Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Не прошло и двух часов, как Соколов телефонил в кабинет Мартынова. Весело сказал:
– Все в порядке! Теперь можно ужинать с чистой совестью и зверским аппетитом. Я минут через пятнадцать буду у Егорова.
– Прикажите кучеру Антону, пусть закладывает! – Извиняющимся тоном к Заварзину: – Извините, Павел Павлович, «рено» на зиму я приказал поставить в гараж: заводить трудно, а ездить опасно – шины не держат.
– Что Соколов?
– Голос веселый, а подробности допроса небось за столом расскажет. Пора ехать!
Вечно всем недовольный полицейский кучер Антон сделал карьеру – теперь он возил самого начальника московской охранки.
Что-то бурча под нос, имевший вид крупного клубня картошки, из широких ноздрей которого буйно рос волос, Антон запахнул на седоках медвежью полость. Взгромоздился на облучок, дернул вожжи и вдруг диким голосом заорал:
– Н-но, пошли, приститутки, мать вашу…
– Ты что, Антон, всегда ругаешься? – строго спросил Мартынов.
– Так они, инсургенты упорные, иначе языка не понимают!
Лошадки дернули и спустя несколько мгновений набрали хорошего хода.
В лицо седокам остро ударил морозный воздух, на мгновение сбил дыхание.
Антон ведал о пристрастии своего нового начальника Мартынова к быстрой езде. Городовые при виде знакомых саней, летящих на сумасшедшей скорости, вытягивались в струнку и прикладывали руку к форменной шапке. Пешеходы суетливо спешили убраться с дороги, а встречные экипажи загодя прижимались к обочине. Уж очень тесна Тверская!
Сани на ухабах взлетали вверх и жестко хлопались полозьями на раскатанную дорогу. При выезде на Охотный ряд Антон заломил такой опасный поворот, что сани страшно заскрипели, накренились вправо и едва не перевернулись.
Мартынов стал вежливо выговаривать:
– Ах, Антон, нельзя столь неразумно рисковать…
В этот момент из других подлетевших к трактиру саней выскочил широко улыбающийся Соколов. Он крикнул:
– Ты, пентюх, совсем обнаглел! – Отвесил кучеру увесистого леща и уже более миролюбиво добавил:
– Надо же, драгоценная жизнь подполковника Мартынова могла пострадать…
Даже деликатный Заварзин не сумел удержать улыбки.
В знаменитом трактире Егорова, что размещался в Охотном ряду, почти напротив «Национальной» гостиницы, Соколова знали все.
Едва народный любимец появился в дверях, как седоусый старенький швейцар Прохор, которого Иван Бунин метко прозвал Фирсом, сдернул с головы обшитую галуном фуражку с маленьким лакированным козырьком и со слезами радости воскликнул:
– Радость неверуятная! Аполлинарий Николаич, наконец-то! Совсем к нам дорожку забыли… Цельный поди месяц вас на нашем горизонте видно не было.
– Эх, брат Проша, дела все! Как твое благополучие?
– Слава господу, временно еще живой, а все друзья-приятели мои уже давно на кладбище промеж родителев лежат, Царствие им Небесное! – Старик перекрестился. И заговорщицки на ухо, помогая снимать шубу:
– Уж и столик ваш угловой тороватым гостям занимать разрешили. За такую честь отдельно от счета синенькую платят. А отбоя от желающих не убавляется. И сейчас купец Бугров из Нижнего Новгорода, извольте знать, на вашем креслице наслаждается.
Внизу было шумно и пестро от торгового простонародья и разной неавантажной публики.
Кто-то из лакеев, завидев знаменитого гостя, бросился по лестнице на второй этаж – искать Егорова: граф Соколов явился!
Сыщики по узкой лестнице, застланной пестрым вычищенным на снегу ковром, поднялись наверх.
В двух шатровых невысоких зальцах было чисто и благопристойно. Под потолком висела большая клетка с канарейкой. Дальнюю стену занимала странная живопись. Картина изображала трех китайцев, дующих из блюдечек чай. Этот шедевр так поражал очевидцев, что о нем писали многие – от Ивана Бунина до Владимира Гиляровского.
Воздух был проветренный, дышалось легко, здесь даже курить не дозволялось.
Соколов осенил себя крестным знамением на старинного письма икону Богородицы, висевшую в красном углу. Рубиновым огоньком светилась лампадка.
На невысокой эстраде неистовствовал на балалайке белобрысый Степка. На нем были расшитая шелковая рубаха и козловые сапоги.
Увидав гения сыска, он на мгновение замер, и улыбка расползлась во все лицо. И тут же, по заведенному обычаю, заиграл «встречную музыку» – увертюру к «Лоэнгрину». Любимого сыщиком композитора Вагнера разучил ансамбль.
Но ансамбль нынче отдыхал, а за всех старался бесподобный Степка, которого даже за границу возили показывать. Ибо он умел ловко играть, заведя балалайку за спину, за голову, выделывая присядку и в прочих невероятных положениях. Говорили, что для купца Хлудова-младшего он за сто рублей исполнил с вариациями «Светит месяц», вися на веревках вниз головой и ни разу не сфальшивив.
Соколова и его друзей неслись встречать двое лакеев в расшитых шелком по вороту и подолу косоворотках, а также сам хозяин:
– Со всем нашим радостным восторгом счастливы видеть вас, Аполлинарий Николаевич, одно удовольствие-с! Как сердце чувствовало, сегодня от Елисеева свежих угрей доставили. Приятно вам потрафить ими под водочку-с. А ваш человек заказ передал, уже под выпивку закуской утешается.
– А кулебяки нынче свежие?
– Душевно рекомендую-с – кулебяка с семгой, самой превосходной степени. Такую кулебяку, к примеру, не зазорно самому губернатору подать. Не кулебяка – пух, хоть с купецкой дочерью спать ложись. А на рыбное горячее прикажите, Аполлинарий Николаевич, фаршированную стерлядь вашего имени преподнести. Извольте из живого аквариума сачком-с распорядиться – по собственному усмотрению.
– Сам, любезный, отбери!
Заезжего купца Бугрова, что в Курской губернии большими тысячами ворочал и во все глаза таращившегося на знаменитость, уже пересаживали за соседний столик.
Войти с помощью соц. сетей: