Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Светлой памяти талантливого и рано ушедшего из жизни сына Кирилла посвящаю
Собственная сила дает уверенность в действиях, сообщает чувство самоуважения и бесстрашия. Этими качествами и должен обладать каждый человек – без исключения.
Григорий Котовский
Действительный статский советник, выпускник Николаевского кавалерийского училища, владелец восьмисот десятин плодороднейших земель в Бессарабской губернии Павел Николаевич Крупенский давал бал. После приятного, обильного застолья, закончившегося за полночь, гости – важные господа и дамы – вышли в сад. Лакеи быстро скользили с подносами, разнося кофе, ликеры, прохладительные напитки.
Вдоль аллеи загадочно сияли гирлянды электрических лампочек – шикарная новинка. На специально сооруженной раковине-эстраде цыганский оркестр знаменитого Дмитрия Полякова играл что-то печальное. На востоке уже слабо зазеленело прозрачное и чистое небо. Остро пахли на клумбах цветы.
Крупенский, не спеша отхлебывая лимонад, сидел в кружке мужчин. Все с интересом слушали Пантелеймона Викторовича Синадино, почетного мирового судью. Он с южным темпераментом (по происхождению был греком) рассказывал о загадочной личности по фамилии Котовский, который безнаказанно совершал набеги на помещичьи усадьбы.
– Не мне вам говорить, – с жаром размахивал руками Синадино, – этот самый Котовский терроризирует весь наш край. К нам в суд постоянно поступают донесения и заявления о его нападениях на помещичьи усадьбы. Нет, он никого не убивает. Но он угрожает оружием, отбирает ассигнации, ценные бумаги, драгоценности. И вот что самое темное в этом деле: он раздает целые состояния батракам, а то и вовсе нищим бездельникам!
– Может, он таким образом хочет осуществить всеобщее равенство? – усмехнувшись, спросил пристав Хаджи-Коли. – По Сен-Симону.
– Христолюбивое братство ему основать не удастся, а народ он мутит изрядно, – горячился Синадино. – Просто виновата, на мой взгляд, полиция…
– И трусы помещики, которые боятся дать отпор этому типу, – лениво проговорил Крупенский. – Кстати, что вы знаете об этом российском Робин Гуде?
– О нем известно очень многое, – деловым тоном, как на совещании, стал докладывать пристав. – По нашим сведениям, родился в 1881 году в селе Ганчешты, это верст тридцать от Кишинева. Из мещан. В детстве лишился матери, в двенадцатилетнем возрасте – отца, работавшего механиком на заводе. Вероисповедания православного. Из реального училища был отчислен за неудовлетворительное поведение. Но с отличием окончил Кокорозенское сельскохозяйственное училище. Пел в церковном хоре – голос у него был великолепный, пока не свалился с церковной крыши. Получил тяжелые увечья. Больше года пролежал больным. Каким-то чудом поправился, но с той поры во время душевного волнения заикается. Да, еще во время учебы в училище распространял нелегальщину, участвовал в сходках. Натура, как видим, противоречивая.
– Вы еще не сказали об одной важной черте этой личности, – густым голосом произнес жандармский полковник, приятель хозяина дома. – Мы как раз сегодня говорили об этом с Григорием Ивановичем, моим соседом по гостиничному номеру. – Полковник кивнул на скромно сидевшего за чашкой кофе человека большого роста и с широченным размахом плеч. – Этот Котовский, как утверждают все, кто имел несчастье с ним сталкиваться, обладает просто фантастической силой…
Неожиданно, едва заметно заикаясь, вступил в разговор Григорий Иванович, который был представлен присутствующим как богатый помещик:
– И еще господин Хаджи-Коли напутал с происхождением Котовского. Этот страшный разбойник – внук потомственного дворянина, отчаянного полковника-рубаки, служившего под началом генерал-фельдмаршала Воронцова. Дед был награжден многими орденами Российской империи. Так что не совсем мещанин.
«Удивительная осведомленность для помещика из глухой провинции», – подумал полковник.
Богатый помещик с едва уловимой иронией продолжал:
– Павел Николаевич, почему вы назвали трусами несчастных, пострадавших от этого разбойника?
– Лишь только потому, что у них не хватает характера положить под подушку огнестрельное оружие и при необходимости пустить пулю в грабителя!
– В этом вы, конечно, правы. Ну а сами…
Крупенский кивнул головой:
– Да, я держу на стуле возле своей кровати заряженный браунинг. Нарочно для Котовского держу! Было бы славно, если бы он сунулся ко мне. Я всадил бы в его лоб пулю! Но, – вздохнул Крупенский, – видимо, я буду лишен этого удовольствия. Ворота моего дома охраняются казаками, а через ограду проникнуть невозможно. Она высока, с острыми наконечниками, да и каждый металлический стержень толщиной более чем в два пальца.
– Помогай вам Бог! – сочувственно вздохнул гость.
…Заря уже разыгралась вовсю. Верхушки деревьев окрасились нежным рдяным цветом, высветившим вдруг всю роскошную прелесть летнего утреннего парка.
Гости, поеживаясь от сырой прохлады и потихоньку позевывая, разъезжались по домам.
Уставший от хлопот бывший бесстрашный защитник Отечества и кавалерист Крупенский долго и мирно храпел в своей спальне. Пробудился он от жаркого солнечного луча, падавшего на лицо: плотная штора на окне была почему-то раздвинута. Из растворенных рам несся многоголосый птичий гам.
Взгляд упал на стул. Там лежал браунинг. Из дула торчала записка.
Ошалевший от неожиданности Крупенский прочитал: «Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. Котовский».
– Вот тебе и «помещик-провинциал»! – зарычал Крупенский и бросился с жалобой к губернатору.
Но… ищи ветра в поле! И лишь как воспоминание об этом странном событии остался лаз в ограде: толстенные прутья были выгнуты прямо-таки с нечеловеческой силой.
Думаю, что тяжелое детство определило будущую разбойничью судьбу красного маршала.
Беда приключилась в тот страшный день, когда малолетний сорванец Гриша Котовский забрался по пожарной лестнице на высоченную крышу заводского строения, неловко оступился и полетел вниз.
Отец Гриши Иван Николаевич, узнав о беде, бросился к сыну.
Тот лежал на черной от мазута и дымной гари земле, раскинув руки, запрокинув голову с полуоткрытыми глазами. Он был без сознания.
Вопреки опасениям заводского врача мальчуган остался жив. Но долгие месяцы он не мог внятно говорить и был прикован к постели: руки и ноги почти не слушались его.
Иван Николаевич подолгу оставался с любимым сыном. Он рассказывал о военных подвигах Гришиного деда, о том, как тот выше всего ставил свою честь и людскую справедливость. Потом он начинал читать ему.
Популярные в те годы, выходившие громадными тиражами книги с сусальным описанием золотого детства благородных и послушных детишек Анастасии Вербицкой и Клавдии Лукашевич наводили скуку на юного Котовского. Гораздо больше ему нравились приключения неустрашимых героев книг Майн Рида и Вальтера Скотта.
Но главным делом было все же восстановление здоровья. Врачи, которых привозил Иван Николаевич, только разводили руками:
– Увы, медицина здесь бессильна! Мальчик обречен – всю жизнь он будет инвалидом.
Отец страстно молился Богородице. И вдруг его однажды словно осенило. Любивший атлетические забавы, он принес сыну небольшой каучуковый мяч.
– Держи, сынок! – улыбнулся, стараясь казаться бодрым, Иван Николаевич. – Хочешь быстрее выздороветь – каждый день подолгу занимайся с мячиком. Жми двумя руками, перекидывай из одной руки в другую, бросай в стену и лови. Все веселей время пойдет, да и разовьешься…
Верил ли сам отец в целебную силу этих нехитрых упражнений? Сказать трудно. Но словно добрый гений вселил в сердце любящего отца счастливую мысль.
Гриша, не теряя времени, с раннего утра и до вечерней зари упражнялся с мячом. Тело, отвыкшее от движения, мучительно болело. Но мальчуган не сдавался. Случалось, что мяч далеко закатывался и его некому было подать. Тогда, уже получивший охоту к движению, он сжимал и разжимал кисти, повторяя это упражнение по сотне раз. Однажды он стал имитировать рубку дров. При этом он напряг мышцы рук, словно действительно хотел расколоть чурбан. Ему понравилось ощущение, которое при этом возникло. Он стал повторять его раз за разом – час, другой.
Потом Гриша стал подражать другим движениям. Вот бросок мяча, вот его ловля, плавание, поднимание тяжелого камня и прочее. Он довольно быстро научился не только напрягать мышцы, но и расслаблять их.
– Вот ты какой у меня молодец! – радовался Иван Николаевич. – Скоро, брат, мы с тобой и ходить начнем. До пруда дотопаем, искупаемся, рыбку половим. А ты можешь показать мне, как рыбаки невод тащат?
Мальчуган улыбался и начинал изображать рыбака, который тащит тяжелый невод, полный трепещущей рыбы.
– А как удочку закидывают в воду? – не унимался отец.
Мальчуган тут же повторял движение, причем до предела напрягал мышцы. Отец восхищался и давал все новые и новые задания.
Гришу стало не узнать. Безысходная тоска, еще недавно светившаяся в его глазах, стала исчезать. Он уже многое мог делать для себя: кушать, мыть лицо и руки над лоханкой, которую подавал отец, держать книгу. Заметно улучшилась речь. Но ноги слушались его пока плохо.
Отец заставлял Гришу, то умоляя его, то приказывая строгим голосом, шевелить ступнями, сгибать в коленях ноги. Потом он раздобыл где-то широкую и длинную резиновую ленту. Количество упражнений сразу возросло: разводил руки в стороны, крепко держа резину (благо кисти достаточно уже окрепли), вверх-вниз. Укрепив ленту в изголовье кровати, заставлял себя подыматься, растягивая петлю. Накинув петлю на стопу, он сотни, тысячи раз сгибал и выпрямлял ногу в колене. Упорство мальчугана оказалось прямо-таки не детское. Вместе с отцом они придумали множество упражнений. И Гриша, не жалея себя, не давая малейшей поблажки, заставлял свое тело двигаться. Ноги становились все более послушными, мышцы наливались силой.
И вот пришел день, когда, дрожа от волнения и страха, Гриша сделал первые шаги – это был настоящий праздник! По бледному страдальческому лицу ребенка катились слезы – боли и радости. Мальчуган по-настоящему понял: для сильного духом человека, упорного в достижении цели, не может быть невзятых преград. И этот тяжким трудом и потом опыт, добытый в ранние годы, пригождался ему много раз. Он словно предвосхитил многое из так называемой системы Анохина, ставшей популярной на исходе первого десятилетия XX века. Впрочем, по сей день эта система имеет своих приверженцев. Мы в своем месте расскажем о ней подробней.
Успех окрылил Гришу. Он с еще большим усердием занялся упражнениями. Настал день, когда он не только полностью восстановил движение в руках и ногах, но и необыкновенно развился физически. На всю свою жизнь, полную бед и тяжелейших испытаний, он сохранил в сердце благодарность и любовь к физкультуре, к гимнастике. Когда в 1909 году он прочитал в популярнейшем дореволюционном журнале «Нива» статью А. К. Анохина о его системе, которая была названа «наилучшей комнатной гимнастикой», то вскорости досконально освоил ее принципы и стал страстным приверженцем и пропагандистом.
Его девизом сделались слова отца, который еще во времена страшной болезни внушал ему: «Сынок, не жалей времени на гимнастику. Будущее принадлежит сильным!»
Ганчешты делились на две части – крестьянскую и заводскую. Крестьяне жили на Верхней улице, заводчане – на Нижней. Отношения мальчишек этих улиц как-то не заладились. Если они и сходились между собой, то чаще всего лишь для кулачной драки.
Оба лагеря соединял (или разделял?) большой пруд, в котором были омуты. В нем, случалось, и тонули. Когда Грише было всего два годика, в этом страшном пруду утоп его старший брат Николай.
И все же в летнее время в его воде с утра до вечера плескались мальчишки. Гриша был отчаянным смельчаком, выдумщиком проказ и признанным заводилой. Неслыханное в детских играх дело: его слушались куда более старшие ребята.
Впрочем, младший Котовский свою славу получил заслуженно: он быстрее всех плавал, глубже всех нырял и дольше всех умел сидеть на затянутом тиной дне, уцепившись руками за какой-нибудь пень, невесть как попавший в пруд (впрочем, чего там только не было – от бутылок до разных железяк). Можно еще добавить, что когда удавалось уговорить заводского конюха и тот давал ребятам «для разгулки» жеребца, то первым вскакивал на его лоснящуюся незаседланную спину Гриша. Жеребец, не приученный к кавалеристским подвигам, грозно скалил желтые зубы, вставал на дыбы.
Гриша приникал к его холке, сливался в единое целое с горячившимся жеребцом. Тот вдруг срывался с места и бешеным галопом устремлялся вперед, разгоняя деревенских кур и уток, разбрызгивая лужи, прыгая через ямы. Обычно после одного из таких прыжков юный наездник, словно камень из пращи, вылетал с незаседланной спины жеребца и, совершив кульбит, приземлялся на грешную землю. Он потирал ушибленное место и возвращался на берег пруда, где сбрасывал с себя изрядно потертую рубашонку и прыгал с крутого бережка в воду.
Случалось, что заводские ребята приходили купаться, а крестьянские мальчишки, поднимая пыль голыми пятками, дружной и воинственной толпой неслись в атаку на них. Начиналась свалка, в которой, однако, соблюдались все правила уличного бокса: бились исключительно один на один, до первой крови, со спины не нападали, посторонние предметы во время рукопашной схватки не употребляли.
Так произошло и на этот раз, когда гурьба крестьянской ребятни пронеслась мимо старинного княжеского замка, сложенного из красного кирпича, и, словно горошины, высыпала на берег пруда.
Их соперники, заметив наступающего противника, с воинственными кликами устремились из воды навстречу битве.
Баталия началась.
Гриша выбирал противника порослее, повзрослее. В отличие от сверстников он не спешил нанести удар, внимательно наблюдал за соперником. Потом ложным замахом вызывал его на атаку, давал ему промахнуться и лишь после этого наносил удар – размашистый, жесткий. Увы, жалости в рабочих предместьях не знают.
Когда противники успели разбиться по парам, когда вовсю развернулась баталия, вдруг раздался над прудом истошный крик:
– А-а-а!.. То-ну! Спа-си-те…
Драка стихла не сразу. Наконец ребята поняли, что стряслась беда: посредине пруда тонул их товарищ Фиша Кройтер. Он еще раз судорожно взмахнул рукой над поверхностью и скрылся под водою.
Гриша стремительно бросился в воду, мощно загребая руками, молотя ногами. Он не думал об опасности. Он знал лишь одно: надо спасать товарища.
…Кройтера он вытащил на берег. Взрослые, которые тоже поспешили на помощь, помогли его откачать.
В те дни в Ганчештах воцарился краткий мир: заводские и крестьянские мальчишки вместе плавали, жгли костры. Григорий, самый начитанный, рассказывал им о приключениях разбойника Чуркина, о героях Майн Рида. Благородные герои всегда приходили на помощь слабым. Справедливость, на радость мальчишкам, всегда торжествовала.
Увы, в жизни, как выяснялось, было все наоборот.
Отец Григория был добрым человеком. Он прощал своему ребенку все выходки. Он, как и все родители, видел в нем лишь хорошее. Когда за безобразия Григория выгнали из реального училища, отец, малость пожурив свое шустрое чадо, начал готовить его для поступления в Кокорозенскую сельскохозяйственную школу.
У Григория память была феноменальной, поражавшая окружающих до столбняка. Он мог прочитать страницу художественного текста и тут же по памяти воспроизвести ее почти без ошибок. (Как помним, этим отличался и юный атлет Чаплинский.)
По этой причине поначалу дела в Кокорозенской школе пошли блестяще. Его знания и начитанность ставили всем в пример, называли «вторым Ломоносовым», но потом травопольные системы и севообороты обрыдли юному агроному. А тут умер отец, который хотя и не мог быть уздой буйного нрава своего чада, но жалость к которому все же жила в сердце Григория и порой его удерживала от необдуманных поступков. Тем более что в сердце шестнадцатилетнего подростка вспыхнула неукротимая страсть к стройным ножкам молоденькой учительницы каллиграфии.
Ухаживать начинающий ловелас еще не научился, а силой взять специалистку каллиграфии не удалось. На вопли учительницы в лесочек, соседний со школой, где ее терпеливо после занятий поджидал рослый и красивый ученик, сбежались крестьяне и помешали юноше утолить свою неудержимую страсть.
Директор, жалея репутацию учительницы, не стал давать огласку делу, но тихонько выгнал Котовского из школы.
Однако настоящий первый криминальный роман был не за горами.
Богатый и знатный князь Кантакузино на свое несчастье как-то повстречал рослого мальчишку с приятными манерами и вызывающим симпатию лицом.
Князь решил стать благодетелем.
Он сказал:
– Я вижу, юный друг, вы нуждаетесь в поддержке. Приглашаю вас к себе в имение. Вы, кажется, знакомы с агрономией? Прекрасно! Практики у вас достанет.
Агроном не успел толком приступить к сельскому хозяйству, как отчаянно влюбился – в очаровательную супругу Кантакузино. Если молодому красавцу захотелось практики, то уж никак не в сельском хозяйстве.
Страсть оказалась взаимной.
Далее сюжет развивался вполне по сценарию душещипательных фильмов немого кино.
Трагический эпизод начался любовной сценой: богатый будуар, тяжелые портьеры, на маленьком золоченом столике изысканные вина, фрукты.
Пара влюбленных безумствует в страсти, без устали принимая самые фантастические позы. Во время этой экзотики врывается в будуар обманутый муж. Сначала он хватается за сердце. Титры: «Ах, какой пассаж! Какая коварная измена!» Неверная супруга прячет под шелковое одеяло сначала свои голые стройные ноги, а затем и голову. Юный любовник скорей недоволен, чем испуган: его полет фантазии прервали в самый важный момент.
Муж таращит глаза. На его упитанном лице ясно читается раздумье: «Что делать? Как казнить презренного соблазнителя?» Муж нервной рукой срывает со стены зачем-то висевший в спальне (!) арапник и наотмашь бьет соблазнителя по оголенным ягодицам. Титры: «О, в гневе я неукротим!»
Получив удар, любовник делается похож на разъяренного быка. Крупный план: глаза любовника наливаются кровью. Он бросается на князя, валит его на столик с бутылками, которые катятся по полу, оставляя на ковре пятна коллекционных вин по червонцу за емкость, вцепляется в горло обидчика. Титры: «Как ты, пошляк, посмел святой мешать любви?»
Князь дергается в предсмертных конвульсиях. Любовник распрямляется, презрительно отрясает ладони. Титры: «Вот до чего доводит дурное воспитание!» Ласковой рукой касается бедра все еще лежащей под простыней подруги. Титры: «Прости, я гнева не сдержал, теперь – вдова ты».
Вдова вылезает из-под простыни, с любопытством смотрит на труп мужа. Наезд камеры на ее прекрасное лицо. Титры: «Скажи, Григорий, он не очнется? Тогда продолжим, иди скорей ко мне!»
В титрах фильма здесь бы был «Конец», а в жизни события продолжали развиваться самым крутым образом. Котовский подпалил имение любимой вдовы и бежал.
Как писал один из биографов красного маршала, «корабли к мирной жизни у Котовского были сожжены. Ла он, вероятно, и не хотел ее никогда. Ненависть к помещику в Котовском смешалась с ненавистью к помещикам, к „буржуям”, а дикая воля подсказала остальное».
Мог ли кто знать, что через четверть века разбойник Котовский сделается одним из самых влиятельных людей большевистской России, а княгиня Кантакузино бежит от революции в Америку, где станет ничтожной официанткой в «Русском трактире»!
А пока что скрылся Котовский в лесах, подобрал дюжину молодцов, для которых своя голова – копейка, а чужая и вовсе полушка. В самое недолгое время банда Котовского заставила трепетать всю Бессарабию. Грабили всех подряд: путешествующих, постояльцев гостиниц, помещичьи усадьбы, почтовые отделения, банки. Казалось, что «он воскресил шиллеровского Карла Мора и пушкинского Дубровского. Это был не простой разбой и грабеж, а именно «Карл Мор». Недаром же зачитывался фантазиями романов и драм впечатлительный заика-мальчик. Но, исполняя эту роль, Котовский иногда даже переигрывал. Бессарабских помещиков охватила паника. От грабежей Котовского более нервные бросали имения, переезжая в Кишинев», – отмечал биограф.
Шел беспокойный 1904 год – предвестник страшного столетия России. Котовский возникал как призрак – внезапно, но все же вполне реально. То он раскатывал в богатом фаэтоне по Дерибасовской в Одессе, то появлялся в директорской ложе кишиневской оперы и внимательно слушал «Евгения Онегина» Чайковского, музыку которого обожал.
Репортеры мешали быль с небылицами, создав вполне легендарную и симпатичную личность. Так, на полосах газет живописали, как во время налета на авто какого-то богача случайной пулей была ранена его дочь. Котовский приказал шоферу гнать к ближайшему городку, где поднял на руки красавицу и положил на операционный стол местной больницы. Опешившие городовые даже не посмели сделать попыток к задержанию храбреца.
Надо ли говорить, что Котовский стал настоящим героем и живой легендой не только босяков и шпаны, но и светских барышень, многие их которых просто спали и видели, чтобы «в глухом лесу испытать налет этого очаровательного разбойника».
Настоящей героиней сделалась взрослая дочь крупного кишиневского ростовщика. Однажды к ней в дом пожаловал высоченный красавец с букетом пышных роз. Он передал ей цветы, поцеловал руку и осведомился:
– Простите, сударыня, я хотел бы видеть вашего папа.
– К сожалению, его нет дома.
– Какая досада!
– Сударь, если желаете, вы можете папа́ подождать. Что прикажете: вино, чай, кофе? Или, может, обед?
– Да, обед! Сегодня, знаете, замотался. Сгорела деревня…
– Я читала в газетах, так жаль бедных пейзан-погорельцев.
– Вот, я как раз к вашему отцу по этим делам. Они прошли в столовую, отобедали, мило беседуя.
Девушка вспоминала, что гость был «весьма скромен», но почему-то всегда при этих словах краснела и опускала глаза.
Наконец явился сам ростовщик. Гость любезно представился:
– Честь имею – Григорий Котовский.
Ростовщик упал на колени:
– Молю – не убивайте!
Котовский аж возмутился:
– Как, милостивый государь, вы могли так скверно обо мне думать? К великому огорчению, мне порой приходится идти на крайние меры, но только в тех случаях, когда мне дерзят и не слушают моих деловых предложений.
– Чем могу быть полезен? – воспрянул духом ростовщик.
– Для несчастных крестьян-погорельцев – какая-то тысяча рублей.
Ростовщик засуетился:
– О чем речь? Я сам мечтал, господин Котовский, разыскать вас и передать селянам две тысячи рубликов-с.
Котовский строго заметил:
– У вас, сударь, излишне мягкое сердце. Эти крестьяне, доложу вам, тоже хороши: жрут водку, не работают толком. Излишние деньги их нравственности помеха. Думаю, тысячи хватит вполне. Простите, сударь, что осмелился вас побеспокоить.
– Какие пустяки, заходите, всегда рад, господин Котовский, видеть вас!
Из биографии: «Ловкость, сила, звериное чутье сочетались в Котовском с большой отвагой. Собой он владел даже в самых рискованных случаях, когда бывал на волос от смерти. Это, вероятно, происходило потому, что „дворянин-разбойник” никогда не был бандитом по корысти. Это чувство было чуждо Котовскому. Его влекло иное: он играл „опаснейшего бандита”, и играл, надо сказать, мастерски.
В Котовском была своеобразная смесь терроризма, уголовщины и любви к напряженности струн жизни. Котовский страстно любил жизнь вообще – женщин, музыку, спорт, рысаков, хоть и жил часто в лесу, в холоде, под дождем. Но когда инкогнито появлялся в городах, всегда в роли богатого, элегантно одетого барина, и жил там тогда широко, барской жизнью, которую любил».
Еще юношей, до «настоящей разбойничьей жизни», Котовский поступил на службу к помещику Скоповскому. Скоповский – размашистый, щедрый, не терпевший мнений других, полюбил юнца как родного сына. Скоповский уважал в Котовском силу, умение бражничать, но более всего – исключительную честность.
Помещик доверял Григорию крупные деньги, давал самые ответственные поручения. Так продолжалось до того рокового случая, который перевернул всю жизнь Котовского.
Однажды помещик поручил Григорию продать в Кишиневе крупную партию свиней. Тот успешно справился с делом. Более того, для больного батрака, у которого не было близких, купил лекарства, понятно, на деньги помещика.
Вернувшись в село, Котовский первым делом направился не к Скоповскому, а к больному.
Помещика это самоуправство взбесило. Он считал батрака лодырем и симулянтом. Вспылив, Скоповский приказал конюхам всыпать батраку «горячих». Котовский вступился за него и слегка помял им бока, грозил помещику: «Красного петуха пущу!»
– Ах, ты бунтовать! – заорал Скоповский. – Против законной власти идешь? Ну, я тебе покажу… Ребята, вяжи смутьяна.
С десяток человек навалились на Котовского и связали его по рукам и ногам.
– А теперь отвезите его в степь, положите на снежок и возвращайтесь обратно! Другим бунтовать неповадно будет.
Конюхи понимали, что Котовский наверняка замерзнет в степи, погибнет. Но ослушаться не посмели.
Сани весело скрипели по набитой дороге. Апельсиновый шар солнца медленно плыл в морозном мареве. От конских лепешек поднимался пар.
Котовский, до крови искусав губы, страдая от боли и оскорбленного самолюбия, тяжело ворочался в санях, посылая проклятия своим душегубам:
– Приспешники капитала! Развяжите, иначе гнев народа падет на вас, собаки косорылые… Бог накажет!
– Тпру! – остановил лошадей старый конюх. – Приехали.
Его голос слегка дрогнул:
– Ты, Григорий Иванович, не взыщи! Не наша воля, не наш и грех. Барин приказал, с него Господь и спросит. Выгружай, ребята! Осторожней, не стукни головой. Заноси влево. Клади на снежок, все мягче лежать…
– Развяжите! – кричал Котовский. – Очумели, что ли, дураки? Ах, негодяи, башки вам разнесу, яйца оторву!
– А ты, Григорий Иванович, не лайся. Полежи, помолись, быстренько и отойдешь. Вот и морозец крепчает, все тебе помощь, недолго маяться. Помирать-то когда-никогда надо. Тебе сейчас, нам чуток погодя. Ну, брат, будь здоров, то есть наоборот – прощевай. На том свете встренемся.
Конюх перекрестился, вздохнул, высморкался на снег и пошел к лошадям. Взмахнув кнутом, зачмокал:
– Ну, вредные, застоялись! По-шли!
Скрип полозьев быстро стихал. Котовский застонал:
– Что же это такое? Неужто и впрямь погибель пришла?
Метель все живее закручивала снежные столбы.
– Но нет! – крикнул на всю степь Котовский. – Не дамся! Эх, какое-нибудь бы дерево сейчас. Вот тогда спасусь, перетру веревки.
И он покатился по стылой земле, застревая в мягких сугробах ложбинок, мучительно взбираясь накатом на взгорки, – дерево, дерево!
А где оно, спасительное древо? Котовский попытался еще раз приподняться, чтобы оглядеться окрест себя, веревки со страшной болью тут же впились в его измученное тело. Господи, может, и впрямь легче успокоиться, затихнуть – смерть на морозе, сказывают, сладкая, неслышная.
– Нет, не сдамся! – сказал он уже спокойно и твердо, словно обдумал верное дело. – Когда мальцом лежал избитый-исковерканный, тогда разве легче было? Больной малыш выдержал, а теперь здоровый мужик, разве можно сдаться? Шутки, порода Котовских крепкая. Сто верст буду катиться по степи, но избавление от смерти найду!
И он вновь покатился к темной полоске где-то возле горизонта: то ли мерещится, то ли и впрямь лесок?
…Ему удалось освободиться от веревок. Характер Котовского оказался крепче кремня.
На следующий день он добрался до Балты: без вида на жительство, без денег. Чтобы не умереть с голода, согласился на самую черную работу – грузить баржи. Наступили времена, хуже которых не бывает. Но в это же время он завел новые знакомства, начал читать, к своему несчастью, сбившую многих порядочных людей с толку марксистскую и социал-демократическую литературу. Начали, казалось, открываться «широкие горизонты». И вдруг…
Пан Скоповский узнал, что Котовскому удалось спастись. Это разъярило его. Он подал в суд заявление: дескать, бывший работник растратил его, помещиковы, деньги – семьдесят семь рублей. Возможно, так оно и было. Нашлись свидетели. Григория Ивановича посадили в камеру арестного дома.
Вонючая тюремная обстановка произвела на Котовского жуткое впечатление. Он вновь себя почувствовал словно связанным, когда лежал на жалком клочке соломы в санях. Началась нервная горячка. Состояние здоровья было, как докладывал ушлый тюремный врач, вдруг подобревший и на неизвестные доходы начавший курить дорогие сигары, критическим. Он обратился с ходатайством к следователю: «Освободить Котовского, оставив его под надзором полиции».
– Поблажки смутьянам и ворам не даем! – резонно ответил следователь. – Да и какой он больной? Этот бугай решетки гнет и всю тюрьму в страхе держит.
31 августа 1906 года во все концы необъятной Российской империи полетели секретные телеграммы: «Из кишиневской тюрьмы бежал особо опасный преступник Г. И. Котовский. Приметы… Следует принять необходимые меры к опознанию и задержанию».
Соответствующие службы полиции бросились по адресам, где мог скрываться Котовский, усилили контроль на вокзалах. Грехов за молодым разбойником числилось немало, и служители Фемиды ощущали острую потребность, просто жаждали видеть своего подопечного под тюремными сводами.
Тем более что послужной список преступлений Котовского постоянно рос. Дело в том, что Григорий Иванович перед последним арестом успел недолгое время пощеголять в форме пехотинца 19-го Костромского полка. То ли эта форма показалась Котовскому недостаточно элегантной, то ли солдатский рацион не отвечал тонким запросам дворянина, но он решил сам себя демобилизовать.
Как задумал, так и сделал: тайком покинул полк и бежал в Бессарабию.
А поскольку свою жизнь Котовский решил целиком и полностью посвятить разбою, то он вновь сколотил банду, которую, по примеру эсеров, назвал «боевой группой». Звучит революционно! Или, как с уважением к идеологическим штампам писали в советское время, «решил посвятить свою жизнь делу освобождения рабочих и крестьян».
Но если Котовский порой от чего и освобождал наиболее зажиточных пролетариев, то это лишь от капиталов.
Для начала надо было обзавестись оружием. Банде Котовского удается отобрать ружья у военного конвоя, сопровождавшего в тюрьму зачинщиков крестьянских беспорядков. Зачинщиков, понятно, Котовский «отпускает с миром по домам».
Поскольку тем идти по домам нельзя – опять арестуют или свои же селяне перебьют, то они умножают бандитские лесные формирования.
Сам же барин-разбойник проводит ряд «экспроприации», которые, по замыслу Григория Ивановича, должны служить «делу революции».
18 февраля 1906 года Котовский появился на одной из своих конспиративных квартир в доме номер девять по Куприяновской улице. Об этом узнал провокатор, член партии эсеров Зильберг. Котовский был схвачен, а Зильберг в полицейском участке оставил расписку: «Получил одну тысячу рублей».
Едва оказавшись в тюремной камере, Котовский начал готовить неслыханный до того побег. Со свойственным ему размахом Григорий решил арестовать всю тюремную охрану, захватить тюрьму, а затем хитростью завлечь туда помощника прокурора, полицмейстера, приставов и жандармов, задержать и в наказание за их вредную деятельность посадить… в карцер.
Это еще не все. Затем следовало вызвать конвойную команду якобы для повального обыска, разоружить ее и, имея в своем распоряжении воинскую форму, инсценировать отправку большого этапа заключенных в Одессу.
После этого надо было захватить целый железнодорожный состав и следовать по своему усмотрению. Вот это подвиг!
Учитывая традиционную российскую бестолковость чиновничьего аппарата, план этот, как ни удивительно, мог осуществиться. Но когда вся внутренняя охрана была арестована, несколько уголовников подняли ненужный шум и привлекли внимание наружной охраны.
К восставшим были применены самые суровые меры, а их руководитель Котовский оказался в специальной «железной камере», находившейся под особой охраной на высокой башне.
Удивительная сила Григория Ивановича, а еще больше его неотразимое воздействие на прекрасный пол помогли ему совершить отсюда побег, вполне в духе средневековых романов.
Жена крупного чиновника оказалась весьма расположенной к Котовскому. В силу высокого положения мужа ей было разрешено личное свидание с заключенным.
И вот однажды, млея от любовной истомы и собственной глупости, дама поднялась в «железную камеру» и тайком от конвоира передала Котовскому браунинг, пилку и – конечно же! – шелковую веревку. Все как в приключенческих романах.
Но это было лишь малой частью дела. Нечеловеческих усилий понадобилось, чтобы на большой высоте от пола, оставаясь незамеченным охраной, перепилить две толстенные средние решетки и выгнуть их наружу кверху. Позже, когда шло следствие по делу о побеге, чиновники отказались верить, что все это мог совершить один человек без всяких механизмов, голыми руками! Но правда была именно такой.
Котовский ни дня не пропускал без того, чтобы час-другой не посвятить имитационной гимнастике, о которой мы уже упоминали. И все это оказалось под силу человеку, который в детстве был приговорен докторами к пожизненному постельному режиму. Велика сила духа, но и велико могущество, заложенное в физических упражнениях! Симпатичный разбойник это знал.
Впереди Котовского ждали тюрьмы, кандалы, приговор к смертной казни через повешение, замена приговора вечной каторгой, этапы, побеги и снова борьба за свободу, за жизнь…
Позже, вспоминая «образцовую каторжную тюрьму», Котовский писал: «Одиночный режим в течение двух с половиной лет с прогулкой 15 минут в сутки и полной изоляцией от живого мира. На моих глазах люди от этого режима гибли десятками, и только воля и решение во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, ежедневная тренировка в виде гимнастики спасли меня от гибели».
Да, он постоянно искал возможность поддерживать себя в должной физической форме, что помогало сохранять бодрость духа. Тренировался Котовский в тюремной камере, в сыром карцере, на привале во время мучительных этапов.
Вспомним, к примеру, то, что произошло в каторжной тюрьме в 1908 году. Его, поставившего целью жизни борьбу за бредовое «социальное равенство», возмутил произвол уголовных «Иванов».
Главари бандитской верхушки безнаказанно, при полном попустительстве тюремной администрации, обкрадывали тюремную кухню, обирали новичков и беззащитных, проигрывали в карты их имущество, подвергали всяческим издевательствам.
Котовский взялся за наведение порядка. Он встретился с сидевшим за убийство неким Загари, который верховодил всеми блатными. Это был громадный детина, который развлекался тем, что скручивал в рулончики алюминиевые тарелки. Не только заключенные, но и тюремный персонал дрожал перед ним от страха: неугодных ему находили под нарами. Они были задушены тонкими шелковыми шнурками.
– Если твоя шпана хоть раз появится на кухне, то я отвинчу твою медную башку, – медленно, лениво улыбаясь, проговорил Котовский, но его белки налились кровью. – И вообще, пока я здесь, чтобы не пискнули.
Загари невольно отшатнулся от кулака, который Котовский поднес к его носу.
В тот же вечер, зло ухмыляясь, Загари говорил своим подручным:
– Братва, неужто допустим, чтобы авторитетными мокрушниками руководили всякие политики? Будем терпеть или…
– Чего тут вякать? – произнес кто-то с верхних нар. – Закатаем перо под ребро, да и концы в воду! Впервой, что ли…
– Решено! И его дружков тоже замочим.
Кровавая расправа в тюрьме – дело нехитрое. На следующий день трое исполнителей поджидали Котовского в уборной (в рядовых случаях хватало и одного «мясника»), Котовский проведал о замысле, но, по обычаю, отказался от помощи друзей. Вот как описал эту сцену один из первых биографов Котовского:
«Устроили ему засаду в уборной. Один сидел против дверей, двое притаились с двух сторон при входе. Григорий Иванович открыл дверь, шагнул в коридор и, уловив взгляд сидящего, быстро вошел в уборную, но, прежде чем набросились на него сзади, порывисто обернулся и направил свой маленький верный браунинг в растерявшихся от неожиданности заговорщиков.
– Ну, чего струсили? Подходи, трое на одного!
– Что ты, что ты, Григорий Иванович! Да мы не тебя, мы ничего… – забыв, что у них в руках сверкали ножи, залепетали заговорщики.
– Заничевокали, гады. Вон сию же минуту!
И, повинуясь властному приказу, трое двинулись с легкой дрожью к выходу».
Облик Котовского все-таки отличается от того иконописного «большевика-ленинца», который десятилетиями создавали советские биографы. Сам Григорий Иванович называл себя до самой смерти «анархистом-кавалеристом», хотя в двадцатом году записался в коммунистическую партию.
Если он и боролся за «социальную справедливость», то его отряды мало чем отличались от разбойничьих. Прав был Роман Гуль, писавший о Котовском: «Если б Достоевский встретил такого каторжника в „Мертвом ломе”, вероятно, подолгу бы беседовал с ним. Котовский был странным и интересным человеком. Из острых, черных глаз не уходила и грусть. Может быть, осталась от сиротского детства и фантастических книг. Он мог прикрыть последним тряпьем мерзнущего товарища. А мог всадить в горло нож солдату, преграждающему путь Котовскому к свободе, к побегу. Говорят, Котовский плакал, глядя на нищих, оборванных детей. Но если охватывала этого силача злоба, от его взгляда самые крепкие убийцы-уголовники уходили, словно собаки, поджав хвосты. Необычная сила жила в Котовском». Характеристика точная!
Истинной правдой было и то, что Котовский никогда не курил, вместо водки употреблял молоко. Зато ел на славу: любимым блюдом у него была яичница в 25 яиц! И были у него две извинительные слабости: к красивым женщинам и породистым скакунам.
Февральская революция застала Григория Ивановича в привычном месте – в одесской тюрьме. Уже 3 марта 1917 года начальник тюрьмы собрал всех «политиков» и хриплым, пропитым голосом прокричал:
– Телеграмма министра юстиции Временного правительства господина Керенского. Приказано всех вас освободить без промедления. Можете с вещами идти на вахту… Кроме Котовского.
Лишь 5 мая Одесский военно-окружной суд принял решение: «Подсудимого Григория Котовского… если он по состоянию здоровья окажется годным к военной службе, условно освободить от наказания и передать его в ведение военных властей».
Он прибыл на румынский фронт, в 6-ю армию. Уже в первые дни армейской жизни Котовский стал свидетелем бесчеловечного поступка командира саперной роты, зверски избившего пожилого солдата. Военная дисциплина не позволила, к его вящему огорчению, навести справедливость самолично.
По этой причине Котовский действует административным путем: пишет письмо протеста и собирает под ним подписи самых мужественных и честных солдат. Ему и здесь удалось восстановить справедливость: жестокий офицер был предан военно-полевому суду и разжалован.
В Тирасполе Котовский организовал кавалерийский партизанский отряд, в Одессе работает в большевистском подполье.
И везде, лишь выпадает свободная минута, он занимается с солдатами физическими упражнениями, знакомит их с «системой Анохина».
В рукопашном бою он всегда первый и один обращает в бегство десятки врагов.
Кажется, он в силу физиологических особенностей не умел испытывать чувство страха.
Когда большевики дорвались до власти и развязали кровавую гражданскую бойню, место в ней нашлось и бесстрашному атлету-разбойнику Котовскому.
Вероятней всего, это произошло случайно. Он вполне мог сражаться и против большевиков. Главное – неукротимая натура требовала беспрестанных опасностей и небывалых подвигов.
Правда, в первых же стычках с белыми Котовский попал в плен к знаменитому генералу Дроздовскому.
Фантастическая сила и здесь выручила его. Григория Ивановича поместили в амбар, в котором отсутствовали окна и, стало быть, бежать невозможно, тем более что снаружи навесили два громадных замка.
Ставка была велика – жизнь, а Котовский жизнь любил, как женщину, – страстно.
И он совершил невероятное – своим громадным телом с разбегу в отчаянном порыве проломил кирпичную стену и вполне успешно драпанул из плена.
Вновь Котовский бросился в бучу сражений. Он воевал с немцами, украинцами, румынами, махновцами, уголовными отрядами Япончика…
Отряд атлета-большевика таял, как снежок под жарким весенним солнцем. Котовский махнул в Москву, в Кремль. Уголовно-боевое прошлое не только не смутило новых насельников Кремля – оно им весьма понравилось.
Уголовщина для большевиков всегда была делом родным и близким.
Партия Ленина – Троцкого направила Котовского в Одессу – нелегально. Из бандитского мира он отобрал себе тридцать самых «железных» головорезов – каждый почитал особой честью быть рядом с батькой Гришаней.
Задача большевистским подпольщикам была поставлена четкая: убивать полицейских агентов, провокаторов, экспроприировать богатства буржуев, грабить вообще частных лиц и банки.
Совершалось обычное для всех времен и народов: политика и уголовщина сплелись в авантюрном клубке.
Но Котовский всегда презирал шпанку, считал ее «грязью» – настоящим быдлом. Та платила ему тихой ненавистью.
Но красный командир-разбойник показал превосходство «высокого интеллекта».
Случилось вот что. Отряды уголовников сражались на стороне большевиков. Когда Гражданская война на юге России близилась к концу и помощь бандитских отрядов стала ненужной, по совету Котовского их пустили на украинских повстанцев атамана Григорьева. Была обещана подмога. Но… подмога не пришла, и отряды уголовных пали «смертью героев за дело рабочего класса». Именами некоторых из них были названы улицы и школы.
За этот поступок Котовского уже следовало бы наградить высшими орденами Страны Советов.
Но за ним числилось немало и других добрых дел.
Так, Котовский вырвал из лап начальника одесской ЧК садиста и полового извращенца Вихмана сына талантливого писателя, близкого приятеля Ивана Бунина – Федорова.
И еще: в своей бригаде Котовский безжалостно расстреливал мародеров, насильников, дезертиров. Он «ввел железную разбойничью дисциплину, содержал банды-войска в таком благочестии, что даже диву давались жители местечек, привыкшие к погромам» (Р. Гуль).
Гражданская война двигалась к концу.
В январе 1920 года Котовский был назначен командиром кавалерийской бригады 45-й стрелковой дивизии, в октябре 1922 года стал командиром 2-го кавалерийского корпуса имени Советской Украины.
Котовский, не переносивший беспричинную жестокость, был подвергнут тяжкому испытанию. Троцкий послал его усмирять мужицкое восстание в Тамбовской губернии. Теперь Котовскому противостоял умный и осторожный предводитель крестьянской вольницы кузнец Матюхин.
Чтобы захватить его, Котовский пошел на отчаянный шаг. Под видом атамана, борца против «коммунии», в гордом одиночестве влез в самое гнездо повстанцев. Историк сообщает, что встреча двух «атаманов» открылась пиром. «Враги матерятся, льют, пьют самогон, бабы несут жирные щи, баранину, жареных кур, загромоздили стол. Поют повстанцы, грозят перебить всех „горбоносых комиссаров” на свете, дойти до Москвы и Троцкому кишки выпустить».
Этот кремлевский вояка и самому Котовскому был ненавистен.
Но долг он выполнил, отряд Матюхина разбил. Сам был тяжело ранен в этом бою – две пули в грудь и в руку. Другому бы – конец, но Котовский выдюжил, вновь встал в строй.
Бойцы вспоминали, как еще до сигнала подъема Григорий Иванович зимой и летом выходил на свежий воздух с обнаженным торсом. Он проделывал «атлетическую гимнастику», затем плавал или обливался холодной водой.
С необыкновенным вниманием командир корпуса относился к физической подготовке бойцов. Он выбрал из каждого полка по нескольку младших командиров – наиболее авторитетных и толковых. Их он усердно обучал гимнастике и атлетическим упражнениям.
Котовский действовал с размахом, опережая свое время в физкультурной подготовке бойцов. Скажем, что каждый полк имел прилично оборудованный необходимым инвентарем гимнастический зал, спортивные городки с шестами для лазания, канатами для перетягивания, сложными полосами препятствия, турниками.
Котовский каждодневно появлялся во время утренней гимнастики, давал советы, журил нерадивых, помогал освоить упражнения. Нередко демонстрировал и свою силу: удерживал канат, который тянули несколько бойцов, или жонглировал пудовой гирей.
Занятия по физподготовке заканчивались, и комкор кричал громовым голосом:
– Теперь – водяное крещение! Кто воды боится? Нет таких? Тогда обливайтесь прохладной, доживете до ста лет! А что ты ежишься? Не сахарный, не разойдешься. Лей-ка на него, хлещись от души! Вернешься домой, девки крепче любить будут!
Общий хохот заглушал слова комкора.
– Теперь проверим вашу ловкость! – бодро произносил Котовский. – В шеренгу по одному – становись! От середины – разомкнись!
Бойцы быстро и четко выполняли команды.
Чуть улыбнувшись, комкор не без коварства в тоне произносил:
– Сейчас проверю вашу ловкость. Упражнение самое пустяковое: левая рука над головой, сжата в кулак; правая – вдоль туловища, кисть разжата. По моей команде будете менять положение рук. Показываю!
Котовский непринужденно и даже как-то изящно менял положения: вверху непременно кисть сжималась, нижняя была подчеркнуто разжата.
– Легко, правда? Теперь попробуем вместе. На счет «раз» – левая рука вверх, правая – вниз. На счет «два» – поменять положение рук. Приготовились, начинай: раз-два-три-четыре! Раз-два…
Дружный хохот прокатился по шеренге: бойцы путались, не помог и четкий показ комкора.
– Упражнение действительно не очень трудное, но и его надо освоить… Давайте попробуем медленно.
– За Григорием Ивановичем – мы в огонь и в воду! – говорили бойцы.
Оно и было так.
Закончилась Гражданская война.
Григорий Котовский был награжден всеми высшими наградами, которые только были выдуманы большевиками. Он стал членом Реввоенсовета и трех ЦИКов – Союзного, Украинского, Молдавского.
Железная воля, дисциплина, отчаянная храбрость и удача сделали из мальчика-калеки богатыря-атлета и знаменитого героя.
Его необычная, гигантская натура никак не могла поместиться в догматических рамках марксизма-ленинизма и партийной дисциплины.
И он не устает повторять:
– Я, понимаете, не марксист, я убежденный анархист!
Видать, этот герой кому-то стал костью в горле.
В августе 1925 года газеты опубликовали в траурной рамке пышный некролог: «Погиб славный герой революции, кавалер трех орденов Красного Знамени…»
Что случилось? Народ правды не знает. Правда, быть может, хранится в глубинах секретных архивов Лубянки.
Официальная версия: Котовского несколькими выстрелами из маузера уложил курьер его штаба Майоров. За что? Неизвестно. Какую кару понес убийца? Тоже неизвестно. Там, где за кражу огурца карали тюрьмой или пулей, убийце якобы удалось скрыться.
Именем Котовского был назван город.
Войти с помощью соц. сетей: