Бдительный Иванов

Съемка прошла без приключений. Соколов пришел в ателье в обычном офицерском кителе без погон. В закутке для верхней одежды он вынул из баула китель оберста с необходимыми наградными крестами. Эдвард Зингер попросил клиента занять место на стуле.

Соколов выставил левую ногу вперед, поднял подбородок, ужесточил складку рта: смесь германского высокомерия с арийским презрением.

Маэстро восхитился:

– Вот в этой позе будем увековечиваться. Вы, господин Кувалдин-Рождественский, выглядите как фельдмаршал Гинденбург!

– Спасибо! – искренне благодарил Соколов. – Ваше мнение мне жизненно важно! И чтобы все было готово через два часа! Проявитель и закрепитель у вас есть?

– Разумеется!

– А вот вам ускоритель! – И Соколов положил на гармошку камеры сто рублей.

Ошеломленный Зингер простонал:

– Но наука до таких скоростей не дошла! Минимум – три с половиной часа. – И спрятал деньги в портмоне.

– Согласен! Сделайте, маэстро, несколько вариантов – на выбор. И еще, не забудьте: фото на паспарту не наклеивать. А негативы, пожалуйста, мне передайте.

Зингер пытался протестовать:

– Все, как вы сказали, сделаем, только негативы… Согласно правилам, они должны храниться у нас – вечно.

Соколов философски возразил:

– Вечно храниться будет только память о нас в сердцах благодарных потомков, а мне негативы нужны для… В общем, если это поможет делу, вот еще. – И снова протянул «катюшу».

– Ваши доводы неотразимы! – Маэстро убрал деньги, набросил себе на голову черную материю и трагическим голосом произнес: – Приготовиться! Снимаю!

Вспыхнул магний. Затем еще и еще. Зингер заверил:

– С минуты на минуту с похорон вернется мой замечательный лаборант Иванов. Он в нашем ателье занимается покойниками, проявкой и копированием с пластин – техническая, понимаете, работа. Так что через три с половиной часа вы будете иметь свое артистическое лицо в мундире. Приходите!

Соколов важно сказал:

– Маэстро, если фотографии получатся удачно, то за усердие от театра «Бубенцы» и меня лично получите еще кучу денег.

Зингер захлебнулся от удовольствия:

– Вы, сударь, очень щедры! Пусть ваши «Бубенцы» всегда имеют аншлаг. Кстати, к вам можно на спектакль прийти? Вы где находитесь?

Не моргнув глазом Соколов отвечал:

– Милости просим! Будем счастливы видеть… Посадим в директорскую ложу, места самые удобные, гм-гм. А находимся мы на Васильевском острове. Контрамарки для вас будут позже.

Не ведал маэстро, что ждут его не кресла, а острые ощущения.

* * *

Лаборант Иванов имел две мечты: стать владельцем фотоателье «Идеал» и жениться на дочке Зингера.

Пока что в жизни счастья ему не было. Когда Иванову исполнилось пятнадцать годков, то его застукали учителя гимназии: он торговал ученикам непристойные фотографии, и на этом классическое образование было закончено – из гимназии его выставили. Некоторое время подросток болтался без дела, а потом над ним смилостивился фотограф Зингер, взял в свое ателье. Сначала Иванов был мальчиком на побегушках, но скоро Зингер, человек добрый, научил молодого человека обрабатывать стеклянные пластины. Когда бывшего лаборанта «Идеала» забрали на фронт, то его место перешло к Иванову, который начал снимать покойников. Дело было это доходное – иногда на поминки приглашали, давали чаевые, когда на дом доставлял фото. Однако тысячных доходов даже в отдаленной перспективе не намечалось.

Хорошие деньги, по меркам лаборанта Иванова, приносил «Идеал». Но ателье пока что принадлежало Эдварду Зингеру, как и восемнадцатилетняя дочь Эвелина – высокого роста смуглолицая красавица брюнетка, при взгляде на которую лаборант Иванов мелко дрожал и терял дар речи. Но все-таки не терял надежды завоевать сердце красавицы, а заодно рано или поздно получить в наследство «Идеал».

Но мечты лаборанта Иванова рухнули минувшей весной.

Красавица отправилась под венец с Александром Ивановичем Линевым, сыном графа-миллионера. Этот сын был персоной влиятельной, ибо служил на самом верху Министерства внутренних дел.

…Итак, лаборант Иванов остался с разбитым сердцем, с ненавистью к благодетелю Зингеру и со своими покойниками, которых приходилось снимать по церквям, богатым домам и на кладбищах. Сейчас он подъехал на пролетке к ателье, положил на плечо штатив, а в правой руке держал футляр с камерой.

– Как съемки на Охтинском кладбище? – спросил Зингер.

– Покойник остался доволен! – обычной шуткой отвечал лаборант Иванов. – Эдвард Оттович, я могу сходить пообедать в трактир Кузнецова?

– Обед позже! Вот тебе шесть стеклянных пластин, сделай срочно – проявка и печать.

– Но я еще не обедал! – взмолился лаборант Иванов.

– С голода не умрешь, а умрешь – похороним! Клиент серьезный, придет к половине пятого. Не заставь его ждать. Работай аккуратно! Напечатаешь каждый негатив по полудюжине, глянцевые, размером миньон и без наклейки на паспарту. Не перепутай! Когда будет готово, отдашь мне. – Погрозил пальцем: – Старайся, это очень важный заказ.

Лаборант Иванов, проклиная судьбу, отправился в лабораторию. Из кладовой, что помещалась на нижней площадке черного хода, принес реактивы. Для начала он развел нормально концентрированный проявитель, измерил температуру – восемнадцать градусов, – очень хорошо! Вылил проявитель в ванночку и опустил туда пластины на тридцать минут. При слабом свете желтой лампы лаборант Иванов негативы обработал дубящим раствором, промыл под краном и погрузил их в фиксажную ванну. Еще через десять минут вновь промыл в дистиллированной воде, бросил беглый взгляд на негативы: «Четкие, резкость соблюдена! Проявлено отлично. Пусть Зингер будет счастлив, сам-то небось нажрался, эксплуататор, а я трудись голодным. Изверг!»

Поскольку нужна была быстрая просушка, лаборант Иванов вновь сбегал в кладовую, отыскал на полке бутыль крепкого спирта, сделал глоток-другой, затем наполнил спиртом ванночку и опустил негативы. (Всякий фотограф знает: алкоголь поглощает из желатинного слоя воду, а сам при сушке быстро испаряется.)

Зингер под дверями лаборатории озабоченно произнес:

– Негативы удались?

– Вполне! Через десять минут, если не потребуется ретушь, приступлю к копированию!

Хозяин повторил:

– Напечатай и отдай мне в руки! И негативы для клиента приложи.

– Отдадим клиенту? – удивился лаборант Иванов. – Хорошо, пока еще сохнут!

Тревога хозяина уже окончательно показалась лаборанту подозрительной. Последний раз подобное беспокойство за качество продукции хозяин выказывал в одна тысяча девятом году, когда в их ателье вдруг зашел сделать снимки великий князь Николай Николаевич-младший. Но негативы и тогда, и вообще никогда никому не возвращались. «Кого сегодня мой козел снимал? – ломал себе голову помощник маэстро. – Очень любопытно посмотреть!»

Взглянул на негативы – ничего особенного, какой-то военный с крестами на груди, все снимки поясные. Стал печатать – глаза от удивления полезли на лоб. Зингер в его отсутствие снимал… германского офицера. Вот почему он трясется то ли от нетерпения, то ли от страха. Ах, змея подколодная! «Зингер» – это фамилия даже не еврейская, а еще хуже – вражеская. Но откуда на Невском проспекте взялся германский офицер? Почему приперся именно в ателье «Идеал»? Зачем германцу понадобились фотографии? Ясно: Зингер связан шпионскими узами с вражескими агентами. Не зря газеты предупреждают: «Будьте бдительны, враг повсюду, враг не дремлет!» И что теперь делать? Голова трещала от вопросов, но бесхитростный ум лаборанта Иванова дал простой ответ: «Арестовать немца, как только тот появится в фотоателье. Зингера тоже посадят, ателье тогда перейдет ко мне. Такая радость! За такой подвиг могут даже наградить от правительства!»

Отпечатав на целлоидинной глянцевой бумаге по шесть экземпляров с каждого негатива, лаборант Иванов одну фотографию положил в карман: «Вещественное доказательство преступной деятельности Зингера!»

Лаборант Иванов выскочил через задний ход во двор, а оттуда проходным двором на Невский. Прежде можно было обратиться за помощью к городовым, но тех еще весной разогнали. Зато медленно и угрожающе шагали военные патрули с красными повязками на рукавах. Сегодня на Невском проспекте их было особенно много.

Лаборант Иванов подскочил к патрулю в морской форме. На бескозырках была надпись: «Аврора». Робко спросил:

– Кто главный из вас?

Рослый, с громадным брюхом матрос сдвинул бескозырку на глаза, хрипло выдавил:

– Докладай, чего произошло! – От матроса крепко несло перегаром, как, впрочем, и от его полосатых товарищей с ружьями, на штыках которых были привязаны красные тряпочки.

Лаборант Иванов, страшно волнуясь, торопливо заговорил:

– Я служу в «Идеале», вон на той стороне наша фотографическая витрина. У нас хозяин, как я установил, шпион. Его надо арестовать.

Патрульные сгрудились вокруг лаборанта Иванова, с интересом слушали. Пузатый матрос прищурил пролетарский глаз:

– Чего-чего?

Лаборант Иванов заробел еще больше, стал путаться:

– Наш «Идеал», то есть Зингер, как пить дать шпион.

Пузатый энергично постучал костяшкой пальца по лбу доносителя:

– А ты, случаем, не псих, а?

Лаборант Иванов не обиделся. Он вынул из кармана фото:

– Глядите, граждане-товарищи патрульные, это ведь германский офицер! Ва-ажный из себя, вся грудь в крестах! Его сегодня наш Зингер у себя тайно фотографировал.

Патрульные передавали из рук в руки фото, цокали языками:

– Ишь, какой проходимец! Ничего не боятся… На Невский германец приперся сниматься на карточку. Орденов-то сколько – не счесть, знать, велика шишка.

Пузатый высказал сомнение:

– Может, твой немец – пленный?

– Нет, вы видите, он ведь в форме, при крестах и погонах, а у пленных все сдирают.

Матросы загалдели:

– Пленные под конвоем сидят, а не променад устраивают! Пленные приморенные, а тут – личность сытая, жизнью довольная.

Пузатый двумя пальцами высморкался на брусчатку, с наслаждением растер сапогом и спросил:

– Как, говоришь, фамилия твоего хозяина? Зингер? Дело мне понятное. Братва, да у них там гнездо. Пойдем, гражданин лаборант, разорим твоего Зингера, обыщем и изымем…

Лаборант Иванов проявил вдруг стратегическую мудрость:

– Надо бы захватить германского офицера! Он должен скоро прийти за фото, а вы тут его – цап! Вещественное, так сказать, доказательство.

– А долго ждать? – спросил пузатый, громко зевнув. Он думал об ужине, который на крейсере «Аврора» заканчивается в половине седьмого.

– Зингер говорит, появится с минуты на минуту…

Пузатый принял деловой вид, распорядился:

– Устраиваем засаду. Расположимся недалеко от входа в этот самый «Идеал», будто бы просто семечки грызем. Как только хозяин немцу фотки выдаст, мы тут же их обоих под микитки: дескать, хенде хох! Германские шпионы, суши весла. Боевая задача понятна? Айда, братва!