Революционер Ирина

Вдруг в дверь осторожно постучали. Через минуту вежливый стук повторился.

Соколов приоткрыл дверь. На пороге стоял невысокого роста человек лет сорока в истрепанном пальто с воротником серого каракуля, с небольшой, клоками подстриженной бороденкой, с узким хрящевидным носом и большим вырезом розовых ноздрей. Сдернул с головы лисий треух, вкрадчивым тоном произнес:

– Простите меня, но я видел, что вас поселили одного. А я везу больную жену, у нее плохо с сердцем, ей на полу в коридоре не выдержать. Там такая толчея! Еще раз извиняюсь, вы не могли бы нас пустить? – Прижал руку к сердцу, и его лицо сморщилось в гримасе. – Клянусь, мы вам мешать не будем…

Соколов подумал: «Кто-то из ссыльнокаторжных. Этот тип с воротником мне неприятен. Больная жена? Да-с…» Произнес:

– Проходите, но лавка для спанья здесь только одна, и она уже занята.

– Ах, мы и на полу удобно разместимся. Извиняйте нашу экспансию, – отвечала женщина лет тридцати. Голос у нее был высоким, переходившим в писклявый, тон самоуверенный. Она была по-бабьи повязана крест-накрест шерстяным платком и одета в древний ватерпруф. То и другое женщина решительным движением сбросила на руки мужа и осталась в гладком платье из грубой домотканой материи мышиного цвета, выгодно оттенявшем ее гибкую фигуру. Куриная голова, подстриженная почти наголо, продолжалась несоразмерно длинной шеей, но черты лица были тонкими, в них было что-то восточное, особенно антрацитные глаза, настороженно и внимательно глядевшие сквозь стекла очков. Лицо ее было бы даже приятным, если бы его не портили опущенный книзу рот и тонкие синеватые губы.

Смело протянула узкую руку Соколову, деловито сказала:

– Позвольте рекомендоваться: Ирина Швыдкая, учительница сельской школы в Телебеевке. А это мой муж – Андрей Петрович Швыдкий, тоже учитель.

– А я зубной врач…

– Прекрасная профессия! Вы вызываете во мне позитивные эмоции. Спасибо, доктор, что проявили альтруизм. В нынешнее эгоцентричное время это раритет. Кругом сплошной эгоизм, каждый думает лишь о своем корыте. – Обратилась к мужу: – Швыдкий, повесь свое пальто и приглашай нашего гостеприимного хозяина к обеду. – Снова к Соколову, строгим тоном: – В силу жизненных перипетий мы временно живем недалеко от Тобольска, в сорока верстах, в небольшой деревеньке Телебеевке. И хотя вдвоем ведем школу, но приходится собственными руками заниматься хозяйством, это экономично. Школа нищая. Крестьяне темны и задавлены эксплуатацией самодержавного строя, не думают о просвещении и гуманизации своих детей. Впрочем, пора обедать. Доктор, желаете перекусить? – Не дожидаясь ответа, полезла в большой кожаный сак, застелила на столике газету и положила на нее вареную курицу, с которой стекал жир. Стала рвать курицу на куски, облизала пальцы. – Эту куру откормили сами, пришлось ее лишить головы. Вас это не шокирует? Вы, простите, никогда кур в хозяйстве не держали?

Соколов подумал: «Чем глупее человек, тем он сильнее обожает иностранные словечки! Эта Ирина ничего в простоте не скажет, все выламывается». Стараясь быть серьезным, отвечал:

– Стыдно сказать, кур держать не доводилось.

– И мне прежде не доводилось. Я ведь городская, из Омска. По переписке познакомилась со своим Швыдким, он – убежденный большевик из Петрограда, сподвижник самого Ленина. Слышали о таком?

– Не очень, – слукавил Соколов.

– Ленин – замечательный ум! Мой Швыдкий за экспроприацию отбывал в Тобольске ссылку. Это альтруистичный человек, убежденный борец за народное счастье. Я полностью разделяю политические убеждения мужа. Я никогда не жалела, что сытое мещанское благополучие (мой отец – священник) поменяла на нынешнюю жизнь, ибо в ней сокрыто святое служение нашему порабощенному народу.

– Так почему вы отрубили голову этому пернатому?

– Зажирела кура! А коли так, перестала нестись. Но мой Швыдкий прибег к радикальному средству, которое каждый крестьянин знает. Скажите, доктор, вот вы человек вроде бы ученый, но знаете ли, что надо сделать, чтобы зажиревшая кура стала опять нестись?

– Найти нового петуха.

– Вы сказали нонсенс. Запоминайте: куру следует сутки не кормить и после этого посадить под перевернутую корзину. Затем хлещите по корзине веником и страшным голосом кричите: «Пиф! Паф! Пиф! Паф!» Курица, простите за откровенность, от страха продрищется и снова начнет давать яйца. – Растянула узкие губы в улыбке. – Даже женщин таким образом можно излечивать от бесплодия.

Соколов рассмеялся:

– Прекрасное средство – лечение страхом! Обыкновенно им сатрапы лечат от вольнодумства своих подданных.

– Эта кура не поддалась лечению. Снесла яйцо, и снова забастовка. Мне пришлось взять топор, положить куру на колоду и по шее топором – хрясть! – Ирина с усмешкой ткнула пальцем в мужа. – А мой Швыдкий боится курям головы рубить, крови боится. Революционер не должен бояться крови, ему необходим твердый характер. Для того чтобы взошла светлая заря человечества – царство свободы и всеобщего равенства, – на гильотину можно несколько миллионов непокорных положить. Правда?

– Сомневаюсь.

– Мой Швыдкий вам случай расскажет, в нашей Телебеевке произошел, еще до моего приезда. Расскажи! – Ирина властно тряхнула куриной головой.

Швыдкий затараторил, то и дело бросая робкие взгляды на супругу:

– У соседей Брыкалиных не неслась, то есть не могла родить, молодайка Алена. И травами ее поили, и заговаривали, ходит порожней, хоть лопни. И вот когда муж Алены на базар в Тобольск уехал, деверь, то есть брат мужа, сказал ей: слазь, мол, в подпол, достань шматочек сала. Та, дура, и полезла. А деверь крышку в подпол закрыл, стал топать по крышке сапогами и орать: «Караул, горим, горим!» И таким манером в темноте и страхе держал ее с полчаса. Когда открыл – Алена полумертвая, ничего не соображает, плачет и трясется. Через девять месяцев родила двойню.

Ирина ядовито улыбнулась:

– Правда, неизвестно от кого – от мужа или от деверя.

– Петуха сменила, хе-хе! – Швыдкий рассыпался жидким смехом.

Ирина с удовлетворением добавила:

– Один мальчик – глухой, у второго – ноги колесом. – Встрепенулась. – Ох, заговорили вы меня. Швыдкий, угощай же нашего доброго хозяина.

Соколов сказал:

– Спасибо, я завтракал.

Супруги быстро съели курицу, и Швыдкий заботливо произнес:

– Ирина, тебе надо поспать! Ложись сюда, у стенки, я под тебя ватерпруф застелю.

Ирина вскоре тихо сопела на полу, Швыдкий, сдерживая голос, затараторил затверженными словами:

– Иго самодержавия свергнуто, и это исторически неизбежно. Наверху была жалкая кучка карьеристов и проходимцев, у которых за душой ни совести, ни чести. Они опирались на безграничную власть царя, занимались устройством своих личных дел и преследовали лишь свои корыстные интересы. Все, что было в стране живого и разумного, подвергалось безжалостному гонению.

Соколов, не желая полемики, миролюбиво спросил:

– А вы, сударь, знаете таких людей, которые будут управлять Россией мудро и бескорыстно?

Швыдкий на мгновение замер. Было ясно, что эта простая мысль ни разу не приходила ему в голову. И все же он решительно сказал:

– Народ из себя выдвинет достойных людей!

– Во-первых, это технически невозможно – наверх и «самых достойных». Пролезут, как всегда, самые хитрые и лживые, которые громче других будут вопить о своей якобы «любви к великому русскому народу». И начнется все заново, только эти, дорвавшиеся до власти, не будут обладать опытом и станут на ходу учиться управлять государством, неся народу неисчислимые беды. А поскольку они вылезут из грязи, то хапать начнут исступленно и без меры. Так что все останется по-прежнему, только всем станет еще хуже.

Швыдкий замахал руками:

– Нет и нет! Я не приемлю ваш пессимистический, даже реакционный взгляд на ход прогрессивных событий. Народ изберет в правительство самых достойных и самых бескорыстных. Сегодня к вечеру пойдем мимо села Покровского, высокий серый дом о двух этажах хорошо виден. Знаете, кому принадлежал? Шарлатану Распутину. Помните, как негодяй Распутин назначал и увольнял министров? Россия в ужасе отшатнулась от этого видения разврата и бесчестья. Царское Село с его обитателями стало каким-то зачумленным островом среди чуждой и ненавидящей его народной стихии…

Швыдкий еще что-то восторженно и заученно тараторил, а Соколов прикрыл веки и размышлял: «Революционеры – это все-таки очень умственно ограниченные люди, как правило, неудачники. Дай в свое время государь этому Швыдкому хорошее место, весь его революционный энтузиазм улетучился бы вмиг…»

* * *

Ночью кто-то ломился в дверь, раздавались пьяные голоса, ругань в адрес «недорезанных буржуев», но Соколов, подавив желание оторвать горлопану пустую башку, дверь не открыл.

Он лежал на узком диванчике, положив голову на мешок с сургучными печатями. Бесценные сокровища у гения сыска уже ничего, кроме ненависти, не вызывали. Он был заряжен лишь одним стремлением: скорее передать государю этот богом проклятый груз и бежать, бежать отсюда. Он устал от бесконечных тревог, волнений, недоеданий и недосыпаний. Хотелось скрыться в тихий Карлсбад и мирно жить среди доброжелательных чехов, гулять по живописным окрестностям и читать старинные книги в кожаных переплетах.

* * *

Утром «Русь» пришвартовалась у пристани, что возле Базарной площади. Соколов по сходням сошел на землю вместе с супругами Швыдкими.

Ирина долго прощалась за руку с Соколовым:

– Мы очень вам признательны, господин доктор! А нам – срочно домой. Надо заколоть свинью и в базарный день – воскресенье – вернуться в Тобольск и продать.

Швыдкий пригласил:

– Заглядывайте, доктор, в деревню нашу – Телебеевку, поживите у нас. В связи со свершившейся революцией задачи ставим большие. Вот и школу ремонтировать нужно, портреты бывшего царя со стен сбросили, теперь надо приобрести и повесить портреты славных вождей народного правительства – Керенского, Терещенко, Некрасова, Львова, Милюкова… А чтение? Раньше детям подсовывали слащавую Чарскую и глупую Лукашевич, а читать надо серьезное, надо хорошие книги для учеников покупать – Маркса, Ленина, Кропоткина, Троцкого.