Думаю, первым сигналом стал трехочковый бросок. Игра продолжалась уже около часа, и моя футболка промокла от пота. Кровь стучала в ушах. Концентрированный адреналин, гормональный энергетик, бежал по моим венам. Я поймал передачу на фланге, и мой защитник предоставил мне возможность бросить с трехочковой линии.

Никто не ждал, что я ее реализую. Я всегда был одним из худших игроков во дворе, годящимся разве что на броски из-под кольца. Собственная команда часто игнорировала меня, не включая в атаки. Игроки противника постоянно пытались отобрать мяч именно у меня, потому что я был легкой мишенью. Даже среди медлительных и слабых баскетболистов не первой молодости я выглядел самым медлительным, слабым и не первой молодости.

И вот я оказался один, полностью открытый, поэтому я согнул локти и изо всех сил швырнул мяч в сторону корзины. Он полетел к оранжевому обручу, на какую-то долю вечности завис в воздухе и вдруг провалился в сетку.

— Три очка!!! — заорал кто-то.

«Я что, правда это сделал? — подумал я. А потом пришла еще одна мысль: — Неужели мои уроки баскетбола дали результат?»

История моей баскетбольной карьеры коротка. Я много играл в детстве, а в средних классах увешал стены своей комнаты плакатами с Мэджиком Джонсоном. Но потом я забросил спорт — внимание переключилось на другие интересы. Меня затянули школьные задания. Долгие годы я выходил на площадку не чаще раза в год, в основном чтобы покидать мячик с братом.

Однако несколько лет назад я начал играть с такими же любителями, как и я, по вечерам в среду и снова влюбился в баскетбол: в изматывающие тренировки, гордость от хорошего броска и походы в бар после игры. Беда в том, что в команде я вечно оказывался лишним. Бывали вечера, когда за два часа мне ни разу не удавалось забросить мяч в корзину. Кажется, единственное, за что меня терпели, — упорство, с которым я старался напакостить противнику.

А потом мне попалось в интернете объявление баскетбольного тренера Дуэйна Самуэльса. В молодости он играл в известных университетских командах и участвовал в летних матчах со звездами НБА. Позже его позвали играть в Washington Generals, команду, которая была многолетним противником Harlem Globetrotters.

Самуэльс уже не занимается баскетболом профессионально, но спортивной формы не потерял, оставшись столь же мощным и мускулистым, как и раньше. На первой тренировке он заставил меня бегать спринт, прыгать через скакалку и лазить по лесенкам. Потом бросил мне мяч и предложил вспомнить базовые движения — дриблинг среди маленьких оранжевых конусов, броски из-под корзины, прыжки на полметра вверх.

Еще подростком Самуэльс переехал в США с Ямайки. Повторяя приемы, освоенные еще в начальных классах, я постоянно слышал его размеренные комментарии, произносимые с характерным карибским акцентом, — Самуэльс подбадривал меня и давал советы: «Не растопыривай локти. Целься в верхнюю часть щита».

Мне было стыдно рассказывать о тренировках с Самуэльсом друзьям и родным, и уж тем более своим товарищам по любительским играм. Неповоротливый дядька за 40 не должен брать уроки баскетбола. Тенниса? Может быть. Гольфа? Прекрасно. Но баскетбол — игра для молодых и быстрых, и большинство учеников Самуэльса были ровесниками моих детей.

Прошло несколько недель, и мои прыжки начали все чаще давать результат. Я забрасывал трехочковые. Окружающие начали это замечать, и один приятель спросил у меня совета насчет его спортивной формы. «Ты круто бросал!» — написал мне другой. Действительно, моя игра улучшилась настолько, что товарищи по команде стали в шутку спрашивать меня, не принимаю ли я стероиды.

Как могли несколько уроков столь серьезно все изменить? Может быть, Самуэльс оказался супергениальным тренером? А может, тренировки заставили меня вспомнить что-то, что я успел позабыть за все эти годы?

В поисках ответов обратимся к ценности развития наших навыков и знаний — следующей стадии процесса учения. После того как мы осознали, чему хотим учиться — и как собираемся это делать, пора начинать нарабатывать и совершенствовать мастерство в выбранной сфере. Точнее говоря, мы должны подключить обратную связь, чтобы упорядочить процесс оттачивания своих навыков.

К слову, в большинстве случаев то, что принято называть практикой, на самом деле практикой не является — то есть не подразумевает активного включения в процесс совершенствования с использованием различных методов обучения. Этой теме посвящено много исследований, и выясняется, что лишь малая часть времени, затраченного на такого рода «практику», представляет собой реальное обучение.

Задумайтесь, к примеру, вот о чем: некоторые первокурсники колледжей неверно понимают основы физики, несмотря на то что за время обучения успели решить около 1500 физических задач! Еще в старших классах они лихо щелкали задачки на законы Ньютона, а став студентами, не могут объяснить, в чем эти законы состоят.

Большую роль здесь играет эффект знания. Нам трудно понять, как следует развивать свои навыки в любом деле — баскетболе или латыни, если мы об этих навыках ничего не знаем. В этом смысле любому новичку не хватает метакогнитивных знаний о том, какое именно понимание ему нужно развивать. На то он и новичок.

Я, к примеру, не могу стать лучше в чем-нибудь типа городского планирования, потому что слишком мало знаю об этом предмете. Или вот еще: орнитологи могут отличить друг от друга 300 видов голубей. Я в этом деле профан, и на мой взгляд все они выглядят просто как голуби. Неудивительно, что из-за этого мне трудно будет научиться лучше различать лесную и кольчатую горлиц.

 

Контрольный вопрос № 8

Мы в ответе за совершенствование своих навыков, однако зачастую даже не пытаемся искать пути для этого. Хороший пример — навыки письма. Окончив школу, мы, как правило, редко сознательно практикуемся в письме, и со временем наше g начинает походить на s, а предложения, написанные от руки, напоминают отметины от когтей тигра. И это несмотря на то, что в таких областях, как медицина, плохой почерк ежегодно становится причиной приблизительно 7000 смертей!

Для развития любого навыка большое значение имеет и оценка. Нам нужна целенаправленная обратная связь. Эксперт по обучению Андерс Эрикссон считает многие практические занятия бесполезными из-за недостатка хорошего мониторинга и конкретной критики. По его словам, большинство людей, пытаясь развивать какие-либо навыки, «не представляют себе точно, в чем именно им нужно совершенствоваться, поэтому просто напрасно теряют время».

В этом я сам — грешник номер один. Прежде чем начать заниматься с Самуэльсом, я ходил упражняться на местный стадион, где бросал мячик и прыгал около получаса. Однако это не были по-настоящему целенаправленные усилия. Никто не говорил мне, правильно ли работают мои ноги, я не отрабатывал конкретные движения. Долгое время я даже не подсчитывал процент удачных бросков.

Занятия с Самуэльсом оказались совершенно иными. Мы прорабатывали конкретные детали игры, такие как короткие броски в прыжке или резкие остановки в дриблинге. Между тренировками я выполнял домашние задания — например, отрабатывал броски, лежа на спине. А однажды мы с тренером говорили о том, что мой средний палец должен как бы скатываться с мяча, а указательный — отрываться от него движением вниз, как будто я окунаю его в стакан с водой.

Самуэльс постоянно целенаправленно критиковал мои действия. Во время тренировок я не столько практиковал броски из-под кольца, сколько выбивал мяч от щита, и не столько отрабатывал удары, сколько следил за тем, чтобы мои ноги стояли правильно. Иногда Самуэльс удерживал меня за кроссовки или двигал мои бедра, чтобы показать правильное положение. «Детали — это главное, — часто повторял он. — Детали — это главное».

На следующий день после своего первого трехочкового броска я написал Самуэльсу, рассказав, как закинул мяч в корзину с шести метров. Он разделил мое удивление — и мой энтузиазм. Не прошло и часа, как я получил ответ: «Теперь для тебя нет ничего невозможного».

 

Развитие мастерства в той или иной области в большинстве случаев начинается с обратной связи. Когда мы осознаем, чему хотим научиться, и начинаем процесс учения, нам нужна информация о том, что у нас получается, а что — нет.

Мой любимый пример — Марк Бернштейн, нейрохирург из Торонто. Однажды он стал записывать абсолютно все ошибки, случавшиеся в его операционной, и делал так десять лет. Если трубка падала на пол, он отмечал это. Если шов не сходился, он записывал это. Даже моменты недопонимания между ним и медсестрой попадали в эту базу данных, дополненные всеми подробностями, такими как дата операции и возраст пациента.

Позже, когда Бернштейн с коллегами тщательно изучили эти данные, оказалось, что он не зря потратил время. Благодаря тому, что все ошибки теперь фиксировались — то есть была создана система обратной связи, Бернштейн и его команда начали допускать их гораздо меньше, и это стало заметно уже в первый год. При этом эффект не уменьшился со временем; количество ошибок, совершаемых самим Бернштейном, за десять с лишним лет сократилось в среднем от трех до полутора за месяц.

Бернштейн обеспечил себе и своей команде одну из базовых форм обратной связи — мониторинг. Как отмечали Эрикссон и другие исследователи, писавшие о Бернштейне, в основе такой практики лежит осознанность. Чтобы отслеживать результаты своей деятельности, мы должны замечать, что происходит. Бернштейн стал отмечать любые ошибки, недочеты и неверные действия своей команды, во многих случаях совершенно очевидные — вроде неработающего прибора или упавшего на пол скальпеля.

Но по большей части список Бернштейна состоял из малозаметных мелочей, таких как неправильно размещенный тампон, задержка анестезии, неверно услышанное слово или указание. И вот здесь мониторинг имел наибольшее значение. Чтобы находить ошибки, мы должны следить за ними, наблюдать за нашими просчетами — именно для этого после каждой операции Бернштейн заносил все ошибки в свою базу данных, отмечая их серьезность, тип и возможность предотвращения.

Для мониторинга своих успехов и неудач многие используют журналы наблюдений или дневники. Я сам на протяжении длительного времени вел дневник, где размышлял о своем писательском мастерстве. Как и многие другие, я часто делаю грамматические ошибки — так вот, я выписывал их примеры в дневник наряду с короткими заметками о том, как избежать ошибок — или повысить качество своей работы — в будущем.

Для мониторинга можно использовать и видео. Так, у бывшего тренера Национальной футбольной лиги США Джона Грудена имеется обширная библиотека записей футбольных матчей. Груден работает на кабельном спортивном телеканале и до сих пор хранит базу видеоматериалов, в том числе записи тренировок разных команд более чем за 20 лет. «Я разбираю каждую запись, как будто я — контролер качества», — сказал Груден одному журналисту.

Преимущество такого мониторинга отчасти в том, что он заставляет нас более сознательно подходить к тому, что мы делаем. Когда мы следим за своими действиями, то более сосредоточены на развитии. К сожалению, люди часто склонны не обращать на свои действия должного внимания.

Возьмем, к примеру, вождение автомобиля. Мало кто из нас прилагает сознательные усилия к тому, чтобы улучшить свои навыки. В самом деле, многие до сих пор паркуются так же плохо, как в свои 17 лет, когда только получили права, или слишком сильно давят на тормоз на поворотах. И я не раз видел, как люди проезжают много километров, так и не выключив поворотник.

Другой пример — публичные выступления. Многим из нас часто приходится выступать перед большой аудиторией — к примеру, перед коллегами на работе, — или делать презентации для начальства или клиентов. И при этом мы раз за разом, как сломанные заводные игрушки, совершаем одни и те же ошибки: слишком быстро говорим, не смотрим людям в глаза или нервно крутим кольцо на пальце.

Очень легко забыть о том, что все мы отчасти автоматы. Не важно, играете ли вы в футбол или делаете операции на мозге, часть задачи всегда превращается в бессознательную привычку. Это помогает объяснить важность мониторинга. Сознательно следя за собой, мы отключаем автопилот и спрашиваем себя: «Все ли я делаю правильно? Не допустил ли я ошибку? Как сделать это лучше?»

Отслеживая свои действия, мы также лучше распознаем свои поведенческие схемы. Бернштейн, к примеру, обнаружил, что подавляющее большинство хирургических ошибок его команды вполне поддаются профилактике — скажем, загрязнение скальпеля довольно легко предотвратить. Также внезапно выяснилось, что чем больше пациентов оказывается у команды за день, тем меньше совершается ошибок, а вовсе не наоборот. А приход в команду новых сотрудников не приводит к заметному снижению количества промахов.

Конечно, такого рода мониторинг имеет свои недостатки. Мы зачастую стесняемся отмечать свои ошибки. По крайней мере, мне до сих пор стыдно признаваться в том, что я путаюсь в некоторых речевых оборотах, несмотря на то что я — профессиональный писатель. А у команды Бернштейна все гораздо серьезнее. Однажды они во время операции уронили на пол кусок черепа пациента «размером с игральную карту». «Ужасающе» — так охарактеризовал Бернштейн этот случай.

Да, такого рода сосредоточенная осознанность заметно улучшает результаты. Повышенное внимание к собственным действиям полезно практически всегда, чем бы вы ни занимались. Так, на протяжении многих лет ведутся жаркие дискуссии о том, какой подход к снижению веса лучше. Постоянно появляются новые диеты — от диеты Аткинса, которая полностью исключает углеводы, до палеодиеты, которая требует, чтобы ваша еда выглядела как 3000 лет назад. Это не говоря уже о пищевых добавках и коктейлях с громкими названиями, которыми уставлены бесконечные полки в магазинах.

Не так давно Джулия Беллаз, автор сайта Vox, обзвонила два десятка самых авторитетных диетологов страны, чтобы спросить у них, какие подходы к снижению веса действительно работают. Ее собеседниками были исключительно ведущие ученые и мыслители, те, кто опирается только на твердую статистику, подкрепленную исследованиями. «Что общего у тех ваших пациентов, которые сбросили вес и сумели не набрать его снова? — спрашивала Джулия. — Что люди обычно делают неправильно?»

Какой же оказалась одна из основных рекомендаций? Как ни странно, никто не говорил о каких-то конкретных методах вроде использования определенного приложения для смартфона или диеты. Ни слова не было сказано о трехчасовых тренировках в спортзале. Вместо этого Беллаз узнала, что люди, которым удается сбросить вес и поддерживать его, «успешно следят за собой — за тем, что именно они едят и сколько весят».

Иными словами, люди, которым удалось похудеть и не поправиться снова, ведут постоянный мониторинг. Они как минимум раз в неделю встают на весы — и считают каждую калорию. Исследователь Йони Фридхофф из Университета Оттавы рекомендует вести дневник питания, в который нужно записывать абсолютно все, что вы съедаете за день. В этом «нет ничего сексуального или забавного, просто, прежде чем садиться на диету, нужно знать, от чего отталкиваться, чтобы понять, что следует изменить», — сказал Фридхофф.

Учение в этом смысле ничем не отличается от похудения, и совет Фридхоффа применим к обретению мастерства в той же степени, что и к диетам. Для выработки любого навыка необходимо знать, что вам уже известно — и что нужно изменить.

Есть и другая форма обратной связи, более мощная, чем мониторинг. Как правило, она требует определенной внешней оценки, критики со стороны. Мои баскетбольные навыки улучшились в первую очередь именно благодаря ей.

Это стало очевидно буквально на первых же тренировках с Дуэйном Самуэльсом. Он, словно настоящий волшебник, смог увидеть то, чего не видел я. На самом деле я и представить себе не мог, насколько у меня хромает техника.

Возьмем, к примеру, положение тела во время броска — вы должны развернуться к корзине, нацелиться прямо на нее. Это каноническая идея в баскетболе, первая заповедь в библии нападающего, и я сталкивался с ней множество раз до того, как стал брать уроки.

Но, сам того не сознавая, я делал все совершенно неправильно — пытался забросить мяч в корзину, держась от нее наискосок и вертясь, как малолетняя балерина. Самуэльс указал мне на это на первой же тренировке, и очень скоро мои броски изменились. Потребовалось еще несколько недель на то, чтобы правильная техника вошла в привычку, зато теперь мои шансы попасть мячом в корзину существенно возросли.

Разумеется, ценность такого рода обратной связи простирается далеко за пределы баскетбола. Во многом она объясняется именно тем, что нам самим сложно заметить и раскрыть свои ошибки. Даже при внимательном мониторинге мы не видим всего. Такова природа учения, природа знания. Это еще одно напоминание о ценности наставников: нам нужен взгляд со стороны, чтобы получить целенаправленную критику, объективные суждения о том, что и как мы делаем.

Еще одним примером может служить написание этой самой книги. До того как передать черновик редактору, я перечитываю текст множество раз, размышляя над каждым предложением с упорством и въедливостью средневекового монаха. Опечатки? Кажется, их здесь нет. Логические ошибки? Кажется, я исправил их все.

Но мой редактор Мариса Вигиланте все равно находила шероховатости — очевидные промахи, слабые аргументы, неровный слог и структуру. Еще до того, как я отдал ей черновик, она объяснила, что такое происходит со всеми авторами без исключения, знаменитыми и неизвестными, новичками и опытными писателями. «Собственную работу редактировать невозможно именно по этой причине, каким бы умным и опытным вы ни были, — сказала она. — Я — ваш второй читатель».

Теперь мы понимаем, почему критика со стороны порой кажется несколько унизительной. Всем нам нелегко выслушивать, что мы сделали что-то не так, особенно если мы сами знаем, что могли сделать лучше. Лично я нередко болезненно воспринимал правки Вигиланте, именно потому, что они попадали в точку.

Несомненно, с обратной связью не все так однозначно. Во-первых, она тоже может быть чрезмерной, а во-вторых, хорошая обратная связь — это не инструкции о том, что именно мы должны делать. Мы все равно должны сами активно заниматься своим самообучением, и полезная обратная связь по большому счету обеспечивает нам руководство. Она показывает нам путь к развитию.

Допустим, вы считаете, что «петух» по-испански — pollo. В случае плохой обратной связи вам просто дадут готовый ответ. («Это неверно, "петух" по-испански — gallo».) Или же вы можете не получить вообще никакой обратной связи («Пожалуйста, переходите к следующему вопросу»).

Но самая лучшая обратная связь — та, в которой наблюдение сочетается со структурированным поиском правильного ответа. Так, в примере с петухом при эффективной обратной связи вам укажут на неверный ответ — а затем дадут какую-нибудь подсказку («Нужное испанское слово начинается с буквы g»). Если правильный ответ так и не получен, можно прибавить следующую букву, пока вы не вспомните слово gallo.

Такого рода структурированная обратная связь важна на ранних стадиях процесса учения, и продуманная критика и руководство могут иметь огромное значение для начинающих. Однако со временем обратная связь теряет свою силу — теперь мы сами должны более старательно искать ответы, мыслить более активно и вырабатывать собственное понимание. «Простое представление факта или идеи — в качестве реакции на ошибку или без нее — гораздо менее эффективно, чем побуждение людей к самостоятельному "генерированию" информации», — считает психолог Боб Бьорк.

Понимание роли обратной связи помогает объяснить важность учебного плана. Оказывается, учебники, рабочие тетради и другие формы практических учебных пособий оказывают огромное влияние на процесс обучения. Это наглядно показали результаты моего совместного исследования с Мэттом Чиньосом и Челси Штраус — влияние качественного учебного плана почти равно влиянию качественного преподавателя, притом что учебный план, как правило, обходится дешевле.

Иначе говоря, если вы — ученик, которому достались плохой учитель и плохая учебная программа, разумнее будет бороться за хорошую программу. Результаты будут практически теми же, но это обойдется вам дешевле — и, честно говоря, обычно гораздо проще купить новый учебник, чем найти нового учителя.

Как же выглядит плохая учебная программа? Она не обеспечивает хорошей обратной связи, а практические пособия и учебники часто просто предоставляют учащимся ответы, не побуждая их мыслить самостоятельно. Плохим учебникам, как правило, недостает глубины — они знакомят учащихся с множеством различных тем, но так поверхностно, что ни о каком серьезном погружении в изучаемый предмет не может быть и речи.

Несмотря на все данные в пользу обратной связи, создается впечатление, что в большинстве случаев мы приходим к этой идее самостоятельно. Нам самим нужно почувствовать потребность в руководстве со стороны. Не так давно Атул Гаванде, врач и автор еженедельника The New Yorker, нанял инструктора, чтобы усовершенствовать свои навыки хирурга. Вначале ему было трудно. Врачи, подобно священникам, обычно работают за закрытыми дверями, и Гаванде чувствовал неловкость. Никто не наблюдал за его работой в операционной на протяжении почти десяти лет. «С какой стати кто-то будет придираться к моей работе и выискивать в ней ошибки?» — спрашивал он себя.

Однако даже для такого первоклассного специалиста, как Гаванде, занятия с инструктором оказались небычайно полезными. Они помогли Гаванде добиться более глубокого понимания своей работы, освоить новые навыки и подходы. Со временем он сам научился оказывать более действенную поддержку другим врачам, давая им возможность самим открывать новые идеи, прежде чем предлагать конкретную помощь. Но, вероятно, самый главный эффект Гаванде сформулировал так: «Я знаю, что снова учусь».

 

Когда мы говорим об обратной связи и процессе обучения, нельзя упускать из виду один важный момент: объяснения очень нужны. Чтобы учиться, мы должны понимать, в чем были неправы, — и получить стороннюю оценку своего мышления. Это крайне важно для развития профессионализма, потому что, как правило, мы приобретаем навыки и понимание, чтобы открыть новые способы мышления и действия в различных ситуациях.

Для решения этой задачи некоторые педагоги разрабатывают программы так называемого «сознательного ученичества». Чтобы узнать об этом больше, я встретился с психологом Гэри Кляйном. Кляйн — весьма известная фигура в сфере психологии. Его исследования, посвященные интуитивным решениям, произвели революцию в понимании роли эмоций в профессионализме, а книга Малкольма Гладуэлла «Озарение» во многом основана на работах Кляйна.

Недавно Кляйн разработал компьютерную программу под названием ShadowBox, в которой используется метод сознательного ученичества. Я посмотрел видео из этой обучающей программы. Оно начиналось с любительского ролика: полицейский остановил молодого парня на скейтборде.

— Отдай мне доску, — велел полицейский.

Место действия — пригород Бостона, полицейский был низеньким и коренастым, с широкой грудью футбольного нападающего. Парнишке на скейте было лет шестнадцать–семнадцать. Он был выше полицейского, но гораздо худощавее, и вцепился в свою доску, как четырехлетка, не желающий расставаться с любимой игрушкой.

— Я — гражданин Соединенных Штатов, — сказал скейтбордист.

— Отдай мне доску.

— Могу я узнать, на каком основании?

— На таком, что тебя уже предупреждали, — ответил страж порядка, подступая ближе к парню. — Отдай мне доску.

Я нажал на паузу, и двое мужчин замерли нос к носу.

В тот момент мы с Кляйном сидели у него в гостиной перед компьютером с большим экраном. Кляйн прибавил звук, и мне показалось, что мы смотрим снятое на телефон видео, которое скоро станет вирусным.

Предполагалось, что я должен отмечать все моменты, когда полицейский обострял — или, наоборот, смягчал — ситуацию, и подробно аргументировать свою точку зрения. Поэтому, остановив видео, я напечатал несколько предложений в белом поле на экране, изложив свои мысли о том, что, на мой взгляд, сейчас ситуацию стоит разрядить.

Для Кляйна этот аспект обучающей программы был одним из важнейших. Для меня же это была возможность лучше понять мою собственную логику, сравнить мое мышление с мышлением специалистов. Прежде чем показать это видео мне, Кляйн продемонстрировал его нескольким сотрудникам правоохранительных органов и предложил представить, как бы они справились с этой ситуацией. Затем Кляйн и его команда обобщили их идеи, так что я мог сравнить свой образ мышления с тем, как думают профессионалы.

Мы продолжили смотреть видео, я сделал еще несколько заметок по поводу обострения и смягчения конфликта, а затем, в конце, всплыло диалоговое окно. Надпись в нем гласила: «Проконсультируйтесь со специалистами».

В том, что я провалился, нет ничего удивительного. Я определил лишь самые явные критические моменты. Что еще хуже, я не заметил кое-чего из того, что эксперты отметили особо. Например, в какой-то момент полицейский взялся рукой за скейтборд, но этот жест совершенно ускользнул от меня. Также я не придал особого значения тому факту, что полицейский тыкал в скейтбордиста пальцем, в то время как эксперты утверждали, что такое поведение несет в себе излишнюю агрессию.

Но главная идея заключалась вот в чем: я получил оценку данной мной оценке. Кляйн, подобно инструктору, проработал со мной ситуацию, объяснив, почему я неправильно истолковал ряд моментов, где моя логика подкачала и как специалисты нашли возможность убедить молодого человека отдать скейтборд добровольно.

Джон Хэтти, эксперт в области образования, много времени уделяет исследованию ценности обратной связи. Он считает, что это один из важнейших аспектов обучения, и каждый вечер, когда его сыновья приходят из школы, он за ужином задает им вопросы типа: «Что вы сегодня узнали от других о том, как вы учитесь?»

С точки зрения Хэтти, эффективная обратная связь подразумевает не только информацию о наших недостатках, хотя и это многое значит. Помимо этого, обратная связь оказывает наибольший эффект в тех случаях, когда предлагает нам новое направление мышления, новый способ рассуждать о проблеме. Обратная связь «мощнее всего тогда, когда указывает на неверные толкования», пишет Хэтти.

Этот образ представляет прочную обратную связь как своего рода карту, помогающую увидеть, насколько мы продвинулись вперед в своем понимании. В своей книге «Видимое обучение» Хэтти очень убедительно доносит до нас эту идею и утверждает, что правильная обратная связь всегда включает в себя «взгляд вперед» — иными словами, дает ощущение того, куда мы направимся дальше в процессе обучения.

Все это возвращает нас к сознательному ученичеству — в ряде программ на данный динамичный подход делается особый упор. Это хорошо видно на примере ShadowBox: после разбора видео с полицейским вместе с Кляйном я начал понимать ход мыслей экспертов-юристов, проводивших оценку ситуации.

Так, например, профессионалы придают наибольшее значение доверию — или его отсутствию — между сотрудниками полиции и рядовыми гражданами. Они считают, что полицейский должен был постараться максимально снизить накал ситуации — к примеру, отступить от молодого человека и дать ему больше личного пространства.

Кляйн называет такое изменение хода мыслей сдвигом менталитета. В конечном итоге идея одна и та же: мы учимся мыслить иначе, учимся рассуждать более эффективно. По крайней мере (как показал случай с полицейским), полезно знать, что не стоит тыкать в людей пальцем, если вы хотите, чтобы они вам доверяли.

Природа трудностей и важность повторения

Если развитие навыков и знаний начинается с обратной связи, значит, трудности неизбежны. На определенном этапе все мы терпим неудачи. И главное предназначение обратной связи состоит как раз в том, чтобы разобраться, что мы делаем не так.

Признаю, это не слишком популярный взгляд, особенно в том, что касается обучения, и, вероятно, каждый из нас мечтает о том, чтобы не встречать препятствий на своем пути к совершенству. Мы хотим, чтобы учиться было так же просто, как есть кашу или выносить мусор. Это желание очевидно, какой бы темы мы ни коснулись — от конструирования автомобилей до компьютерной картографии.

Один из нашумевших примеров последних лет — приложение под названием DragonBox, которое якобы должно исподволь учить детей математике с помощью алгебраических игр. Газета USA Today назвала его «блестящим». Журнал Forbes — «впечатляющим». Его скачали десятки тысяч людей.

Однако выяснилось, что DragonBox как инструмент обучения вовсе не так хорош — как показало проведенное исследование, те, кто играл в предлагаемые игры, отнюдь не начинали лучше решать уравнения. Психолог Роберт Голдстоун тщательно изучил это приложение, и, по его словам, DragonBox помогает усвоить основы алгебры не больше, чем «настройка гитары».

Проще говоря, учения без усилий не бывает. Освоение любого навыка — напряженный, дискомфортный, а иногда и по-настоящему мучительный процесс. Практически любой специалист в образовании скажет вам то же самое. Психолог Дэниел Уиллингем пишет, что ученики часто испытывают трудности, потому что мыслить — тяжело. Когнитивный психолог Боб Бьорк утверждает, что мастерство подразумевает «готовность к трудностям». Гуру практического обучения Андерс Эрикссон называет любые тренировки и упражнения «тяжелой работой».

Даже величайшие умы древности соглашались с этим. К примеру, Аристотель — любимый ученик Сократа, учитель Александра Македонского — утверждал, что «обучение — это не развлечение, оно всегда сопряжено с болью».

Есть несколько причин, по которым процесс учения требует такого рода умственных страданий. Во-первых, как мы уже говорили, обучение — ментальное действие. Кроме того, как утверждает психолог Джанет Меткаф, у качественного обучения нет зоны комфорта. В этой главе мы уже видели примеры затруднений, которые могут испытывать люди при получении обратной связи.

Еще одна причина состоит в том, что развитие в той или иной области мастерства требует неоднократных повторов. Чтобы отточить умения и навыки, мы должны возвращаться к одной и той же теме много раз, желательно разными путями. Особенно наглядно это проявляется в спортивных тренировках. Никто не осваивает верхнюю подачу в теннисе с одной попытки. Прыжкам с шестом тоже не научишься за один день.

То же самое верно и для любой другой области знаний. Психолог Грэм Натхолл выдвинул эту идею несколько лет назад и показал, что для того, чтобы усвоить определенную мысль, мы должны возвращаться к ней минимум три раза.

При изучении любого материала — из области математики, географии, гражданского права и т.д. — его необходимо повторить несколько раз, прежде чем он переплавится в реальные знания. «Если информация неполна или не рассмотрена на трех разных примерах, ученик не усвоит идею», — говорит Натхолл.

Причем трех раз может быть недостаточно. На самом деле три повторения — это минимум, и во многих случаях нам необходимо возвращаться к знаниям и навыкам снова, снова и снова. Мастерство должно стать чем-то вроде привычки. Это легко понять на примере изучения иностранных языков: если вы хотите в совершенстве овладеть, к примеру, французским, вам хорошо бы иметь богатый словарный запас и использовать его часто и без усилий. Когда вы соберетесь в парижском кафе заказать кофе, соответствующее слово должно всплыть в вашей памяти без промедления.

Вышесказанное верно практически для любой области сложных знаний. Для дальнейшего развития навыков необходимо свободно ориентироваться в основах. Если вы хотите стать юристом, у вас не должно возникать сомнений в том, что означает слово «истец». Политолог не будет проводить много времени, размышляя о разнице между биллем и законом. Профессиональный кинематографист не станет искать в словаре слово «гафер».

С практической точки зрения это означает, что, если вы желаете стать хорошим гольфистом, вам придется совершить десятки тысяч ударов по мячу. Хотите классно танцевать танго? Будьте готовы в течение нескольких лет каждый вечер обувать танцевальные туфли. Мечтаете бегло говорить по-французски? Нарабатывайте словарный запас и, как советует Эрикссон, «активно ищите новые слова».

Он также подчеркивает, что к подобного рода практике нельзя подходить бездумно. Всегда следует сознательно стремиться к совершенству. Иными словами, зона комфорта в учении должна все время перемещаться, так чтобы достигать ее с каждым разом было чуть труднее. Вы должны постоянно брать новые высоты и стараться выкладываться по полной на каждом занятии.

В последние годы в среде исследователей горячо обсуждается «правило десяти лет» — именно столько времени нужно затратить, чтобы достичь мастерства в выбранной области. Другие, например Малкольм Гладуэлл, говорят об отметке 10 000 часов. Но по большому счету — не все ли равно? Десять лет или 10 000 часов — нет ничего революционного в идее о том, что профессионализм требует значительных затрат времени и усилий. Даже в Средние века подмастерьям приходилось десять лет работать на мастера, прежде чем они могли начать собственное дело.

Действительно, для специалистов эта идея очевидна. Кинорежиссер Квентин Тарантино за долгие годы просмотрел столько фильмов, что друзья считают его одержимым, человеком, который смотрит кино круглые сутки. Однажды некий журналист спросил его, как он стал профессиональным кинематографистом. Тарантино рассмеялся, развел руками — видно было, что вопрос его задел, — а затем ответил: «Видите ли, когда вы сосредотачиваетесь в жизни на чем-то одном в ущерб всему остальному, вам сам бог велел побольше узнать об этом предмете».

 

Давайте подробнее остановимся на одном из типов развития, требующем значительных усилий, — специалисты называют его «практика извлечения».

Беннет Шварц — один из ведущих экспертов в изучении памяти в США. Однажды я приехал к нему во Флоридский международный университет. Когда я вошел, Шварц стоял у стола. Кабинет наполнял мягкий солнечный свет. За большими окнами виднелся обрамленный пальмами двор.

Шварц, одетый в рубашку с короткими рукавами и узкие брюки, казалось, что-то бормотал себе под нос и был похож на монаха, существующего в ином, мистическом мире.

— Добрый день, — негромко произнес я.

Он тут же обернулся и легким жестом отложил книгу.

Оказалось, что, когда я вошел, Шварц оттачивал свои навыки игры в скрабл. Ему предстояло участвовать в турнире по этой игре, и он заучивал слова из специального руководства. «Организатор позволил мне играть против сильных участников, — со смехом сказал мне Шварц. — Я должен быть уверен, что вспомню все нужные слова».

Как же развивает свои игровые навыки один из лучших специалистов по памяти?

Оказалось, Шварц использует метод самопроверки. Он постоянно старается вспомнить разнообразные слова. Когда он останавливается на светофоре — или ждет встречи в своем кабинете, то задает себе вопросы о том, что он выучил и что собирается выучить еще.

Такой подход носит название «практика извлечения». В последнее время он часто упоминается в книгах, посвященных проблемам памяти, и некоторые источники указывают, что этот метод на 50% эффективнее, чем любые другие формы обучения. В одном из известных исследований первая группа участников четыре раза перечитывала отрывок текста. Вторая группа прочла текст всего один раз, но затем ее трижды попросили его вспомнить. Спустя несколько дней исследователи предложили участникам вспомнить прочитанное, и выяснилось, что те, кому пришлось вспоминать текст сразу после прочтения, усвоили гораздо больше. Иными словами, те, кто старался вспомнить информацию, вместо того чтобы несколько раз перечитывать ее, дальше продвинулись в обучении.

В изучении проблем образования практику извлечения иногда называют эффектом тестирования: применяя ее, вы должны задавать себе конкретные вопросы о том, что только что узнали. Однако эта идея во многом выходит за рамки обычной самопроверки. Особую важность в практике извлечения имеют усилия, которые вы прилагаете, вспоминая выученное. Вы задаете себе вопросы о том, что узнали, чтобы убедиться, что можете воспроизвести эти знания.

Проще говоря, практика извлечения — не тест с вариантами ответов, из которых нужно выбрать один правильный. Скорее, вы словно пишете в уме короткое эссе: вспоминаете идею и формулируете ее осмысленное резюме. В этом плане можно сказать, что практика извлечения — тип мыслительного действия, способ активного создания смысловой сети, поддерживающей то, что нам известно. Психолог Боб Бьорк сказал об этом так: «Акт извлечения информации из памяти — один из важнейших моментов в учении».

Многочисленные преимущества практики извлечения связаны с природой долговременной памяти. Мария Конникова в своей книге «Выдающийся ум» утверждает, что долговременная память — это своего рода чердак, место для хранения наших воспоминаний. А конкретные воспоминания, согласно этой аналогии, — что-то вроде картонных коробок, разрозненное собрание артефактов, практически не связанных между собой.

Конникова подчеркивает, что эти связи и в самом деле недостаточно прочны и, если коробка-воспоминание остается неиспользуемой слишком долго, содержимое постепенно покрывается пылью. Образы стираются. Со временем все становится серым, неразличимым и полностью теряет смысл.

Таким образом, практика извлечения помогает нам помнить, что хранится в этих коробках. Она заставляет нас строить связи — и тем самым укреплять наши знания. Когда мы залезаем на чердак нашей памяти и вспоминаем, что лежит в той или иной коробке, воспоминания становятся более устойчивыми, прочнее вплетаются в нейронную сеть, которая обеспечивает понимание. По словам Шварца, «практика извлечения также напоминает нам, что мы должны следить за тем, где и что хранится в нашей памяти, — таким образом, знания, которыми мы пользовались недавно, становятся доступнее».

Практика извлечения работает не только с фактами — ее также можно использовать для улучшения концептуального понимания. Согласно одному из подходов, вначале вы делаете набор карточек с перечислением фактов, затем — второй набор с упражнениями типа «приведите пример из жизни» или «изобразите эту идею визуально». Учебный процесс заключается в том, чтобы выбрать по одной карточке из первого и второго наборов и выполнить соответствующие задания.

Кроме того, практика извлечения не требует ничего записывать. Будучи студентом колледжа, я работал помощником преподавателя в группе, в обучении которой использовался один из методов практики извлечения. Раз в неделю я должен был собирать студентов в кабинете и в быстром темпе задавать им устные вопросы. Занятие было довольно коротким — всего лишь 45 минут. Но эффект был очевиден: чем больше знаний студенты извлекали из памяти, тем больше они выучивали.

Шварц на своих занятиях по психологии использует тот же подход, заставляя студентов постоянно задавать самим себе вопросы о том, что они узнали. «Например, — рассказал он, — раз в неделю я провожу опрос, а студентам этого, конечно, очень не хочется. Им это не нравится. Они жалуются. Каждую неделю я выслушиваю истории о том, что у кого-то умерла бабушка, и тому подобные оправдания». Однако такие краткие проверки — гарантия того, что студенты будут постоянно собирать и проверять свои коробки памяти, а в результате получат более высокие оценки на финальных экзаменах.

Сам Шварц успешно выступил на турнире по скраблу. Организатор включил его в сильную команду, и ему пришлось сражаться с лучшими игроками штата. Используя практику извлечения, Шварц смог выиграть примерно треть своих партий. После турнира я получил от него шутливое письмо, где было сказано: «Я оказался не последним, так что все в порядке».

 

Польза, которую мы получаем от преодоления трудностей, отражается на нашем головном мозге. Есть мнение, что сосредоточенное погружение в материал помогает изменить наши нейронные связи на самом базовом уровне — и достичь более глубокого понимания.

Я многое узнал об этом во время беседы с Юйчжэном Ху — мы встретились с ним в пригородном кафе. Этот ученый занимается исследованиями пластичности мозга в одной из лабораторий Национальных институтов здравоохранения США, и его давно поражает способность мозга развиваться с течением времени.

История жизни самого Ху началась в Китае, в сельской глубинке в нескольких сотнях километров от границы с Вьетнамом. В крошечной деревеньке, где вырос Ху, водопровод считался роскошью, машина — диковинкой и мало кто из жителей имел образование выше среднего. «В моей деревне мало что изменилось со времен династии Цин», — сказал мне Ху.

Ху стал одним из тех немногих, кто поступил в колледж. Ему удалось получить место в одном из заведений «китайской Лиги плюща» — Чжэцзянском университете, и вскоре он начал изучать так называемое белое вещество головного мозга. Белое вещество служит средой для передачи нервных импульсов и помогает разным участкам мозга обмениваться сообщениями. Благодаря ему поток информации движется более эффективно, передача электрических сигналов от одного нейрона к другому ускоряется. Если бы в мозге существовали провода, белое вещество было бы в них медной проволокой — субстанцией, по которой идут сигналы.

В одном из первых своих исследований Ху вместе с группой коллег решили выяснить, могут ли определенные типы практики простимулировать развитие белого вещества в мозге. Они сравнили две группы учеников, одна из которых получила интенсивную математическую подготовку, а вторая — нет. Результаты исследования показали, что занятия математикой способствуют развитию передающего вещества: на томограммах было видно, что определенные участки белого вещества мозга, такие как мозолистое тело, более активны у тех, кто проходил углубленную, требующую усилий для освоения математическую программу.

Работы Ху опирались на результаты десятилетних исследований, которые показали: когда дело касается мозга, рассчитывать на постоянство не приходится. Системы нашего мозга совсем не похожи на металлические детали, имеющие жестко заданную форму. Мозг способен адаптироваться к окружающей среде. Это скорее нейронное облако, чем нейронная бетонная конструкция. Так, например, если вы — мастер карате, то белое вещество вашего мозга претерпевает совершенно очевидные структурные изменения. Аналогичные изменения происходят, когда мы учимся жонглировать — или медитировать.

У этой идеи есть целый ряд следствий, важных с точки зрения развития навыков. Во-первых, в мозге существует куда меньше жестких нейронных структур, чем мы привыкли считать. Он не остается неизменным с рождения. Наши мыслительные способности не запрограммированы заранее. Долгое время люди верили в идею «критических периодов», то есть в то, что определенными навыками необходимо овладевать в определенные периоды жизни. Но, если не считать нескольких конкретных способностей, мы можем приобретать большинство навыков в любое время жизни.

Однако абсолютно новым — и самым важным — итогом этих исследований стало понимание того, как именно мозг создает новые структуры. Судя по всему, он производит новое белое вещество в ответ на трудности, испытываемые в процессе мышления. Если разрыв между тем, что нам известно, и тем, что мы способны сделать, слишком велик, структура мозга меняется так, чтобы справиться с проблемой. Группа немецких ученых сформулировала новую гипотезу относительно того, почему так происходит. По их мнению, новые нейронные структуры возникают, если «спрос» в нашем мозге значительно преобладает над «предложением».

Во время нашей встречи с Ху он говорил о том, что мозг реагирует на возможность обучения чему-то новому. Встретившись со сложной задачей, он мобилизует все силы для ее решения. «Ваш мозг оптимизирует способы выполнения задания. Если вы много практикуетесь в чем-то, ваш мозг думает: "Это важно" — и вы вырабатываете стратегию, позволяющую выполнить задачу наилучшим образом». Иными словами, мозг как будто сам понимает ценность преодоления трудностей, ценность обучения как действия.

В тот вечер, когда мы встретились с Ху в Starbucks, я в конце концов набрался смелости и спросил, что у него с правой рукой. Честно говоря, сложно было не заметить, что она деформирована: два пальца у Ху срослись вместе. Он ответил, что родился с этим дефектом и понятия не имеет, есть ли у этой аномалии название или конкретная причина. Почувствовав мое любопытство, ученый лишь пожал плечами, вздохнул и сказал, что очень редко думает об этом.

 

Контрольный вопрос № 9

Его безразличие, в общем, вполне понятно. Физическая аномалия никак не влияет на его способность работать, водить машину или играть с сыном. Но я пришел еще к одному выводу: мне показалось, что мозг Ху уже адаптировался к ней. Произошло развитие белого вещества. Трудность была преодолена. Столкнувшись со сложной задачей, мозг нашел пути оптимизации.

Такого рода оптимизация нервной системы имеет ключевое значение, когда дело касается ошибок — еще одного аспекта развития и преодоления трудностей при освоении базовых навыков или знаний.

Психология ошибок

Исследователи проблем обучения не всегда верили в силу ошибки. Трудности не всегда воспринимались как часть учебного процесса, и в более пассивных поведенческих моделях обучения ошибки считались именно ошибками. Они указывали на то, что человек учится неправильно. Трудности в обучении свидетельствовали только о том, что он делает что-то не так.

Но сегодня стало понятно, что понимание не передается в неизменном виде из головы одного человека в голову другого. Наш мозг не просто устройство для хранения информации, сейф или склад воспоминаний. Мы должны осмыслять идеи, осваивать мастерство, а это значит, что ошибки просто неизбежны.

Эта идея совершенно очевидна, когда мы пользуемся, например, практикой извлечения. Если вы постоянно задаете себе вопросы, обязательно что-то упустите. Даже Беннет Шварц часто ошибается, готовясь к своим турнирам по скраблу.

Не менее важно то, что ошибки рождают смысл. Они создают понимание. К примеру, задайте себе такой вопрос: «Назовите столицу Австралии». Если вы не австралиец, скорее всего, первым городом, который придет вам в голову, будет Сидней. Но это неверно.

Вторая попытка. Может быть, Мельбурн? Опять неверно.

А может быть, Брисбен? Перт? Аделаида? И эти версии также неверны.

Оказывается, правильный ответ — Канберра.

Я знаю. Звучит странно. Если вы не австралиец, правильный ответ, скорее всего, вызовет у вас недоумение. Типа «Погодите, что, серьезно? Канберра — столица Австралии?».

Но это ощущение — этот быстро просвистевший в вашем мозге момент удивления — и есть обучение. Это сигнал к изменению наших представлений о чем-либо. Совершая ошибку, мы начинаем искать смысл, и таким образом обучение становится более эффективным. Вспомните кучу коробок на чердаке нашей памяти, о которой мы говорили ранее. При наличии ошибки (причем существенной) мы ставим на соответствующей коробке жирный красный крест и говорим себе: «Запомни эту мысль. Это важно».

Конечно, здесь есть проблема. Никто не любит ошибаться. Ошибки ранят, унижают и деморализуют. Даже незначительные оплошности — неверно произнесенное слово, плохо исполненное поручение — могут преследовать людей годами. В этом смысле ошибки заставляют нас переосмыслять свое место в жизни, они — угроза нашей личности.

Не так давно я познакомился с математиком Джорданом Элленбергом. Он считался вундеркиндом — по крайней мере, согласно газетной легенде, уже в трехлетнем возрасте мог прочитать дорожные указатели. К семи годам Джордан научился решать математические задачи уровня старших классов. В 17 лет блестяще сдал вступительный экзамен по математике для поступления в вузы США, и газета The Washington Post назвала его «истинным гением». Сегодня Элленберг — профессор математики в Висконсинском университете, автор многих статей и книг, высоко оцененных научным сообществом.

Я не много говорю в этой книге о таланте по одной простой причине: его роль в обучении преувеличена. Слишком часто мы смешиваем одаренность с другими важными факторами, такими как усилия и упорство, практика и стратегия обучения. Нам нужно упрощенное, однозначное объяснение успеха, поэтому мы упорно цепляемся за идею врожденных способностей.

Более того, мы забываем о том, что само обучение формирует интеллект. Эти два фактора тесно связаны. Последние несколько десятилетий показатели IQ уверенно ползли вверх, и многие эксперты считают, что причиной этого стали школьные программы. «Я всегда воспринимал тесты на IQ как способ оценить врожденные способности в сочетании с результатами обучения», — говорит экономист Ладжер Восманн.

Наконец, пока еще небольшое, но постоянно растущее число исследований показывает, что организация процесса обучения может играть более важную роль, чем врожденная сообразительность. Мы уже сталкивались с этой идеей; известно, что эффективные методы обучения — наилучший прогностический фактор академических успехов, а такие навыки, как метасознание, не менее важны, чем «голый» интеллект.

Конечно, время от времени встречаются Джорданы Элленберги — люди действительно одаренные, точки, выпадающие из усредненной кривой человеческого интеллекта. Но здесь есть подвох. Даже гениям необходимо преодолевать трудности. Развивая свои навыки, они, как и все остальные, тратят многие часы на работу над ошибками, испытывая смущение и непонимание.

В детстве Элленберг скептически относился к этому неудобному аспекту учения, считая, что, если человек делает ошибки, значит, ему не хватает ума. Слово «трудолюбивый» казалось ему жестоким, если не оскорбительным. Гениальность, по его мнению, была такой же врожденной чертой, как рыжие волосы или маленький рост, и ему льстило, когда его называли вундеркиндом. Для него талант был божьим даром: благодаря ему учеба практически не требовала усилий, являясь его особой силой.

Когда мы встретились с Элленбергом в кафе, стало понятно, что сейчас он кардинально поменял свое мнение о развитии навыков. За годы занятий высшей математикой он понял, что ошибки в учении необходимы. Их нужно совершать, чтобы стать настоящим профессионалом. От промахов не застрахован никто. «Вам понадобится невероятная стойкость перед лицом неудач, — сказал Джордан. — 95% времени вы чувствуете себя совершенно растерянным».

Мне было очень приятно слышать то, что говорил Элленберг о природе мастерства. Он, кажется, был самым умным человеком из всех, с кем я встречался лично, и уж точно самым умным из всех, с кем я делил кусок пирога. Так что нам всем наконец необходимо понять, что ошибки неизбежны. Люди ошибаются. Постоянно. Мы терпим неудачи в учении точно так же, как и во всем остальном. Даже у лучших учеников — и талантливейших математиков — случаются провалы и промахи.

Более того, ошибки — это суть мышления. Они лежат в основе развития любых идей. Чтобы учиться, чтобы овладевать мастерством, нам нужны ошибки, потому что без них нет понимания. В своей книге «Быть неправым» (Being Wrong) журналистка Кэтрин Шульц утверждает, что запрет на ошибки — все равно что запрет на сомнения и скептицизм: он не дает нам перейти к более глубоким логическим рассуждениям. Ошибки, пишет она, суть человеческой натуры.

 

Если ошибки и трудности — неотъемлемая часть учения, мы должны быть к ним готовы. Для образования это новая идея, однако в спортивных тренировках она существует веками, и практически любой тренер — от детского до профессионального — обязательно произносит прочувствованные речи о том, как важно быть эмоционально и ментально стойкими перед лицом неизбежных трудностей.

Футбольный тренер Джим Харбо знаменит такими речами — так же, как и ушедшая от нас тренер одной из женских баскетбольных команд Пэт Саммитт. Эти вдохновляющие выступления, как правило, посвящены одной и той же теме. Тренер, собрав игроков вокруг себя в раздевалке, громким и хриплым голосом задает вопросы: «Вы будете выкладываться на 100%? Вы останетесь сильными? Вы не отступите перед неудачами, трудностями и неизбежными ошибками?»

Наверное, самая известная речь в раздевалке принадлежит тренеру Хербу Бруксу, и произнесена она была в 1980 году. В тот момент олимпийская сборная по хоккею состояла из студентов колледжей, большинство из которых едва вышли из подросткового возраста. Команда русских, напротив, представляла собой сборную суперзвезд, доминировавших в спорте уже не первый год.

Перед олимпийским финалом Брукс собрал американских игроков и подчеркнул, как важно быть эмоционально стойкими. Он допускал, что советские хоккеисты могут много забивать, что они даже могут быть лучшей командой. Но призывал американцев верить в себя. «Ваше предназначение — быть здесь в этот момент, — сказал Брукс хоккеистам. — Ваше предназначение — участвовать в этой игре».

Несомненно, эта речь вдохновила молодых людей. Несмотря на то что советская команда в самом начале игры забила шайбу в ворота противника, американцы выстояли и в конечном итоге победили со счетом 4:3. Эта игра получила название «Чудо на льду».

Однако, хотя идея эмоциональной и ментальной стойкости легла в основу немалого количества побед в спорте, оказывать влияние на практику образования она стала лишь недавно. Во многом этот процесс восходит к одному знаменитому исследованию — так называемому зефирному эксперименту. Многим из нас даже не нужно дополнительно объяснять, что это такое: остроумный эксперимент Уолтера Мишела, впервые поставленный в 1968 году, стал одним из самых известных психологических опытов XX века.

Как и большинство других блестящих экспериментов, это исследование было крайне простым. Мишел приглашал в комнату ребенка детсадовского возраста. Ребенок мог сразу же съесть небольшое угощение — например, зефир или печенье — или подождать и через некоторое время получить в два раза больше. Некоторые дети сразу же набрасывались на сладость — они не желали откладывать вознаграждение. Другие ждали, стараясь сохранить терпение и самоконтроль, чтобы получить двойную порцию угощения.

Выяснилось, что такого рода эмоциональная защита, сознательный отказ от быстрых решений, имеет огромное значение в последующей жизни человека. Мишел обнаружил, что способность четырехлеток справляться со своими сиюминутными желаниями и эмоциями дала им массу преимуществ. Те дети, которые смогли подождать и получить в итоге больше, оказались лучшими учениками в школе, в целом были более уверены в себе и легче справлялись с жизненными трудностями.

Работа Мишела послужила толчком для дальнейших научных изысканий, но, к сожалению, крайне мало повлияла на социум, особенно в том, что касается реакции на ошибки. Во многих школах учеников до сих пор пытаются оградить от всего, что хотя бы отдаленно напоминает неудачу. Сверхзаботливые родители одинаково вознаграждают любые действия ребенка, умиляясь тому, какой он молодец, при каждом удобном и неудобном случае — даже если он просто съехал с горки на игровой площадке.

Хотя наука о настойчивости еще молода, очевидно, что все мы нуждаемся в способах справляться с эмоциональной стороной ошибок и неудач, потерь и разочарований. Нам нужна подобная особая стойкость. В этом отношении процесс обучения во многом сводится к эмоциональному контролю.

В основе данной практики лежат знания. Профессор Йельского университета Марк Брэкетт утверждает, что люди проявляют гораздо больше стойкости, когда разбираются в своих чувствах. В самых разных ситуациях — от ссоры с другом до простого желания съесть сладенькое — Брэкетт рекомендует давать определение своим чувствам. Мы должны говорить себе: «Мой товарищ меня разозлил» или «Мне действительно очень хочется съесть этот кусочек зефира».

 

Контрольный вопрос № 10

Когда мы распознаем свои эмоции, мы можем ими управлять. Дав название тому или иному чувству, мы можем начать его осмыслять. Очень часто такой тип контроля эмоций, призванный помочь нам справиться со стрессом, требует внутреннего диалога — мы должны высказать сами себе слова поддержки после неудачи или столкновения с трудностями.

Ряд недавних исследований проливают свет на этот процесс. Выяснилось, что действительно полезно говорить с самим собой с авторитетной позиции. Если вам очень хочется съесть зефир, нужно сказать себе: «Конечно, ты с удовольствием съешь кусочек пастилы прямо сейчас, но два кусочка будут еще лучше!» Исследования показывают, что в разговорах с собой использование второго лица — «ты» — оказывается более эффективным, чем использование первого — «я». Почему? Обращение к себе как бы со стороны звучит более авторитетно и убедительно, и в этом случае мы больше склонны прислушиваться к голосу в своей голове.

Роль общества также очень важна. Джошуа Браун из Фордемского университета, многие годы посвятивший изучению социальных и эмоциональных программ, считает, что эмоциональная стойкость во многом сводится к ощущению социальных связей, групповой идентичности. Так, например, одной из причин того, почему в оригинальном опыте Мишела детям было так трудно удержаться и не съесть зефир, было то, что они оставались в комнате в одиночестве, без друзей, без кого-либо, кто мог бы их поддержать.

Сам Мишел советует изменить образ мыслей. Чтобы лучше управлять эмоциями и быть более стойким, нужно взглянуть на то, что вызывает у вас затруднения, под другим углом. Так, если вы мечтаете похудеть, вам следует воспринимать зефир не как угощение, а как яд — благодаря чему он изрядно потеряет соблазнительность в ваших глазах.

Также Мишел говорит о пользе планирования в формате «если — то». Так, вместо того, чтобы думать «Может быть, я сделаю уроки позже», следует думать: «Если я сделаю уроки сейчас, то потом смогу пойти погулять». Мишел утверждает, что четкие правила помогают нам управлять эмоциями, так как уменьшают число эмоций, требующих управления. Такого рода привычки, заменяющие лишние эмоции и рассуждения, требуют куда меньших затрат душевной энергии. Как говорит Мишел, наша цель — «вынести усилия за пределы контроля, требующего усилий».

 

Итак, мы с вами обсудили различные подходы к обращению с эмоциями, однако до сих пор так и не рассмотрели толком один из важнейших аспектов: действительно ли мы верим, что неудачи в учении для нас полезны?

Лучше всего здесь будет вспомнить тот момент, когда вы последний раз терпели неудачу — например, сделали ошибку в докладной записке вашему боссу или ляпнули какую-то глупость в разговоре с другом.

Что вы после этого подумали? «Здорово! Есть повод задуматься, как сделать лучше в будущем!» или «Черт, вечно у меня ничего с этим не выходит!»?

Психолог Кэрол Дуэк изучала подобные пары ответов не один десяток лет. По итогам ее исследований выяснилось, что некоторые из нас являются тайными эссенциалистами — то есть членами «Партии природы». Иными словами, они считают природу — биологию, гены, ДНК — ключевым фактором успеха. Таким образом, получается, что любой человек по определению либо умен, либо глуп, либо силен, либо слаб, либо хорош, либо плох и т.д. Поэтому, когда терпим неудачу, мы думаем: «Черт, вечно у меня ничего с этим не выходит!»

Другие люди, по мнению Дуэк, являются сторонниками воспитательного подхода. Они считают, что любое умение — будь то серфинг или математические способности — можно выработать. Практика и развитие — ключ ко всему. Само собой, они большие оптимисты. Но помимо этого они воспринимают мир как место, где люди могут меняться и расти. Короче говоря, «Партия развития» верит в прогресс, и, когда ее последователи терпят неудачу, они думают: «Здорово! Есть повод задуматься, как сделать лучше в будущем!»

Работы Дуэк вышли уже довольно давно — и, пожалуй, не менее популярны, чем работы Мишела, — однако недавние исследования показывают, что подобная разница во взглядах очень сильно влияет на отношение людей к учебе, особенно требующей преодоления трудностей.

Так, например, люди из «Партии развития» гораздо больше склонны к активной мыслительной деятельности, и исследования показывают, что они чаще занимаются самопроверкой. То же самое относится и к родителям из этого лагеря: они проводят больше времени за выполнением домашних заданий со своими детьми. В каком-то смысле можно сказать, что они просто больше верят в ценность усилий.

Во время моей беседы с Дуэк она сказала, что наше отношение к ошибкам имеет глубокие социальные корни. Всего лишь нескольких слов от наставника, лидера или родителя бывает достаточно, чтобы перейти из «Партии природы» в «Партию развития».

Действительно, в одном из ранних экспериментов ученые использовали разные слова для похвалы детям. Одним говорили: «Ты такой умный!» Другим: «Ты так усердно работаешь!» Оказалось, что даже такая вроде бы незначительная разница имела существенное значение.

Позднее Дуэк выяснила, что еще сильнее, чем слова, на отношение к обучению влияют действия. Не так давно они с коллегами показали, что убеждения родителей не всегда передаются детям. Если родитель хвалит ребенка за усердие, это вовсе не означает, что ребенок автоматически окажется в «Партии развития».

Гораздо важнее здесь реальная реакция родителей на неудачи ребенка. Приписывают ли они их недостатку способностей, как члены «Партии природы»? Или говорят об ошибках как о возможности для роста, как члены «Партии развития?» Во втором случае дети с гораздо большей вероятностью примкнут к тому же лагерю. Иначе говоря, если родители активно демонстрируют свое отношение к ошибкам как к стимулу для развития, дети тоже начинают в это верить.

 

Контрольный вопрос № 11

С точки зрения отдельно взятого человека многое зависит также от того, что он сам себе говорит, и здесь Дуэк рекомендует изменить свой внутренний диалог. Убеждайте себя не расстраиваться из-за ошибок, сосредоточиться на совершенствовании и воспринимать неудачи и промахи как возможность улучшить свои навыки или знания. Дуэк советует, совершив ошибку, спросить себя: «Чему это меня учит? Как мне сделать лучше в следующий раз?»

Другие эксперты, например Анжела Дакворт, предлагают несколько иной, хотя и сходный взгляд на этот вопрос. Дакворт, психолог из Пенсильванского университета, советует заранее настраиваться на преодоление трудностей при овладении тем или иным навыком. По ее мнению, столкнувшись с неудачей или трудностями, следует говорить себе: «Это нормально».

Сайен Бейлок идет еще дальше, подчеркивая, что люди должны намеренно искать ситуации, в которых они могут совершить ошибку. «Не будьте беспомощными», — говорит она. Так, если вы боитесь выступать перед публикой, старайтесь делать это как можно чаще. Если вы считаете, что у вас нет способностей к математике, решайте больше математических задач — хотя бы просто вычисляйте сумму чаевых в ресторане.

Это не значит, что стоит бездумно хвалить себя и других за практику и приложенные усилия. Ошибки не являются позитивными по определению, так же как и стойкость. Дуэк утверждает, что, хваля кого-то, мы должны конкретно связывать свою похвалу с результатом. Поэтому лучше всего говорить что-нибудь вроде: «Видишь, какую пользу принесли твои тренировки?» Или: «Как замечательно, что ты так усердно работал и добился такого прогресса!»

Следовательно, наибольшее значение имеет вера в развитие. Чтобы учиться на ошибках, целенаправленно расти, вы должны безоговорочно примкнуть к «Партии развития». Как сказал когда-то Херб Брукс, тренер хоккейной команды, которая одолела сборную СССР: «Успеха достигают те, кто верит в победу и готовится к ней. Многие хотят победить, но многие ли из них готовятся к этому? В этом-то и состоит разница».

 

В своем отношении к баскетболу я долго был тайным членом «Партии природы». Несмотря на все речи в раздевалке — и мою многолетнюю работу в сфере образования, во время игры я часто скатывался к эссенциалистскому подходу, и голос природной доктрины заглушал все в моей голове.

Бросая мяч мимо корзины, я думал: «У меня всегда было плохо с бросками». Я зарабатывал штрафной и размышлял: «Ну что, опять промахнусь?» И в товарищеских матчах было то же самое: кто-то проскальзывал мимо меня, и в голове проносилось: «Ну вот, опять замешкался».

Как и у многих убеждений, у этого моего отношения горькая и долгая история, которая началась еще в декабре 1991 года. Я играл в школьной команде — тощий парень, едва дотянувший до метра восьмидесяти, — и моей главной функцией было сидение на скамейке запасных. Тогда нашим основным соперником была команда Плезантвиля, где играл выдающийся центровой по имени Отис Хилл. Хилл, ростом за два метра и весом около 90 кг, впоследствии вывел команду Сиракуз в чемпионы Национальной ассоциации студенческого спорта и профессионально играл в баскетбол в Польше.

По нашим заниженным школьным стандартам Хилл был для нас почти что Майклом Джорданом. Он мог в одном прыжке, без разбега, загнать мяч в корзину, и броски его были действительно мощны. Большинству участников нашей команды такое даже не снилось. Уж мне-то точно.

И вот наступил тот пятничный вечер. Мы играли с Плезантвилем в их зале, до отказа заполненном местными фанатами с барабанами, трещотками и горнами. С первых же минут наш угловой защитник Грег Конвей показал себя как нельзя лучше. Трехочковые, броски с разбега, с разворота… В итоге он принес команде почти 40 очков.

В то же самое время наша оборона прижала Хилла. Это настолько потрясло звезду Плезантвиля, что он едва не устроил драку в перерыве. В четвертом периоде мы вели со счетом 55:54. Болельщики были в ярости. Мы, маленькая школьная команда, неожиданно поймали удачу за хвост. А у них был форвард, имевший все шансы попасть в НБА.

А потом, когда до финальной сирены оставалось каких-то 12 секунд, наш тренер Эд Сэндс вывел меня в игру. Честно говоря, за весь сезон я провел на площадке минут десять. Но один из наших игроков был удален, и вот внезапно я оказался в игре, кругом бесновались болельщики, и момент был решающим — мы вели с разницей всего лишь в одно очко.

Наверное, каждый ребенок мечтает о том, как приведет свою команду к победе, совершив блестящий бросок, решающий удар или пробежку из последних сил на последних секундах, и я помню, как стоял, дрожа от возбуждения и разглаживая ладонями шорты.

Сэндс велел мне играть в обороне против разыгрывающего Плезантвиля. «Просто не пускай его к корзине, — сказал он мне. — Не дай ему обойти себя. Закрывай его».

Разыгрывающий получил мяч. Крики и песни болельщиков, грохот барабанов и трещоток заполняли зал до краев. Я до сих пор очень хорошо помню, что произошло. Я держал разыгрывающего, но мне очень хотелось отобрать у него мяч и совершить бросок самому. Иными словами, совет Сэндса влетел мне в одно ухо и вылетел в другое.

И разыгрывающий, кажется, все понял — и в долю секунды пронесся мимо меня и бросил мяч в корзину. Плезантвиль теперь вел, тоже с перевесом в одно очко. Секунды утекали. Игра закончилась. Мы проиграли.

Я помню, что Сэндс был так зол, что отказался пожать мне руку после игры. Спустя много лет, когда мы встретились с ним, оказалось, что он тоже помнит последние моменты той игры так четко, как будто это прошлогодний финал НБА.

— Ты был слишком возбужден и не мог сосредоточиться, — вспоминал он. — Я такой: «Дай ему место, дай ему место!» Но он тебя обошел, и — бум, бросок, свисток, игра окончена.

— Я помню, что вы даже не разговаривали со мной после поражения, — сказал я.

— Вполне возможно, — со смехом ответил Сэндс. — Это могла быть величайшая победа в истории вашей школы, а ты все профукал.

Я перестал играть в баскетбол не из-за того матча с Плезантвилем. Однако именно тогдашний опыт перевел меня в «Партию природы» во всем, что касалось спорта. Он заставил меня думать, что у меня нет спортивных способностей, что я слишком медлительный и у меня плохая координация. Я дал определение своим баскетбольным навыкам — образно говоря, убрал их в коробку и навесил ярлык «Все профукал».

Я пишу об этом не для того, чтобы освежить в памяти школьные годы. Я просто хочу сказать, что ярлыки — часть позиции эссенциализма, а, как говорит Дуэк, эссенциализм — форма стереотипирования.

Если подойти к этой идее с другой стороны, мы заметим, что люди учатся, имея разные цели. Мы можем стремиться к обретению мастерства, к совершенствованию, к оттачиванию своих навыков. При таком подходе нас меньше волнуют ярлыки. Единственное, что нас действительно интересует, — как стать лучше в чем-то.

И наоборот, мы можем сосредоточиться на конкретных полученных результатах — тогда главным для нас становится определенный уровень достижений. Нам хочется доказать окружающим, что мы на что-то способны. Когда людей волнует только результат, они всегда хотят быть победителями. И в конечном итоге оказываются в «Партии природы»: они хотят показать, что победили в большой игре — в генетическом соревновании.

Конечно, есть и промежуточные варианты. Мастерство и результативность вовсе не бинарные противоположности. Контекст, задача, личность — все это оказывает свое влияние на отношение. Проблема состоит в том, что даже несколько шагов в сторону сосредоточенности на результатах уже могут представлять опасность. Мы начинаем видеть в любой задаче угрозу. При подходе, ориентированном на результат, все хорошо, если мы достигаем успеха. Тогда мы считаем себя умными, сильными, стойкими. Но если у нас что-то не получается, пути назад нет — мы начинаем думать, что мы тупые, слабые или немощные.

Чем дальше, тем хуже — и вот уже сосредоточенность на результате делает нас уязвимыми для других опасных заблуждений. Нас начинают притягивать ярлыки. Возьмем, к примеру, Джошуа Аронсона, который очень переживал из-за того, что люди видят в нем, если можно так выразиться, тело с орбиты звезды психологии. Поясню: отец Джошуа, Эллиот Аронсон, — один из наиболее уважаемых психологов в мире. Работая в Гарварде, а затем — в Техасском университете, Эллиот внес свой вклад в развитие теории когнитивного диссонанса, суть которой в том, что люди испытывают дискомфорт, если делают что-то, вступающее в конфликт с их идеалами.

Когда Джошуа поступил в магистратуру Стэнфорда, чтобы изучать психологию, это наследие стало для него источником проблем. Он ощущал себя «жертвой позитивной дискриминации», ему казалось, что его приняли только потому, что его отец был знаменитым академиком. Как-то раз один из магистрантов сказал: «Для нас большая честь, что вы с нами» — и этот комментарий породил у Джошуа смесь злости и страха. «Это было все равно что заявить: "Добро пожаловать, вы в центре внимания"», — рассказывал мне Джошуа.

Со временем Джошуа смог преодолеть свои «проблемы с отцом». Иными словами, он сосредоточился на приобретении мастерства, а не на утверждении себя. Но этот опыт сформировал его интересы как ученого. В магистратуре и позже, во время работы в Нью-Йоркском университете, Джошуа изучал ярлыки, которые используют люди в ходе учения, и показал, что эти ярлыки влияют на результат.

Говоря точнее, люди часто стараются соответствовать ярлыкам, которые сами себе придумали. К примеру, стоит лишь упомянуть о том, что христиане плохо справляются с естественными науками, и результаты учеников, принадлежащих к христианской конфессии, сразу оказываются хуже. И наоборот: женщины гораздо лучше выступают перед публикой, если в помещении есть портреты успешных женщин.

Если люди нацелены на конкретный результат, ярлыки имеют над ними гораздо большую власть. Мы сами загоняем себя в жесткие рамки, говоря: «У меня никогда не получится. Я всегда ошибаюсь. Женщины не умеют произносить удачные речи. Дети известных профессоров всегда получают то, что хотят».

Подобные тревожные мысли — похоронный звон по любым попыткам совершенствования. Они, как ментальный вирус, поражают кратковременную память. Тем же, кто сосредоточен на обретении мастерства, гораздо проще стряхнуть с себя любые стереотипы. Когда мы стремимся к совершенству, нам не нужно ничего доказывать другим — поэтому мы можем лучше сосредоточиться на задаче.

Я беседовал с такими специалистами, как Джошуа Аронсон и Кэрол Дуэк, задолго до того, как начал брать уроки баскетбола. Но, несомненно, их взгляды на обучение оказали влияние на мои установки.

Во-первых, я присоединился к «Партии развития» и смог точнее направить свою мыслительную энергию на процесс отработки бросков. Я старался видеть в любых событиях возможность для совершенствования. Поэтому, когда бросок не удавался, я спрашивал себя: «Правильно ли я встал по отношению к корзине? Я хорошо работал ногами? А руками?»

Так же я старался относиться и к ошибкам. Если кто-то обходил меня в дриблинге, я рассматривал собственную оплошность как вызов: «Как ему это удалось? Как мне остановить его в следующий раз?»

В то же самое время я старался избегать ярлыков. Я не хотел загонять себя в рамки. Они казались мне черными дырами, ведущими прямиком в «Партию природы», и теперь, бросая мяч мимо корзины, я обязательно напоминал себе, что и профессионалы иногда промахиваются.

Постепенно я начал применять и другие, более эффективные подходы к тренировкам. Навыки обучения все глубже проникали в процесс моего развития, и я стал гораздо лучше контролировать свои действия. Иногда я снимал тренировки на видео, чтобы понять, как повысить точность бросков. Также я снимал и затем просматривал видео своей игры в обороне (и понял, что мне нужно наклоняться ниже, чтобы двигаться быстрее).

Тренируясь на площадке рядом с домом, я использовал другую форму мониторинга, отмечая процент удачных бросков, сделанных с разных точек, чтобы лучше отслеживать свой прогресс. Так я заметил, что из угла попадаю пять раз из десяти, а со штрафной линии — шесть из десяти.

Кроме того, я воспользовался рекомендациями специалиста по изучению памяти и игрока в скрабл Беннета Шварца и разбил свои тренировки на части, чтобы превратить их в некое подобие контрольных опросов и работать по принципу практики извлечения. Так, вместо того, чтобы тренироваться раз в неделю, я ходил туда почти каждый день, оттачивая различные навыки. Я ходил туда, даже если было дождливо или холодно. И даже если я мог выделить для тренировки всего лишь 15 минут. И даже если для этого мне приходилось перепрыгивать через цепное ограждение или если это был день после Рождества. Я все равно шел на улицу и тренировался.

Я применял и другие важные стратегии. К примеру, старался довести определенные навыки до автоматизма и повторял штрафные броски снова и снова, совершая одни и те же движения: два шага с ведением мяча, пауза, приседание и выпрыгивание вверх.

Но самое главное — я изо всех сил старался сохранять сосредоточенность на процессе. Моей целью был только мой личный прогресс: улучшить технику подбора мяча, стараться забросить хотя бы один мяч в каждой игре, лучше играть в обороне… Я совершенствовал и свой внутренний диалог и, если вечер выдавался особенно неудачный, обязательно напоминал себе: «Это всего лишь игра».

В какой-то момент все начало срастаться воедино и из кусочков головоломки выстроился рисунок. Я помню тот вечер среды, когда мои броски неожиданно стали попадать в цель. Вот я бросаю из угла — мяч в корзине. Бросаю со штрафной линии — мяч в корзине!

К тому времени мои товарищи по команде уже поняли, что что-то изменилось. В тот вечер один из них спросил меня прямо: «Чувак, ты что, тренировался специально или что?»

На следующее утро я получил письмо от еще одного друга: «Слышал, вчера ты был в ударе».

Вообще-то мне было особо нечего на это ответить. Я и сам знал, что тренировался. Знал, что поверил в себя. Знал, что стал лучше.