-то пределы стратегическим расчетам?
Джунковский развел руки и на этот коварный вопрос ничего не ответил. Лишь заверил:
– Я сегодня же вызову нашего общего знакомца – барона Боде, полковника Генерального штаба, в ведении которого находится Калугин, и буду иметь исчерпывающую информацию. Потерпи, мой друг, немного, умерь свой мстительный пыл.
В сопровождении дежурного офицера вошла миловидная буфетчица. Она застелила на круглый столик небольшую кружевную скатерть, поставила вазочку с эклерами и маленький, блистающий золотым покрытием, фырчащий самовар, разлила чай.
Приятели уселись за стол.
Соколов заметил:
– Прекрасный кондитер готовит эклеры. Даже твоя контрразведка мне аппетит не испортила.
Джунковский вытер салфеткой пышные усы и вздохнул:
– Лай бог, чтобы она портила аппетит врагам России. Ты, Аполлинарий Николаевич, не имеешь понятия о том, как в последнее время развилась в империи вредная деятельность шпионов. Они своими ядовитыми щупальцами опутали все отрасли государственной жизни.
– Еще бы, наше великое Отечество экономически развивается с небывалой быстротой. Это весьма тревожит спрутов мировой политики.
Джунковский печально покачал головой:
– Увы, этого не желают взять в толк господа, призванные к власти. Все силы уходят на борьбу с революционной оппозицией. Как можно не видеть: не за горами грандиозная война, которой нам не избежать? И мы оказались недостаточно подготовленными к массированному шпионскому наступлению. Последние годы его ведут на нас крупнейшие европейские государства. Успех работы офицеров контрразведки зависит от полного содействия всех офицеров губернских жандармских управлений. Еще в сентябре 1911 года был разослан на места циркуляр, в котором четко сказано: «Содействие прежде всего должно выразиться в беззамедлительном и непосредственном уведомлении окружного генерал-квартирмейстера о всяком подозрительном случае шпионства и содействии чину контрразведки по ликвидации шпионских дел». Увы, у нас еще много ротозейства.
– Действие «черного кабинета» Мардарьева тоже является важным в этой работе?
Джунковский задумчиво почесал подбородок, с расстановкой произнес:
– Понимаешь, мой славный друг, перлюстрация – дело противное, но необходимое. Кабинеты эти существовали и прежде – хотя и неофициально, но на основании секретных распоряжений правительства. Благодаря прочтению отправленных по почте писем нам удалось разоблачить немало вражеских козней. Так что, несмотря на гнусность этого занятия – чтения чужих писем, оно необходимо в государственных целях.
Соколов возразил:
– Но у нас все любят делать через край. Кто определит меру государственной необходимости и простого любопытства?
Джунковский печально покачал головой:
– То-то и оно! Прежде существовали «черные кабинеты» лишь в четырех крупнейших городах – Петербурге, Москве, Варшаве и Одессе. И перлюстрацией занимались наиболее честные чиновники, подведомственные Департаменту полиции. Теперь же чужие письма читают все кому не лень – от почтовых служащих до полицмейстеров. Дошло до шантажа. В Рязанской губернии почтовый служащий снимал копии с переписки супруги крупного местного промышленника с московским генералом от инфантерии. И наиболее откровенное письмо в оригинале положил себе в карман и отправился к супруге – требовать громадные деньги за молчание и выкуп письма.
– И чем же закончилось?
– Дама подхватилась и прикатила в Москву. Она пожаловалась своему генералу. Тот помчался в Рязань и тростью переломал почтальону все ребра. Дело дошло до суда. Суд принял сторону генерала, почтальон был посажен в тюрьму на два года, а оскорбленный супруг, в свою очередь, поколотил неверную прелестницу.
Соколов поднялся:
– У тебя, Владимир Федорович, полна горница посетителей. Мне пора идти…
– Обещаю, что сейчас же обсужу происшествие с контрразведкой. Сделай одолжение, хотя бы кратко изложи его в виде рапорта на мое имя. Садись за этот стол, вот тебе чернила, перо, бумага – пиши.
Джунковский вел прием просителей, а гений сыска размашисто скрипел пером. Через сорок минут Соколов положил на стол товарища министра рапорт. Тот пробежал его глазами, с чувством пожал сыщику руку:
– Стиль у тебя великолепный, а почерк – изящней не бывает, словно у завзятого каллиграфа. Но что, граф, сегодня вечером делаешь?
– В твоем, Владимир Федорович, распоряжении.
– Приглашаю под уютные своды «Вены».
– С удовольствием!
– Вот и замечательно! Сейчас прикажу, чтобы дежурный офицер протелефонировал Ивану Соколову – пусть готовится к приему гения сыска. И позвоню Шаляпину. Он, вероятно, позовет Горького – так составится приятная компания для задушевных разговоров.
– Для жарких споров – это вероятней, – заметил Соколов.
Джунковский пошутил:
– Надеюсь, до мордобоя не дойдет?
Как выяснилось, в этой шутке оказалось много правды.
Войти с помощью соц. сетей: