Полицейская справедливость

Городовой, простуженный, меднолицый мужчина, откинул башлык и по заведенному обычаю для начала выпил большой фужер водки, закусил семгой. Затем, степенно поправив на боку шашку, отправился наверх.

С Соколовым он говорил не больше минуты, и содержание разговора для всего мира навсегда осталось тайной.

Однако, спустившись вниз, городовой выпил еще водки, закусил красной икрой, вытер уста ладонью и строго посмотрел на ресторатора:

– Что за фрукт на столе растянулся? – и ткнул пальцем в продолжавшего пребывать в беспамятном состоянии штабс-капитана. – Напился до чертиков, безобразит и драться к посетителям лезет? Кто позволил в интимные кабинеты врываться, а? Может, хотел даму насильничать? Почему, Никитин, допускаешь?

Ресторатор так растерялся, что глотнул воздух, как рыба, неожиданно выброшенная на берег, развел руками, объяснил:

– Это как раз извозчик его, тот, из кабинета…

Городовой рявкнул:

– Арапы заправляешь? Укрываешь преступников, Никитин? Да за это – Сибирь, каторга, цепи и кандалы!

– Все как раз напротив…

– Ты, Никитин, смотрю, распоясался, посетителям отдых нарушаешь, а?

Ресторатор от неожиданности присел:

– Да я-то при чем?

– Придется тебя, любезный, в часть предоставить и там протокол составить.

Ресторатор ахнул:

– Меня, в часть?

– А ты глаза не вылупливай! Собирайся. И этого заверните, что на закуске отдыхает. Так рассчитываю, что придется вам обоим у нас заночевать, до выяснения всех мельчайших подробностей. А там – этапом в Сибирь!

– Господи, за что? – Ресторатор чуть не заплакал. Но потом, вспомнив про обычаи и порядки, стал вежливо кланяться. – Только милость, ваше благородие, господин городовой, окажите, откушайте обед.

Городовой отрицательно помотал башлыком:

– По твоей причине и так с поста отлучился – непорядок!

– Ну, уважьте хоть рюмкой водки! Эй, Анисим, Василий, быстр-ро!

Лакеи в мгновение ока принесли на подносе три больших лафитника с водкой. На другом стояли две небольшие тарелки – с икрой красной и черной, лежали ломти хлеба.

Никитин, оттопырив деликатно мизинец, как это делают провинциальные парикмахеры, объяснял:

– Извольте видеть, вот это желтая, сердечную боль утишает – лимонная водочка, вот сия – можжевеловая, чтоб в организме тухлости не происходило, а это широкого воздействия – перцовая.

Городовой снизошел до просьб, выпил водку всех лечебных диапазонов, уважил всю черную икру, а красной употребил лишь две столовые ложки.

– Достаточно, а то обопьюсь… – И любезно взял с собою холодного поросенка. – Супруга любит – под хреном!

Ресторатор низко поклонился и уже в дверях, для силы воздействия, протянул ассигнацию:

– Позвольте, ваше благородие, принять от заведения на сладостную память, – и засунул в карман городового сторублевую купюру.

Городовой еще более помягчал, но относительно штабс-капитана решение было бесповоротным.

– Этого в шинель заверни, и я в участок его отправлю!

По залу моментально разнеслась невесть откуда родившаяся новость:

– Переодетый извозчик – сам гений сыска граф Соколов!

Согласно приказанию, задиристого штабс-капитана доставили в полицейскую часть, где для незабываемых впечатлений крепко оштрафовали, оказали необходимую медицинскую помощь и в тот же вечер отправили на проезжавших саночках домой.

Соколову блюд второй свежести больше не предлагали, обслуживали отменно и даже из конских яслей сено убрали, а насыпали пшенички.

Городовой вернулся на пост – на углу Большого Харитоньевского переулка и Чистых прудов.

А на бульваре, по соседству с «Прогрессом», на расчищенном льду, под гирляндами электрических лампочек, не обращая внимания на мороз, кружились полные юного очарования курсистки и, выхваляясь, лихо гоняли на загнутых с носков гагах юноши.

На эстраде духовой оркестр бодро выдувал мелодию из новейшей романтической оперетки Франца Легара «Цыганская любовь».

В соседнем, довольно скромном ресторане «Прогресс», в номере на втором этаже, разыгрывались события, возможно повлиявшие на ход истории.

Признание

Итак, Соколов сильной рукой навел порядок, и уже никто не беспокоил его.

Двери в кабинет изнутри были закрыты на ключ.

Очаровательная спутница Юлия Хайрулина выпила еще вина, вдруг поднялась и легким шагом прошла в соседнее помещение. Это была небольшая комната, похожая на ту, которая бывает в международных вагонах. Тут был душ.

Вернулась девица обнаженной, с небольшими торчащими грудями, с темнеющим лобком, со всей той манящей женской прелестью, которая столь властно влечет мужчину.

Юлия вплотную подошла к Соколову, поцеловала его и уселась к нему на колени. Лишь после этого произнесла:

– А я, глупышка, и впрямь поверила, что вы всего лишь красивый извозчик, столь поразительно похожий на знаменитого графа.

Соколов безучастно молчал.

Юлия повертелась-повертелась, вновь присосалась к его губам и самым нежным голоском проворковала:

– Мы оба знаем, что я в розыске. Я опозорила своим постыдным поведением седины отца. Ведь в его доме, после того как я схлестнулась с предателем из охранки Сильвестром Петуховым, провели обыск, и он, о горе, был вынужден выйти в отставку.

Соколов негромко добавил:

– От позора ваш отец даже застрелился.

– Да, да! Моя вина велика. Если вы прошлый раз в санях слыхали мой разговор с Эдвином, то знаете, что я тягощусь своим революционным прошлым…

В Соколове проснулся охотничий азарт. Он слукавил, заверив раздетую собеседницу:

– Нет, Юлия, я не сразу узнал вас и не прислушивался к вашему разговору. Да и ничего не было слышно – встречный ветер, скрип полозьев, стук копыт…

На лице Юлии проскользнула радость. Она, обнимая Соколова и все плотнее прижимаясь к нему, прошептала:

– Я вас полюбила, граф, с нашей первой встречи на Лубянке…

– Когда ваши товарищи по разбойничьей партии подстрелили меня?

– Я рядом с вами оказалась случайно в тот момент, когда вы обливались кровью. И вот, увидав вас, я сказала себе: «Это – моя судьба!»

Соколов засмеялся, впрочем весьма добродушно:

– Вы, Юлия, перевязали меня, помогли доставить в больницу на Мясницкой, чтобы ночью подослать убийцу. Так?

Сыщик, кажется, попал в цель.

Юлия вдруг смешалась, ее лицо залилось краской.

Соколов насмешливо сказал:

– Вы, Юлия, не простудитесь? Может, вам лучше одеться?

Девица беззвучно зарыдала, и ее круглые, стоячие груди с розовыми большими сосками заходили вверх-вниз, касаясь широкой распахнутой рубахи сыщика. Она пробормотала:

– Да, я виновата перед вами, Аполлинарий Николаевич! Все это время я думала только о вас. Меня снедали муки ревности. Я готова посвятить свою жизнь вам.

– Вы, Юлия, уже посвятили ее – кровожадному террору.

– Это было заблуждением. Я прочитала «Капитал» Маркса. Мне показалось, что следует бороться за счастье трудящихся.

– И что же?

– Когда я ближе познакомилась с революционными «товарищами», я полностью разочаровалась в них. Это наглые, ничтожные и алчные людишки, готовые ради низменных страстей – денег и властолюбия – залить кровью весь мир. Я выдам вам все свои связи. Я назову адрес, где живьем сожгли несчастного прокурора Александрова. Я расскажу, в какую ловушку заманивают вас. Эти изверги желают расправиться с вами тем же бесчеловечным способом, как с прокурором. Я открою вам самую большую тайну: способ, каким хотят устранить всю августейшую семью и самого государя.

– Расскажи, милая Юлия, сейчас расскажи. А потом…

– Нет, ни слова, мой друг! Дела пусть будут утром. А сегодняшняя ночь должна принадлежать нам – ночь любви.

Соколов едва удержал вздох огорчения. Для сыщика – первым делом служба, ну а девушки… девушки потом.