Германское производство

– Хотя, по вашему мнению, я делом Александрова еще не занимался, – продолжил Соколов, – однако кое-что могу рассказать, приоткрыть занавес над этой тайной. И более того – поразить ваши мужественные сердца до параличного состояния.

– Однако! – Заварзин недоверчиво покрутил головой.

Мартынов заерзал в кресле, удобней усаживаясь. Он с сомнением покачал головой.

– Однако, граф, вы блефуете! Откуда у вас новости? Мы тут неделю бьемся, у нас – пшик, а вы знаете историю лишь по газетам – и уже «новости». И все же интересно, мы внимательно слушаем.

– Новости, бедные коллеги, и впрямь любопытные. Дело развивалось по такому сценарию. Прокурора злоумышленники встретили в подъезде. По некоторым сведениям, их было трое. Наложив ему на лицо эфирную маску, усыпили, быстро завернули в ковер и на санях отвезли в неизвестном направлении.

Мартынов задумчиво постучал карандашом по столу:

– Чушь! Зачем преступникам такой сложный вариант? Ведь могли просто пристрелить и сбежать с места преступления. Это проще. Где консьержка? Где городовой? Где дворник и просто прохожие? Нет, даже на добротную версию не тянет.

Соколов решил малость позабавиться над начальственным приятелем. Он продолжал:

– Городовой мог за угол зайти или пойти пописать. Консьержки в том доме нет. Дворники по ночам дежурят, днем с огнем их не найдешь. Прохожие? Улочка тихая, к тому же почти две недели стоят жуткие морозы – по Реомюру двадцать пять, что по Цельсию – более тридцати градусов. И потом, что из того, если кто-нибудь заметил: солидные мужчины ковер на сани грузят? Дело заурядное.

Мартынов замахал руками:

– Невероятно! Давайте, полковник, ближе к делу…

– Они маску оставили на лице, но, когда тащили свою ношу, маска упала на ступеньки, а теперь попала мне в руки.

– К вам, граф, в руки? Невероятно! – воскликнул Мартынов.

Заварзин недоверчиво усмехнулся:

– Стало быть, она, маска, может быть нам предъявлена?

Сыщик смиренно вздохнул:

– Ну, если вам приятно, то извольте, сударь, пообонять сию тряпицу. – Соколов развернул простыню, достал банку, откупорил ее, вытряхнул на стол полотенце, в которое была завернута пористая губка. Все это протянул Мартынову.

Тот понюхал, сморщил нос:

– Однако!

Заварзин тоже не отказал себе в этом удовольствии. Пожал руку Соколову:

– Восхищен тобой, Аполлинарий Николаевич! Сам Создатель тебе помогает. Я помню дело Эльзы Бланк, которое ты распутал. – Повернул голову к Мартынову, с гордостью сказал: – Это еще при полицмейстере Гартье было. Некая очаровательная блондинка слыла в медицинских кругах прекрасным анестезиологом. И вот однажды обиделась сразу на всех мужчин. Она увлекала красотой свою жертву, затем, оставшись наедине, накладывала ухажеру на лицо эфирную маску. После этого следовало нечто немыслимое: стягивала с мужчины брюки и делала жуткую операцию, после которой ухажер не просыпался – истекал кровью.

Мартынов, болезненно относившийся к насмешкам Соколова, все же искренне восхищался его способностями. Он спросил:

– Может, Аполлинарий Николаевич, вы уже знаете, где искать Александрова?

– Как не знать! – невозмутимо отвечал Соколов.

– Где?! – в один голос воскликнули собеседники.

– В этой вазе, которая, собственно, погребальная урна.

– Что-о?!

Соколов смиренным тоном продолжал:

– Разложи, Александр Павлович, на столе газету.

– «Утро России» подойдет?

– Вполне! Можно даже читаный номер. То, что я рассказывал вам, доблестные охранители великой России, это, так сказать, увертюра. А вот и первое действие трагедии.

Соколов поставил урну на стол.

Мартынов вытаращился:

– Что за греческая амфора?

Соколов после многозначительной паузы произнес:

– Германское производство! Немцы после кремации ссыпают прах в такие вазы, которые называются погребальными урнами.

Заварзин с недоумением глядел на приятеля.

Соколов продолжал:

– Павел Павлович, ты хоть человек геройский, но все же постарайся не грохнуться в обморок.

После этих слов Заварзин побледнел.

Почки и ребра

Взяв со стола охотничий нож, сыщик осторожно отделил крышку. Затем он вытряхнул из урны содержимое. На газету высыпались плохо обгорелые почки, кости, среди которых легко узнавались ребра, позвонки и прочее. В нос гнусно шибануло – несвежим горелым мясом.

Мужественный Заварзин прошептал:

– Что это?

Мартынов, догадываясь о правде, смертельно ослаб, опустился в кресло.

Соколов отвечал с печалью:

– Это то, что совсем недавно ходило в расшитом золотом мундире с Владимиром в петлице, пило хорошее вино, делало карьеру, любило женщин, получало жалованье и называлось прокурором Александровым. Вот, взгляните сюда – это безымянный палец, с которого садисты не сняли обручальное кольцо. Золото от огня пошло цветными разводами.

Мартынов лязгнул зубами:

– Не может быть!

– Ты, Александр Павлович, сегодня скептиком стал. Слава богу, что эти костяшки не увидит супруга покойного. От такого зрелища ума можно решиться.

Заварзин произнес:

– Ничего не понимаю!

– На, прочти! Там все сказано. – И протянул подметное письмо.

Заварзин впился взглядом в строки, написанные красивым женским почерком. Перечитал вслух для Мартынова. Задумчиво постучал конвертом по столу:

– Ну и негодяи! Ничего святого… Революционеры, мать их!

Слово «революционеры» в устах Заварзина звучало как ругательство. Он вскочил из-за стола, побегал по кабинету, страстно произнес:

– Но откуда взялась крематорская печь?

– Это предстоит узнать! Если в некоторых европейских государствах – Германии, Франции, Италии – трупы кремируют давно, то у нас – категорическое запрещение православной церковью. В России нет ни одного крематория. Как нет ни одной печи для сжигания трупов.

Мартынов, обретший дар речи, постучал карандашом по столу:

– Может, несчастную жертву бандиты в Германию отвезли? И там кремировали?

Соколов отрицательно помотал головой:

– Сомневаюсь, это слишком сложно. Да и не нужно.

– Вы, Аполлинарий Николаевич, сами говорите, что в России нет такой печи. Теперь она появилась. Откуда? Это зацепка. И вообще, мысль расправиться таким образом не могла прийти в голову нормальным людям.

– Конечно, ибо нормальный субъект не может быть ни убийцей, ни революционером. Добавлю: такое вряд ли мог сделать тот, кто воспитан на российской культуре.

– Что, граф, ты предлагаешь?

– Прокурора мы с помощью преступников нашли. Точнее, то, что осталось от прокурора. – Соколов осторожно ссыпал прах обратно в урну. – Это начало. Теперь надо искать сжигателей…

– Если прежде они нас не найдут! – мрачно пошутил Заварзин. Он задумчиво глядел на Соколова. – Давай, граф, выделим охрану для твоей персоны. Уж очень… – Он замялся.

Соколов скептически улыбнулся.

– Не хочется увидать мои кости в урне? Нет, такой радости я господам Лениным и Троцким не доставлю. А что касается охраны, то сомневаюсь, чтобы она могла мне помочь. Я привык больше на себя полагаться. Все! – Соколов поднялся с кресла. – Теперь, доблестные борцы с преступностью, я полетел на Верхнюю Красносельскую, к уборщику Алексеевского кладбища одноногому Семену Кашице.