Не ждали

Сыщик погнал дальше. Переехал Садовое кольцо, привязал вожжи к каменной тумбе недалеко от дома Четверикова.

Сыщик поглядел на трубу: «Как славно, дым идет, стало быть, дома господа бандиты! Завтрак пожирать собираются. Будут на радостях портвейны пить. Ухандокали, мол, самого Соколова, столько счастья! Любимому Ильичу телеграмму уже сочиняют: „Приговор царскому сатрапу приведен в исполнение! Да здравствует мировая революция и ее вождь тов. Ленин!“»

Соколов окинул взглядом одноэтажный дом, в момент представил планировку: справа прихожая, ближняя комната, самая большая – гостиная, на другую сторону выходят окна из спальни и кухни. С удовольствием отметил: «Двери с торца, прекрасно! Значит, из окон меня не будет видно!»

Он подошел к двери, потянул ее на себя – закрыта, еще легонько подергал – похоже, на большой крюк замкнута, потому и болтается.

– Это хорошо, – прошептал Соколов. – Это мы откроем враз!

Он вздохнул, как перед прыжком в воду, и с силой дернул за ручку: петля выскочила, дверь распахнулась.

Соколов ураганом влетел в горницу, в сенях прихватив большой топор для рубки дров.

За столом сидели двое мужиков с уголовными мордами, Эдвин и… Юлия Хайрулина.

Немая сцена в «Ревизоре» – ничто по сравнению с тем окаменением, полным столбняком, в какой впали убийцы. Они, казалось, навеки застыли с поднятыми рюмками и разинутыми ртами. Удивление не было бы большим, если перед ними предстал, скажем, Иван Грозный с карающим мечом.

Жалость

Соколов, широко и счастливо улыбаясь, закинув топор на плечо, словно палач на эшафоте перед исполнением своего смертельного номера, прошелся по горнице.

– Не могу вам пожелать приятного аппетита, господа отравители и сжигатели! Уж не посетуйте, что вашу трапезу прерываю. Такой праздник вам испортил! Да-с, господа негодяи, большевики позорные, праздник нынче будет у меня. И у всего русского православного народа. – Помахал топором. – Шелохнетесь – в куски изрублю!

Вдруг рявкнул:

– Встать, морды – к стене! Лапы вверх! Кто из вас Мишка, кто Еська? Впрочем, это уже все равно.

Компания торопливо и безропотно уткнула носы в обои. Лишь Юлия все время поворачивала лицо к сыщику, жалобно глядела на него своими красивыми блудливыми глазищами.

Соколов вынул револьвер из пиджачного кармана Эдвина. У остальных оружия не оказалось.

Сыщик скомандовал Юлии:

– Достань бельевую веревку! – Усмехнулся. – Думала, что отравила? Должен разочаровать тебя, исчадие ада!

Юлия, без конца оглядываясь на сыщика и заискивающе улыбаясь, безропотно выполнила приказание. Она полезла в шкаф, вытащила подходящий моток.

Соколов приказал мужикам:

– Руки за спину!

Каждому по отдельности он перетянул кисти, а потом всех нанизал на веревку, как на вожжи.

С удовольствием подумал: «Притащу их в таком виде в охранку к Мартынову – мой сувенир к Рождеству!»

Соколов деловито сказал:

– Если кто шелохнется, тут же заставлю всех портки снять. В таком виде – с голыми жопами – пойдете через всю Москву в Бутырскую тюрьму. Пусть москвичам радость будет, пусть полюбуются на террористическую шваль, которая хотела сделать их несчастными.

Юлию, как девицу, сыщик пожалел. Он решил посадить ее к себе в сани, а мужиков гнать пешком. Соколов на мгновение забыл, что злодеи – существа бесполые.

И напрасно. Забывчивость – дело опасное.

Крематорий

Сыщик повернулся к Юлии:

– Ну, красавица общественного пользования, покажи, где ваш крематорий находится?

Юлия послушно провела Соколова через кухню в смежную пристройку, похожую на баньку. Посреди баньки стояла большая клетка, сделанная из толстых, полуторадюймовых металлических прутьев.

Пол клетки являл собой толстый лист железа с большими круглыми отверстиями. Под этим полом был открытый очаг. Над клеткой высился раструб и стояли мехи, какие бывают в кузницах, – для поддувки воздуха и увеличения пламени.

Соколов с укоризной посмотрел на Юлию:

– Как же вы, красивая, из хорошей семьи девушка, могли жечь людей, которые вам не причинили вреда?

Юлия вдруг зарыдала, упала на колени перед Соколовым:

– Запугали меня эти антихристы! Уже не понимала, что творю. Себя проклинаю, несчастную! Опозорила родителей, себе жизнь испортила. Я ведь только вас одного, Аполлинарий Николаевич, всегда любила. Покарайте меня, ибо без вас не мыслю дня прожить. Вот вам истинный крест! – И девица осенила себя крестным знамением.

Соколов лишь головой удивленно покачал, ничего не ответил. Он подошел ближе к клетке, чтобы в деталях разглядеть это дьявольское сооружение. Юлия еще больше зашлась в рыданиях.

Соколов, полный печальных раздумий, растворил тяжелую дверцу, встал на пороге. Он представил, как снизу било жаркое пламя, а несчастный прокурор Александров в безумной пляске подпрыгивал на этом толстом металлическом листе. Жуткая, страшная смерть!

И вдруг сильный толчок в спину чуть не свалил его. Соколов по инерции сделал шаг вперед. И в это мгновение он услыхал металлический звук – стук захлопнутой дверцы.

Соколов метнулся к выходу, но за решетчатой дверцей увидал лицо со звериным оскалом, сведенное гримасой дикого хохота. Это Юлия Хайрулина закрыла его, словно в западне, в клетке. Только теперь сыщик подумал о том, что замок на дверце – английский, захлопывающийся, и открыть дверь изнутри невозможно – нужен ключ.

Юлия, словно бесноватая, визжала, прыгала, выла, дико хохотала. Наконец, малость успокоившись, тяжело дыша, счастливым голосом произнесла:

– И ты, граф, поверил, что я раскаялась? Да я вас, опричников самодержавия, люто ненавижу. Гонялись мы за тобой, граф, гонялись, чтобы в этот крематорий посадить, – ничего не выходило. А ты был настолько любезен, что сам влез. О-хо-хо! Вот это праздник! Сегодня ты попляшешь на этой сковородке – такое для меня счастье. Завтра утром твой прах в урне отправим в Петербург Гарнич-Гарницкому – подарочек. И твою брюхатую жену не забудем, почтим пакетом с почками. И уд твой поджаренный туда же положим. О-хо-хо! А-ха-ха! – Хлопнула себя по лбу: – Совсем на радостях про сподвижников забыла – развязать их надо да порадовать!

И она унеслась в соседнюю комнату. Через мгновение оттуда раздался истошный вопль радости:

– Виват! Смерть Соколову!