Клеопатра из ресторана

Юлия вытащила из сумочки браунинг:

– Оставайся на месте, иначе пристрелю! Ты принял смертельную дозу стрихнина. Когда увижу, что ты окочурился, уйду, чтобы доложить партии: долг честно выполнила! Тебе вынес приговор сам Владимир Ильич. Ну что, может, перед смертью еще хочешь узнать секреты? Ведь все письма я писала. И Гарнич-Гарницкому, и то, что к урне было приложено. – И она залилась нехорошим смешком.

Соколов выдавил из себя:

– Скажи о покушении на государя…

– Восьмого января в Зимнем дворце начинается празднование полувекового юбилея земства. В одиннадцать утра у государя намечен в Зимнем прием земских депутаций. Подношение хлеба-соли и всяких там подарков… – Юлия с хохотом склонилась над Соколовым. – Ты меня еще слышишь, ухо государево?

Соколов побледнел, то и дело вытирал с лица холодный пот. Он прошептал:

– Говори, говори…

– Так слушай! – каким-то новым голосом, полным злобного сладострастия, громко прошипела девица. – От Московской земской управы наследнику цесаревичу будет поднесен громадного размера подарок – в длину две сажени: модель русского села. Дома, стадо с пастухом, угодья. И самое изящное – школа: с партами, учительским столом, пособиями вдоль стен. Ты слышишь еще? – Она наклонилась над гением сыска, подняла его веки, заглянула в зрачки. И с наслаждением, словно наблюдая казнь самого ненавистного врага, произнесла: – И вот когда Николашка со своим… – девица произнесла грязное ругательство, – захотят поднять крышу школы, чтобы разглядеть эту красоту, концертный зал Зимнего дворца взлетит на воздух. Взрыв будет таким, что его услышат пролетарии всего мира! Он разбудит их вековую ненависть к эксплуататорам. – Она покачала головой. – Только ты, несчастный граф, уже ничего не будешь ни слышать, ни видеть.

– А где сожгли прокурора Александрова? – едва внятным шепотом спросил Соколов.

Юлия с издевательской усмешкой произнесла:

– Какие мы любознательные, нас еще прокурор волнует?

– Профессиональное любопытство…

– Да в доме Четверикова, недалеко от Покровки и Земляного вала! Партия арендовала дом на полгода. – Спохватилась: – Чего я тебе объясняю, ты сам, царская ищейка, туда отвозил меня с Эдвином. Жаль, что не получилось тебя сжечь. А я даже хотела отрезать твой замечательный уд и поместить его в банку со спиртом. Можно было бы за большие деньги дамам показывать. Не вышло! Зато как орал и вертелся прокурор Александров! Жареным мясом пахло на весь Земляной вал. Теперь очередь Гарнич-Гарницкого, он попроще тебя, с ним легко справимся, обхитрим.

– Такая жестокость! – прошептал Соколов.

– Это революционная борьба! И как нас учит Владимир Ильич Ленин, в революционной борьбе все средства хороши. Жалость – буржуазный предрассудок. – Она пальчиком помахала перед носом Соколова. – И к классовым врагам – ни-ка-кой жалости! Кстати, я днями уезжаю к Ильичу – он сейчас в Кракове. Ему очень приятно будет узнать о партийном возмездии, которое мы свершили над тобой. Таких, как ты, он ненавидит.

– Он всех, весь мир ненавидит… Кроме Арманд, поскольку ни одна женщина, не считая убогой Крупской, в постель с ним не ляжет. Он как жаба.

Соколов сполз с кресла на пол.

Юлия продолжала веселиться:

– Зато ты, граф, в постели – король! Но Ильич живой, а ты через минуту окочуришься.

Красавица торопливо набросила на себя шубку, весело сказала:

– И знай, что все это задумала и осуществила партия – всю нынешнюю операцию. Еще в прошлый раз я догадалась, что ты ряженый. А ты уши развесил, решил, что я и впрямь раскаялась? Как бы не так! Это каяться вам, эксплуататорам-кровопийцам, надо.

Ей надо было уходить. Но счастье ее было безмерным. Страдания этого человека ей доставляли неизъяснимую, почти физическую радость. Юлия горела желанием насладиться мучительной смертью знаменитого сыщика, все высказать классовому врагу, чтобы испортить его последнюю минуту. В том, что гений сыска сейчас испустит дух, Юлия не сомневалась – яд был силен. Продолжила:

– А ночь нынешняя прелестна. Ах, как ты качал меня! Таких мужиков на свете не бывает. Если бы ты, граф, стал в революционные ряды социал-демократов, я, думаю, разделила бы с тобой судьбу – стала твоей подругой. Как Надя Крупская с Ильичом. Но теперь поздно.

Соколов задыхался, хватался за грудь, хрипел:

– Горит, в гортани горит! Дай воды…

– Вода тебе не поможет, – засмеялась Юлия. – Жить тебе осталось считаные мгновения. Утешил ты меня ночью, утешил. Я стала подобна Клеопатре. – Вскинула носик. – Да разве за любовь такой красавицы не стоит жизнь отдать? Теперь ты, граф, никому не достанешься. Прощай навеки! – Засмеялась и, приподняв подол платья, сделала непристойное движение. – Гляди, гляди лучше! Она для тебя – последняя, другую не увидишь.

Соколов, словно прозревая, с омерзением увидал за смазливой внешностью Юлии лицо, перекошенное животной жестокостью. И подумал: «Только женщины умеют мерзкую суть прятать за обворожительной улыбкой». Он выдавил из себя:

– Какая ты мерзкая.

Быстрыми шагами Юлия выбежала на улицу.

Глава VI

Пламя возмездия

Отчаянность

Едва внизу хлопнула дверь, сыщик рывком поднялся на ноги. Выпил, не отрываясь от горлышка, бутылку сельтерской.

В этот момент появился запыхавшийся лакей Василий, угодливо доложил:

– Вот, в «Праге» достал! – протянул крупные желтые персики.

– Сам, любезный, съешь – оплачено.

– Спасибочки, Аполлинарий Николаевич, дочке отнесу, болеет она!

– А это передай Никитину – в возмещение ущерба. – И протянул двести рублей.

Как всегда после опасных приключений, у Соколова разыгрался волчий аппетит. Он сказал:

– Василий, быстренько сделай мне завтрак! И прикажи конюху, чтобы запрягал.

– Слушаюсь! – И понесся выполнять команду.

* * *

Соколов гнал жеребца к Земляному валу и рассуждал: «В охранку ехать все равно бесполезно, кроме дежурного, никого нет. Лучше я сообщу самому Мартынову о происшествии по телефону. А дорог каждый миг. Как только Юлия обрадует партийных кровососов моей смертью, они пошлют гонцов любоваться выносом моего трупа. А тут выяснится, что трупа не было и нет. И тогда, как растревоженные тараканы, они разбегутся во все стороны – не поймаешь! – И он решил: – Сколько злодеев в доме? Не гвардейский же полк? Я сам стану их обвинителем, судьей и палачом!»

Соколов заглянул в управление Московской железной дороги, что в Басманном тупике. Вежливо выпроводил начальника дороги из его же кабинета: «Секретный разговор!»

Затем протелефонировал домой Мартынову:

– Всю ночь гулял в «Прогрессе». С самой Юлией Хайрулиной. Ночь была веселой.

Умный Мартынов провидчески хмыкнул:

– Значит, опять скандал с битьем посуды?

– Не без того! Эта Юлия отравить меня хотела. Сейчас еду на задержание.

– Кого?

– Опасных преступников! – загадочно ответил Соколов. – Тех самых, что сожгли прокурора и сейчас готовят взрыв в Зимнем.

– Где?

– Вот этого тебе не скажу! Кому судак на крючок сел, тот его и съел.

Мартынов самым строгим тоном произнес:

– Запрещаю! Никаких задержаний. Приезжайте, Аполлинарий Николаевич, на Тверскую к десяти утра. Владимир Федорович Джунковский еще в Москве, он видеть вас хочет.

– Сейчас мне некогда. Приеду к тебе, Александр Павлович, как освобожусь. – И добавил: – Неужели ты думаешь, что я откажу себе в удовольствии собственными руками поймать мерзавцев, которые хотели меня живьем сжечь? Да никогда!

Соколов дал отбой.