Тихий ход

Соколов обратил внимание, что после Поронина отношения двух ленинских женщин стали сдержанней, даже сердечней. Друг к другу, по крайней мере при госте, они теперь относились приличней, обращались на «вы».

Арманд протянула тарелку:

– Граф, рекомендую тарталетки с сыром. Совсем свежие…

Ленин взял в руки маленький графинчик:

– Позвольте хотя бы рюмку водки – очень полезно для пищеварения.

– Кушайте, граф, бутерброды с сыром и икрой. – Крупская заботливо положила сыщику на тарелку.

Соколов подумал: «Они ухаживают за мной, как за женихом, которому хотят сплавить беременную на пятом месяце дочь».

Вдруг Ильич обратился с вопросом:

– А в шахматы, граф, вы играете?

– Я во все игры играю.

– Прекрасно! – Себя Ильич считал великим шахматистом, ну, самую малость слабей, чем, скажем, покойный Михаил Чигорин. – Я очень люблю эту математическую забаву. Только товарищи по партии весьма никудышные соперники. Вот приезжал мой сподвижник Апфельбаум-Зиновьев. Слыхали? Ну конечно, мы с ним имеем честь находиться в картотеке охранного отделения. Прекрасный игрок, теорию отлично знает. – Повернул голову к Крупской: – Надя, помоги скорее чай собрать. Выпьем по стакану крепкого и тогда сыграем. Вы, граф, хорошо владеете теорией игры?

– Нет, я, видать, не соперник такому могучему маэстро, как вы, геноссе Ленин.

– Ничего, не смущайтесь! Хотя, батенька, это вам не штос или винт, тут надо шахматные комбинации в голове держать, возможные варианты на несколько ходов вперед просчитывать. Иначе никогда не выиграть. – Ленин достал из небольшого книжного шкафа шахматную доску, разложил ее на маленьком столике. Зажав две фигуры в кулаках, протянул Соколову: – Выбирайте!

– Конечно, белые! – сказал Соколов и уверенно указал на правую руку Ленина.

Тот досадливо поморщился:

– Почему вы знали, что тут белая пешка? Подглядели?

– Нет, не подглядывал.

– Если бы не подглядели, так и не знали. Я материалист и во всякую мистику не верю.

– Я готов передать вам белые фигуры.

Ильич улыбнулся:

– Нет, это не этично! Обманули – ваше счастье. Играем под интерес? Если вы мне, граф, проиграете, то примете мое предложение.

– Какое?

– Пока сказать не могу.

– Не зная условий, как можно играть?

Ленин подумал-подумал и махнул рукой:

– Ну да ладно, пусть тогда на кону стоит двадцать пять гульденов.

– Не советую, геноссе Ленин. Вдруг ваша большевистская касса потерпит урон?

– А, испугались?

– Нет, не испугался. Если желаете под интерес, геноссе, пусть будет по-вашему – под интерес.

Завязалась игра. Первые десять ходов соперники сделали быстро. У белых на поле «е» образовались сдвоенные пешки. Зато у Ленина в центре появилась ослабленная пешка, которую он вскоре и потерял.

Соколов мало тратил времени на обдумывание ходов. Ленин, напротив, сидел, уперев ладони в щеки, покраснев, как от физической работы, и раздумывал долго, мучительно.

Наконец он двинул вперед пешку, явно подставляя ее под удар белым конем. Но Соколов от жертвы уклонился, и на двадцать втором ходу Ленин потерял ферзя.

Он смахнул фигуры на пол, с досадой проговорил:

– Опять, граф, вы меня обманули! Эй, Надя, принеси пятьдесят крон.

Огорченная Надя полезла в сумочку, выложила гульдены и кроны на стол. Ленин отсчитал, протянул Соколову:

– Забирайте, ваше счастье!

Арманд явно веселилась: ей была не по душе увлеченность Володи шахматами, которыми нередко он и ее мучил.

Ленин задумчиво потер лоб:

– Странно, что вы, граф, не попали в ловушку.

– Вы, геноссе Ленин, разыграли партию Дуз-Хотимирского с американцем Фрэнком Маршаллом 1910 года. Маршалл непревзойденный мастер тонких ловушек. Но я помню эту партию, мне ее показал сам Федор Дуз-Хотимирский, который ловушки избежал и выиграл на двадцать третьем ходу. По этой причине ваш «тихий» ход не прошел, я не стал бить пешку на «е5»…

В дверь кто-то позвонил. Инесса вышла в прихожую и тут же вернулась. Мятным голосом сообщила:

– Простите! Там прибыли товарищи от Красина. Говорят, что времени у них мало, завтра на поезд, а у них срочное дело… – Подмигнула Ленину: – Думаю, денег станут просить.

Расстроенный проигрышем Ленин сказал:

– Проведите их в соседнюю комнату. – И к Соколову: – Такая вот, батенька, жизнь! Себе совершенно не принадлежу. – Потер задумчиво лоб, рассмеялся:

– Есть передовая идея – погуляем, пройдемся по городу. Мне надо с вами обсудить некоторые вопросы, а в доме много ушей. Да и для моциона прогулка – польза великая!

– А гости?

Ленин махнул рукой:

– Подождут. У всех только одно на языке: «Дай!»

…Ильич, взяв под руку Соколова, вышел на оживленную, залитую ярким солнцем улицу.

Стадо и власть

Соколов любил старинный Краков, как и самих поляков – людей до отчаянности смелых, верных товариществу и своему слову.

Бывая в этом городе – старой польской столице, он обязательно приходил в центр города, на площадь Ринг-плац, заходил в костел Святой Марии и на древний Суконный рынок, сооруженный еще в XIV веке. Тут на первом этаже размещался национальный польский музей, жемчужиной которого было большое полотно Семирадского «Живые факелы Нерона».

Заходил непременно и в другой музей – князя Чарторыйского, где в картинной галерее, среди прочих, были работы Рембрандта, Леонардо да Винчи, Рафаэля.

Теперь же было не до посещения музеев.

Ильич, продолжая держать Соколова под руку, говорил:

– С вашим, граф, приездом холод сменился теплым солнечным деньком. Даже снега не видно: что не расчистили, то стаяло. Прекрасно, даже весной вдруг запахло!

Ленин сразу же стал, как обычно, говорить о политике. Сегодня он поносил тех, к кому еще недавно испытывал симпатии.

– Наш мир, – страстно проговорил Ленин, – словно соткан из предательства. Ах, Елагин, Елагин! Сучий потрох! Или, скажем, Потресов…

– Это который Александр Николаевич? – уточнил Соколов.

Ленин подергал редкую рыжеватую бороденку, исподлобья с прищуром поглядел на собеседника и своим обычным, сиплым голосом резко сказал:

– Этот самый! Стоял у истоков нашего движения, с 1896 года был членом Петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса, с 1900 года – член редколлегии «Искры». И вдруг, подлец, возглавил меньшевизм, активно выступает против моей платформы. Негодяй, болван, говно! Тьфу!

После короткой паузы Ленин снова начал ругаться:

– Или другой субчик – Богданов… Вонючка! Сопляк!

Соколов сам старался о других плохо не говорить и не любил, когда при нем ругали других. Он с добродушной улыбкой, чтобы сменить тему, сказал:

– Я, Владимир Ильич, представляю, какой шум, крики, оскорбления по адресу друг друга раздаются на ваших партийных сходках…

Ленин не рассердился, напротив, легко согласился:

– Именно так! Бедлам, публичный дом! – И вдруг резко поменял курс беседы: – Но и те, на кого, граф, опираетесь вы, ваше правительство, – жулики, мерзавцы и негодяи. – Помолчал и каким-то новым, задушевным тоном произнес: – И все равно революцию придется делать. И она не за горами. Если бы вы знали, Аполлинарий Николаевич, как мне душевно приятен ваш визит.

Соколов улыбнулся:

– И больше не будете укорять нашей войной в Поронине?

– Конечно нет! Напротив, я восхитился вашей находчивостью и самообладанием. Нам бы таких людей!

– Польщен!

Ленин продолжал:

– Один толковый и честный человек с революционным сознанием на государственной службе гораздо более важен, черт возьми, чем сотня оболтусов.

Ленин сделал паузу, надеясь услыхать реплику собеседника, но Соколов промолчал.

– Вы спросите меня: что такое революционное мировоззрение? И я отвечу вам: это социальный идеал, воодушевляющий как отдельные личности, так и целые народы совершать величайшие подвиги, которые являются светлыми пятнами на общем сером фоне развития человечества.

Соколов подумал: «Господи, разве нормальный человек может с серьезным видом нести такую ахинею?» С трудом скрывая иронию, произнес:

– Гениально сказано!

– Еще Шопенгауэр говорил: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает!» – Ленин, все более распаляясь, говорил так громко, что на него оглядывались прохожие. – Цель человека с революционным мировоззрением – всеобщее благо и равенство. Но народные массы инертны, это стадо в своем большинстве не желает добрых перемен. Когда мы придем к власти, мы силой расшевелим эту природную лень, эту инертность.

– Значит, будете воздействовать силой и террором?

– А представьте себе, сударь: горит свинарник. Животные мечутся как угорелые, не могут найти спасительного выхода. И тогда с палкой входит пастух, начинает рассыпать удары влево и вправо, силой направляет к выходу. Свиньи визжат, им больно, но пастух выступает в роли благодетельного спасителя.

– Образное сравнение!

– И очень, заметьте, точное. На первых порах, пока толпа не поймет своего блага, будем прибегать, там, где необходимо, к террору. Но уже теперь человек, обретший революционное мировоззрение, обязан будировать массы, прививать любовь к прогрессивному идеалу.

Путники ступили на мост через Вислу. Ленин вдруг прервал свое революционное красноречие и на полшага отодвинулся назад.

Соколов расхохотался:

– Владимир Ильич, я дал слово не причинять вам физического вреда. Ей-богу, нынче я швырять с моста никого не буду. Тем более за вашей спиной два таких могучих богатыря от самого дома плетутся за нами. Я их сразу заметил. И правые руки в карманах держат.

Соколов повернулся лицом к типам, озорно крикнул:

– Эй, мужики, вот вас могу с моста швырнуть! Зрелище – первый сорт! Ну-ка, идите сюда, охраннички хреновы. Чего робеете? А почему вы руки в карманах держите? Ах, огнестрельное оружие! А у вас есть разрешение на его ношение? Если нет, то швыряйте пушки в воду. А то сейчас отдеру ваши лопухи и сдам полицейскому. Он оттащит в участок, а потом – суд и, – сыщик сделал жест пальцами, – тюремная решетка. Партия передачи вам носить не будет.

Ленин покрутил головой.

– Что за шуточки у вас, граф? – Но приказал типам: – Товарищи, можете быть свободны.

– Стой, стой! – Соколов поманил большевистских филеров. – Служба у вас собачья, а я и собак, признаюсь, жалею. Вот, держите десять гульденов – это двадцать крон, пойдите пропейте их себе в удовольствие.

Ленин поморщился:

– Гм-гм, какой же вы, граф, проказник! И зачем столь неуместная расточительность?

Охрана тут же затерялась в толпе.

– Дорогой граф, неужели вы и впрямь могли бы швырнуть людей с моста? Или сдать полицейским?

Сыщик невозмутимо отвечал:

– А как же иначе? Я всегда стою за соблюдение законов, даже если нахожусь в австрийском Кракове. А тут какие-то мужики с уголовными мордами дышат мне в затылок и сжимают огнестрельное оружие. А может, они нервные, припадочные? Таких обязательно следует под лед пустить. Или отправить в участок.

Ленин назидательно и горько произнес:

– Все это вы говорите только потому, что у вас еще мало революционного сознания! Помогать полиции – значит опускаться до предательства революционного дела. Так-то, батенька! Но я, черт возьми, о вас все-таки самого лучшего мнения…