В 1936 году художник Джексон Поллок записался на семинар в Нью-Йорке. Поллоку тогда было 23 года, это был симпатичный парень с манерами бунтаря. Сам себя он видел эдаким независимым ковбоем с кистью и бродил по улицам Манхэттена в ковбойской шляпе и сапогах, часто напиваясь и буяня, разбивая окна и оскорбляя незнакомцев.

Семинар по живописи проводил мексиканский художник Давид Альфаро Сикейрос. Мастер настенной росписи и убежденный социалист, был еще большим бунтарем, чем сам Поллок. В перерывах между занятиями в школе искусств он участвовал в деятельности марксистской группы. Позже Сикейрос даже участвовал в вооруженном нападении на советского изгнанника Льва Троцкого.

Проводя свои семинары, Сикейрос хотел сподвигнуть молодых художников на эксперименты с красками как носителем информации, помочь отвергнуть то, что он называл властью мольберта. Сикейрос утверждал, что кисти — это просто нелепые палки. Узкие границы деревянных рам его не устраивали. Живопись не должна быть красивой — она должна быть реальной. Сикейрос нередко читал лекции в своей студии, лежа перед студентами на полу в заляпанном красками халате.

«Художник должен работать так же, как рабочий», — говорил Сикейрос. На протяжении года, пока длились семинары, он подталкивал Поллока и других молодых художников к экспериментам с различными методами изобразительного искусства. Иногда он предлагал им разбрызгивать или разливать краски по холсту, как это делают дети. Песок, пыль, грязь — все шло в дело, придавая работам фактуру и глубину. Сикейрос говорил, что живопись — это форма «контролируемой случайности».

Поллок и Сикейрос, как вечно ссорящиеся братья, во многом не соглашались друг с другом. Так, например, перед отъездом Поллока из Нью-Йорка они подрались на вечеринке, едва не задушив друг друга. Но опыт, приобретенный на семинарах Сикейроса, определенно повлиял на Поллока. Он сам называл свое общение с мексиканцем «великим моментом». Сикейрос также уважал Поллока и вскоре после закрытия семинара послал ему письмо. «Сохраняй терпение, — советовал мексиканский художник. — Скоро наш семинар откроется вновь».

И семинар действительно открылся — по крайней мере для Поллока, который сумел развить технику разбрызгивания и проливания, или дриппинга, пионером которой был Сикейрос. Поллок с упорством и увлеченностью снова и снова обращался к навыкам, приобретенным на семинаре. Но постепенно он пошел дальше, расширяя метод. Некоторое время он расписывал брызгами краски тарелки. Потом стал использовать дриппинг в уголках своих холстов.

Вместе с искусствоведом Клементом Гринбергом Поллок начал изучать творчество других художников, применявших ту же технику, например Дженет Собель. Позже он обратился к работам Пикассо и сюрреалистов, которые тоже часто разливали и разбрызгивали краски. Как художник, Поллок видел в дриппинге способ выражения эмоций, и, когда журнал Time однажды назвал его работы «хаотичными», он ответил кратким письмом в редакцию: «ЧЕРТ ПОБЕРИ, НИКАКОГО ХАОСА!»

В восприятии большинства картины Поллока выглядят чем-то космическим — видением, посланным художнику ангелами постмодерна. Его слава началась с публикации в журнале Life статьи с фотографиями на четырех страницах, где Поллок изображался одиноким творческим гением, «блистательным новым феноменом американского искусства». Одно из фото в статье представляло самого Поллока, стоящего у стены со свисающей с губ сигаретой — образ, навеянный стилем Джеймса Дина или молодого Марлона Брандо.

Миру нравятся хорошие истории про обреченных на гениальность творцов, и культ Поллока продолжал развиваться. В последней из опубликованных биографий он был назван «квинтэссенцией измученного гения» — а одна из его работ была продана за $10 млн, что примерно равняется стоимости профессиональной спортивной команды.

Но в истории Поллока как гения-бунтаря упускается одна важная вещь — он опирался на методичное обучение. Он развил свою технику живописи и поднял уровень мастерства на основании собственных знаний и умений. «Поллок не единственный художник, экспериментировавший с техникой дриппинга, — пишет в газете The New York Times критик-искусствовед Роберта Смит. — Но только Поллок исследовал все возможности, упорно и методично разрабатывая этот подход».

В предыдущей главе мы говорили о развитии навыков путем сосредоточенной практики. Но чтобы стать настоящим специалистом, мы также должны расширять сферу своего мастерства. Учение — особенно более глубокие его формы — включает в себя расширение области знаний и сферы профессионализма, и на этой стадии процесса необходимо добиваться углубленного понимания предмета.

Этот подход основывается на свойствах долговременной памяти. Чтобы понять его действенность, представим себе процесс учения как создание сети связанных между собой дорог. Таким образом (продолжая метафору) мы можем сохранить гораздо больше, если будем вести дальше улицы и аллеи, прокладывать новые дороги и создавать перекрестки. Если же выражаться языком когнитивных психологов, то мы, опираясь на существующие знания, вырабатываем более глубокое и взаимосвязанное представление о предмете.

Более конкретным примером может стать составление резюме или аннотации — выражение идеи собственными словами. В процессе учения нам приходится задавать себе вопросы: «Что здесь важно? Как можно перефразировать эту мысль?» Такого рода самопроверка очень важна. Резюмируя ключевые моменты темы, мы расширяем наше представление о предмете, придаем ему значимость. Иными словами, эта практика оказывает значительное и явное влияние на результаты учебы.

Большинству из нас сразу стало понятно, на что похож этот подход. Это тоже учение как мыслительная деятельность. Вспомните, к примеру, как вы читали статью в журнале, а затем пересказывали приведенные там рассуждения товарищу. Это способ расширить понимание, и, скорее всего, в результате вы лучше усвоили суть статьи.

А вот другая иллюстрация расширения знаний. Представьте себе, что вы пишете кому-то письмо, делясь мыслями о документальном фильме, увиденном на канале Netflix. Вы выделяете основную идею — и активно осмысляете ее. Исследования показывают, что в таком случае у вас выработается более глубокое понимание фильма и затронутых в нем тем.

 

Контрольный вопрос № 12

Прежде чем пойти дальше, давайте кое-что уясним. Ученики — это не специалисты, которые двигают вперед свою область знаний, изобретают новые идеи или сферы деятельности. Большинству из нас не доведется придумывать радикально новые формы искусства, как Поллоку. Но все мы учимся лучше, если обогащаем свои навыки, расширяем область мастерства.

Несомненно, Поллок чувствовал именно это в отношении живописи. Он постоянно расширял свои знания, и даже в период увлечения дриппингом его работы становились все более и более сложными. Он разрабатывал центральную тему. Первым раскрыл этот аспект работ Поллока физик Ричард Тейлор. Этот австралийский ученый несколько лет назад начал изучать полотна Поллока, выполненные в технике дриппинга, и обнаружил на холстах фрактальные визуальные структуры в виде наборов переплетающихся, но не повторяющихся узоров, подобных кристаллам или снежинкам.

Тейлор обнаружил и нечто еще более удивительное: фракталы на полотнах Поллока со временем становились все более плотными. В начале периода дриппинга фрактальная сложность его работ была довольно низкой. Но чем глубже художник погружался в этот подход, тем более впечатляющими становились его фракталы, каждая картина была сложнее предыдущей, представляя новые, все более утонченные уровни хаоса. «Это то, что теоретики живописи называют рукой мастера», — сказал Тейлор в одном из интервью. Иными словами, это один из истинных признаков профессионализма.

 

Идею расширения сферы мастерства можно также проиллюстрировать на примере создания джазового альбома Kind of Blue. Вы почти наверняка слышали этот шедевр Майлза Дэвиса. Музыка из этого альбома, самого продаваемого в истории джаза, постоянно звучит в кафе по всей Америке и служит фоном для бесконечных студийных сессий.

Она наполнена меланхоличной, почти небесной энергией. Музыканты словно блуждают и парят среди причудливых мелодий, перемежаемых пронзительными соло и свободными фортепианными импровизациями. Странное царапающее ощущение, которое вызывает этот альбом, и есть сама суть джаза, способного сочетать почти бетховенскую сложность композиций и моментально западающее в память звучание Нины Симон.

Однако Kind of Blue — не просто джазовый альбом. Это еще и важнейший мастер-класс в истории джаза, краеугольный камень музыкального обучения. Майлз Дэвис попросил группу музыкантов, работавших вместе с ним над альбомом, усвоить совершенно новый подход. В прошлом джазовые оркестры строили свое исполнение на аккордах, чтобы солисты могли импровизировать, основываясь на гармонической последовательности.

Но при записи Kind of Blue Дэвис стремился научить свой ансамбль использовать лады — или модальности, которые позволяли музыкантам совершенно иначе обращаться с мелодиями. «Это различие может казаться малозаметным, но возможности и последствия нового подхода оказались поразительными», — пишет джазовый критик Фред Каплан. Отныне музыканты получали «практически неограниченные возможности для комбинирования аккордов, тональностей и мелодий».

Дэвис, поклонник импровизации, не хотел, чтобы исполнители заранее готовились к новому подходу. Он не назначал ни репетиций, ни тренировочных студийных сессий. Перед сбором группы весной 1959 года он дал музыкантам несколько коротких мелодий. На нотах была лишь одна пометка: «Играть в этом ладу».

Все музыканты были профессионалами, и Дэвису было нужно, чтобы они освоили новый подход через импровизацию. Он заставлял их расширять и разрабатывать его, активно изучать новую технику — и применять ее на практике. Позже Дэвис напишет в автобиографии: «Когда создаешь что-то свое, для тебя нет пределов».

Музыкальная интервенция Майлза Дэвиса сработала. Каждый из музыкантов, присутствовавших тем утром в студии звукозаписи, вскоре сам начал применять модальный стиль. Через несколько месяцев модальный джаз начал играть пианист Билл Эванс. То же самое сделал саксофонист Кэннонболл Эддерли. Саксофонист и композитор Джон Колтрейн в своей дальнейшей карьере тоже перешел на модальный подход к музыке — на нем, в частности, основаны знаменитые альбомы Колтрейна Giant Steps и A Love Supreme.

Импровизация как метод обучения — это способ расширить сферу своего профессионализма. Она двигает вас к мастерству, потому что заставляет глубже погружаться в соответствующую область. Импровизация помогает нам добраться до сути, построить когнитивные связи. К тому же, согласитесь, трудно оставаться пассивным, когда импровизируешь. Это то самое «создание чего-то своего», о котором говорил Дэвис.

В этом смысле расширение области знаний во многом похоже на способность объяснить то, что касается этой области знаний. Исследования показывают, что мы получаем гораздо более качественные знания, если в процессе учения задаем себе вопросы на понимание предмета. Например: «Могу ли я описать эту идею? Могу ли я объяснить тонкости этого навыка? Могу ли я изложить это своими словами?»

Объясняя самим себе какую-то идею, мы, как правило, формируем у себя более глубокое и детальное представление о предмете. Например, некоторое время назад когнитивный психолог Брайан Росс записался на курсы вычислительной техники в Иллинойсском университете. Прошло уже лет десять с тех пор, как Росс последний раз посещал учебные занятия, — не говоря уже о том, что он никогда не изучал ничего связанного с технологиями. Он был намного старше своих соучеников, а борода и лысеющая макушка резко выделяли его на общем фоне. Для всех остальных в группе он был просто «Тем Мужиком».

Чтобы помочь себе в учении, Росс прибегнул к технике объяснений самому себе — готовясь к занятиям, подробно разбирал все темы, о которых говорилось в учебнике. Прочитав абзац или предложение, он спрашивал себя: «О чем я только что читал? Как все это связано одно с другим? Встречалась ли мне эта мысль раньше?»

Если он чего-то не понимал, то искал дополнительную информацию в интернете. Кроме того, Росс старался подобрать ассоциации и объяснить себе ту или иную идею, пользуясь другими словами или понятиями. «Чтобы объяснить что-то самому себе, необходимо проследить связи, — говорил мне Росс. — И вы видите — "Ага, понятно, оно так работает, потому что из этого вытекает вот это, а то приводит вон к тому"».

К концу учебного курса Росс не овладел программированием так же хорошо, как другие ученики. Ему просто не хватало базовых знаний. Но зато он мог дать ответы на вопросы, на которые не могли ответить другие, — во многом благодаря тому, что сумел выработать более связное понимание предмета. «Иногда у меня было преимущество, — рассказывал Росс. — Я видел более цельную картину».

Еще один способ расширить сферу своих знаний — задать вопрос «Почему?». Если вы уже знакомы с темой, отвечать на подобные вопросы не так уж и сложно. Если я спрошу у вас что-то о вашем родном городе, скорее всего, вы легко найдете ответ. Если вы спросите меня, почему мои родители решили переехать в Уэстчестер, штат Нью-Йорк, я объясню, что они хотели жить в зеленом пригороде с хорошими школами и тихими улочками.

Если мы чего-то не знаем, отвечать на вопросы становится труднее — но при этом у нас появляется возможность развить идею. Возьмем, к примеру, такой вопрос: «Почему возникают волны?» Несомненно, некоторые из нас способны дать на него простой ответ — по крайней мере если вопрос задает пятилетний ребенок. Что-нибудь вроде: «Волны возникают от ветра. Когда ветер дует на поверхность воды, он создает на ней складки».

Но за этим неизбежно следует еще один вопрос: «А почему ветер дует на поверхность воды?», или «Почему ветер поднимает воду?», или «Почему волны бывают даже тогда, когда нет ветра?». И тут мы оказываемся в тупике. По крайней мере я — так что пришлось искать ответы на эти вопросы, копаться в интернете и читать о том, как по воде передается энергия, и в конце концов я узнал об этом очень много нового.

Не менее важно и то, что вопросы «Почему?» помогают нам размышлять о нашем мышлении. Они дают нам стимул лучше понять то, что мы узнали, позволяют сформировать более детальное представление о предмете. Особенно хорошо эта техника работает при чтении — и, чтобы больше извлечь из текста, почаще задавайте себе разные вопросы, например: «Почему автор это утверждает? Почему я верю автору? Почему это важно?»

Очевидно, что трубач Майлз Дэвис был тем еще «почемучкой». Как музыкант, он постоянно расширял свои знания, и за годы карьеры ему удалось радикально изменить звучание джазовой музыки по меньшей мере трижды. Художник Джон Поллок был в определенном смысле похож на него. В основу его импровизации легло то, что узнал на семинаре Сикейроса. Его работы в технике дриппинга были явным расширением того, чему он научился много лет назад. Проще говоря, Поллок задал себе вопрос: «Почему бы не создать картину полностью из брызг и пятен?»

 

Поиск аргументов — еще одна форма расширения в учении, еще один способ, позволяющий импровизировать на основании имеющихся знаний и развивать представление о предмете. Не так давно я наблюдал за тем, как подросток по имени Кеони Скотт-Рейд произносил вступительное слово на турнире ораторов — он должен был высказаться против программ массового прослушивания каналов связи. Стоя перед аудиторией, Скотт-Рейд говорил отрывистыми фразами, словно аукционист, продающий скот.

С определенным ораторским изяществом он обосновал то, что массовое прослушивание каналов связи — это форма «социального контроля». Он заявил, что, проводя в жизнь подобные программы, мы вступаем на скользкую моральную почву, и процитировал Бенджамина Франклина: «Гораздо проще подавить первое желание, чем удовлетворять последующие». Сверяясь время от времени со своими записями, через несколько минут и несколько пунктов аргументации Скотт-Рейд закончил выступление, отметив, что повышенный контроль рано или поздно приводит к беззаконию и деградации общественного порядка.

— Агрессивные полицейские меры, — сказал он, — лишь стимулируют криминал, с которым призваны бороться.

Оппонент Скотт-Рейда засыпал его вопросами — совсем как при перекрестном допросе в суде, — и они горячо заспорили о том, действительно ли существующая судебная система успешно контролирует работу правоохранительных органов в стране. В какой-то момент Скотт-Рейд резко оборвал своего противника: «Докажи! — громко потребовал он. — Продемонстрируй свои доказательства!»

В конечном итоге судья присудил победу Скотт-Рейду. Его логика была более убедительной. Он приводил лучшие примеры и, как отметил судья, профессионально задавал оппоненту вопросы, что является серьезным преимуществом для участника дебатов. «Я вижу, тебе нравится провоцировать людей», — заметил судья.

Привлекая доказательства в поддержку нашего мнения, мы совершенствуем свои знания о предмете, и в этом смысле поиск аргументов работает так же, как импровизация. Он побуждает нас выстраивать логические связи внутри области знаний, заставляет больше и глубже размышлять и таким образом способствует нашему развитию.

Но есть один нюанс, отличительная черта, присущая именно аргументации, — эта практика особо стимулирует наше логическое мышление. По мнению когнитивного психолога Лорен Резник, это центральная идея в обучении и, чтобы достичь по-настоящему высокого уровня, необходимо «проделывать интерпретационную работу».

В этом смысле выводы и умозаключения ведут к пониманию. Развивая свои суждения, мы выстраиваем связи. Мы разбираемся, как одно понятие соотносится с другим, и таким образом углубляем свои знания. Именно поэтому трудности помогают нам учиться: они заставляют нас искать собственные пути решения проблемы.

Другие исследования также свидетельствуют в пользу этого подхода. Так, большинство школьников, с которыми проводили занятия по логике, заметно улучшили свои оценки по литературе и математике. Посмотрим, например, на Скотт-Рейда — прежде чем он начал участвовать в дебатах, основными его оценками в школе были тройки и двойки. Спустя всего год он уже учился по большей части на пятерки и четверки.

Конечно, проблема в том, что наша логика часто хромает. Психолог Ричард Нисбетт приводит прекрасный пример, говоря о том, что большинство решений о найме сотрудников принимается интуитивно. Оценивая ту или иную кандидатуру, менеджеры часто полагаются главным образом на личное интервью. Однако исследования в самых разных сферах — некоммерческой, военной, академической — показывают, что личные интервью оказываются крайне слабым прогностическим фактором будущего успеха на рабочем месте. Гораздо важнее в этом отношении оказываются точные данные — рекомендации, прошлый опыт, письменные тесты.

По словам Нисбетта, проблема в том, что большинству менеджеров интервью «кажется правильной вещью». Это живой эмоциональный опыт, запоминающееся событие, и поэтому мы судим о людях по их способности очаровать нас в течение 20 минут, а не по их резюме — в котором, как правило, скрываются реальные доказательства пригодности человека для данной работы, собиравшиеся годами.

Все это справедливо и для процесса учебы: слабые доказательства обладают определенным обаянием. Мы интуитивно склонны объяснять смену времен года удаленностью Земли от Солнца (это не так). Естественно предположить, что решить пример ½ × ¼ можно, просто перемножив знаменатели (ошибочный подход). В международных отношениях легко представить, что экономическая политика всегда объясняется интересами бизнеса (на самом деле нет).

Изучая доказательства, мы необязательно придем к верным выводам — в конце концов, это работа для специалистов. Но мы можем многому научиться, тщательно взвешивая отдельные аргументы. Исследование логики — отдельное мастерство. Скотт-Рейд сказал мне: «Чему я научился — так это расширять свою аргументацию».

Необходимость практического применения

Корни процесса расширения сферы мастерства лежат, вероятно, в самой древней форме обучения — имитации. Многие животные учатся именно так. Одна обезьяна видит, как другая раскалывает орех камнем, копирует ее поведение и начинает делать то же самое.

Имитация как подход к обучению работает, потому что она конкретна. Обезьяна увидела — обезьяна сделала. Здесь скрывается урок для всех нас. Добавляя конкретности процессу обучения, мы облегчаем понимание, и, чтобы разобраться, что нам еще узнать, лучше применять уже узнанное.

Так, много лет назад мы с другом детства побывали в студии Джексона Поллока. Она находилась во дворе дома на Лонг-Айленде, где Поллок жил со своей женой Ли Краснер. Это был перестроенный сарай, квадратный и с высоким потолком, чем-то похожий на маленькую европейскую часовню.

Внутри студия мало изменилась с того дня, когда Поллок погиб в автомобильной аварии. Пятна краски на полу напоминали экспрессионистский ковер. За стеклом стояли баночки краски и лежали старые истрепанные кисти в разноцветных пятнах.

Со временем исследователи смогли связать некоторые пятна краски на полу с определенными полотнами Поллока. Вот эти синие отпечатки ног? Они относятся ко времени написания «Синих столбов», картины, которая сейчас находится в Национальной галерее Австралии. А эти красные крапинки в углу? Это от «Конвергенции», сейчас выставленной в художественной галерее Олбрайт-Нокс. Работники музея просят посетителей студии надевать специальные пластиковые шлепанцы, чтобы не повредить заляпанную красками поверхность.

До этого я видел несколько картин Поллока, скорее всего в какой-нибудь книге, где о них рассказывалось непонятным искусствоведческим языком, но, только попав в студию, ощутил живую энергию его полотен, почувствовал бунтарскую красоту стиля дриппинга.

Студия вызывает подобные чувства у многих людей, и, заходя туда, многие не в силах сдержать эмоциональных возгласов. Экскурсовод назвал ее «священным местом». Мой товарищ Дэн Беласко, с которым мы пришли в этот музей, испытал такое же воодушевление и впоследствии стал экспертом по абстрактному экспрессионизму и куратором арт-галереи.

Сегодня он часто устраивает выставки коллег Поллока и утверждает, что это посещение музея-студии стало одной из причин, почему он решил посвятить жизнь искусству. Это «был куда более непосредственный и личный опыт знакомства с художником, чем обычные музейные экспозиции, — сказал он мне. — Посещение этой студии пробрало меня буквально до печенок».

Нашему мозгу сложно воспринимать абстракции. Мы любим все конкретное, материальное. Такие вещи проще понять. Одно дело — читать о том, как Поллок создавал некоторые из самых известных живописных работ XX века в старом сарае на Лонг-Айленде. И совсем другое — войти в этот самый сарай и увидеть синие следы Поллока на деревянном полу, как будто он вышел отсюда только вчера утром.

Это стремление к материальности оказывает огромное влияние практически на все наши мысли. Оно оставляет отпечаток на всем, что мы слышим, видим или думаем. Для примера можете вспомнить любую историю из жизни — и поймете, что рассказ становится куда более запоминающимся, если в нем присутствуют конкретные детали. Возьмем такую фразу:

«Медведь был очень крупным, с огромными лапами».

И сравним ее со следующей:

«Медведь был размером с Mini Cooper, а лапы — как бейсбольные перчатки».

 

Оба предложения описывают одного и того же медведя. Они примерно одной и той же длины. Но вторая фраза за счет конкретности описаний гораздо более выразительна. Наш мозг работает так, что медведь размером с Mini Cooper, у которого лапы похожи на бейсбольные перчатки, кажется нам куда более страшным, чем просто «крупный».

Это очень важно для обучения. Потому что усиление конкретности — это весьма действенный способ расширить знания. Создавая то, что можно понюхать, потрогать или увидеть, мы облегчаем понимание. На это есть несколько причин. Прежде всего для мозга очень большое значение имеет визуальная информация. Даже если вы не художник вроде Поллока, самые мощные связи у вас вызывает зрение.

Вспомните о «ментальных счетах» — математическом методе, о котором мы говорили в главе 1. Одна из причин его высокой эффективности в том, что для решения задач в нем используется визуализация. Представляя себе костяшки реальных счетов, люди с большей легкостью решают математические примеры.

Аналогичным образом, мы можем многое усвоить с помощью рисунка. Беря в руки карандаш и бумагу, чтобы что-то нарисовать, мы совершенствуем понимание, как обнаружил в своих исследованиях психолог Рич Мейер. Так, например, читая о движении тектонических плит, вы усвоите из текста больше, если нарисуете для себя картинки мантии и земной коры. В этом случае также активизируется память, и вы лучше запомните медведя размером с Mini Cooper, если попробуете его изобразить.

Но эффективность конкретики не ограничивается визуальными образами; следует помнить, что в процессе обучения задействуется все наше тело. Эмоции, чувства, даже осязание — все это подкрепляет наши знания. Обучение в буквальном смысле оказывается видом деятельности, и, задействуя в нем физическую сторону, люди получают больше знаний. Просто вспомните, что некоторые разновидности мелкой моторики способны предсказать дальнейшие успехи в математике лучше, чем IQ.

Мы можем извлечь преимущество из этого аспекта обучения, а «проигрывание» идей способно положительно влиять на усвоение знаний. Если человек читает текст, а затем инсценирует его, то выносит из него гораздо больше, чем при обычном чтении, считает Мейер. Точно так же мы быстрее совершенствуем навыки, если используем симуляцию или ролевые игры; это помогает нам конкретизировать свои представления. Кроме того, именно этим объясняется, почему ментальная симуляция повышает самоэффективность, как мы уже видели в главе 2 на примере горнолыжника. Мысленно представляя себе преодоление трассы, он смог улучшить результаты.

 

Контрольный вопрос № 13

Музей-студия Поллока также косвенным образом иллюстрирует этот аспект процесса обучения. За несколько лет до того, как я там побывал, сотрудники начали предлагать посетителям создавать свои картины в стиле дриппинга — при помощи кистей, палочек, а иногда даже кухонной спринцовки.

Харрисон вспоминает, как несколько лет назад два отца пришли на такое мероприятие с детьми. Это были «типичные представители Уолл-стрит», говорит она, только в шортах и бейсболках козырьком назад. Спустя некоторое время они решили сами поползать на коленях, вместе с детьми разбрызгивая краску по листам бумаги. «Я выпускаю на свободу своего внутреннего Джексона Поллока», — объявил один из них, и ни у кого не было сомнений в том, что он выпускает своего внутреннего Поллока совершенно конкретным образом.

 

Даже снаружи видно, что школа «Хай-Тек Хай» отличается от прочих школ. Она расположена неподалеку от аэропорта Сан-Диего, и над головой часто ревут самолеты. В близлежащих парках прохлаждаются загорелые бездельники. Рядом расположены несколько частей морской пехоты, и то тут, то там на поверхности залива перед школой, как большие темные поплавки, время от времени возникают головы поднимающихся с глубины дайверов.

Изнутри «Хай-Тек Хай» похожа отчасти на автомастерскую, отчасти на художественную студию, плюс налет южнокалифорнийской крутизны. В фойе стоит переделанный старинный сигаретный автомат, в котором теперь можно за пять долларов купить небольшую картину — портрет или пейзаж. Вырученные деньги поступают на счет школы. В углах коридоров прячутся причудливые конструкции, потолки разрисованы.

Школа «Хай-Тек Хай» — детище Ларри Розенстока. Ее главная особенность в том, что ученики применяют полученные знания на практике, реализуя самые разные проекты. В школе практически отсутствуют домашние задания, по крайней мере обычные. Здесь нет рабочих тетрадей и учебников. Вместо блокнотов и папок у каждого ученика есть онлайн-портфолио. Неформальный девиз школы: «В "Хай-Тек Хай" можно играть в видеоигры, но только если ты сам их написал».

У школы есть учебная программа, но обычно ученики реализуют собственные проекты. В кабинете химии десятиклассники однажды создали маленькое мыловаренное производство, заработав в итоге более $10 000. В средних классах ученики, изучая подъемную силу, сами делают воздушных змеев. Группа шестиклассников однажды устроила выставку окаменелостей для Музея естественной истории Сан-Диего.

Мы уже отчасти понимаем, почему подобные школы настолько успешны: применяя изученное на практике, можно заполнить пробелы в понимании. Создавая воздушного змея, ты сразу можешь понять, если сделал что-то не так, — он просто не полетит. Практическая применимость также создает мотивацию, и в школе «Хай-Тек Хай» я ни разу не видел скучающих подростков, слоняющихся по коридору.

Но есть еще кое-что, о чем мы пока не говорили. Когда мы детализируем обучение — применяем знания на практике, — оно более прочно входит в нашу жизнь. Сфера мастерства становится частью более обширной системы знаний. Применяя знания на практике, люди начинают воспринимать отдельные темы как часть целого. Создавая бумажных змеев, ученики одновременно изучают физику, математику и инженерное дело. Учась делать и продавать мыло, они знакомятся с вопросами химии, бизнеса и маркетинга.

Каждый из нас может вдохновиться примером «Хай-Тек Хай» и поработать над практическим применением собственных знаний. Рассмотрим, к примеру, анализ данных (скажем, можете проанализировать статистику одного из бейсбольных матчей). При таком подходе мы увидим, что анализ — это сочетание науки (мы делаем прогнозы) и мастерства (здесь существует масса выработанных на практике правил).

Строительство в этом смысле ничем не отличается. Если хотите стать прекрасным строителем, поработайте над конструкцией нового дома: вы легко увидите, как взаимосвязаны сантехника, электрика и инженерия. Или попробуйте себя в режиссуре: начните снимать фильмы, хотя бы на смартфон. Создавая короткие ленты, вы гораздо лучше почувствуете, как работает кино как система визуального рассказа, сочетание изображения и звука, экспозиции и действия.

Это не аргумент в поддержку бесконечных любительских проектов. Без концептуального понимания и хорошего знания основ они мало на что годятся. «Хай-Тек Хай» может служить здесь прекрасным примером. Школа во многом перегибает палку, и некоторые ее выпускники, не имея исчерпывающих базовых знаний, испытывают трудности в колледже, жалуясь, что не умеют учиться по учебникам.

Но по мере развития профессионализма необходимо применять приобретенные знания на практике. Обучение — это автомобиль, на котором нужно ездить. Люди зачастую неохотно применяют на практике узнанное. Их пугает призрак идеи самоэффективности Альберта Бандуры: зачастую мы слишком боимся потерпеть неудачу. Но после того как мы обрели понимание основ — и какую-то первоначальную практику, — нужно применять свои навыки четко и последовательно.

Этим также объясняется столь положительное влияние компьютерных симуляций на обучение. Они позволяют людям оттачивать навыки на моделях реальных ситуаций, более системно применять знания.

Я узнал о ценности компьютерных учебных симуляций несколько лет назад, когда мне пришло электронное письмо от вице-президента компании Алана Янга: «Будь в зале заседаний через десять минут». Далее Янг объяснял: в колл-центре случился пожар, а гендиректор сейчас находится на своей яхте и с ним невозможно связаться. Чтобы справиться с чрезвычайной ситуацией, совет директоров решил дать старшим менеджерам особые полномочия.

Как вы поступите?

Это может выглядеть как начало плохого телефильма, но на самом деле — сценарий компьютерной симуляции под названием vLeader. Данная технология позволяет людям применять навыки в реальных ситуациях без особого риска. Другие симуляции дают возможность улучшить навыки пожарным или соцработникам.

 

Контрольный вопрос № 14

Симуляции настолько эффективны, потому что позволяют применять знания на практике. Они помогают нам формировать более целостные представления и идеи, и их ценность для обучения однозначно доказана. Группа ученых однажды сравнила обычные онлайн-курсы с конкретными симуляциями и другими более активными формами обучения и обнаружила, что во втором случае результаты примерно в шесть раз выше.

Исследователи назвали свою статью «Обучение — это не зрительский спорт», что, по-моему, прекрасно передает главную идею: чтобы полностью овладеть навыком, нужно самому активно применять его на практике.

 

Есть еще один способ применить полученные знания на практике — научить кого-нибудь другого. Так, несколько лет назад у Дэвида Гудштейна возник вопрос, связанный с квантовой статистикой. Гудштейн, физик и заместитель проректора в Калифорнийском технологическом институте, хотел больше узнать о том, как с помощью законов квантовой физики предсказывать поведение определенного типа субатомных частиц.

Поэтому он пошел к Ричарду Фейнману. Фейнман, один из самых известных ученых страны, участвовал в создании атомной бомбы и разработал новые модели фотонов, получив впоследствии Нобелевскую премию. «Объясните мне так, чтобы я понял, почему частицы со спином ½ подчиняются статистике Ферми–Дирака?» — спросил Гудштейн у Фейнмана.

Фейнман немного помолчал, а затем предложил Гудштейну создать учебный курс для студентов по этой теме. «А я прочитаю вступительную лекцию», — добавил он.

Поразмышляв некоторое время над этим вопросом, Фейнман зашел в тупик. Этот аспект квантовой физики казался слишком запутанным. Он вернулся к Гудштейну с виноватым видом. «Я не могу этого сделать. Не могу свести эту тему к уровню новичков, — объяснил он. — А значит, мы сами в этом по-настоящему не разбираемся».

Может показаться странным и даже смешным, что обучение других — это удачный способ самому разобраться в предмете. Однако это доказывают многочисленные исследования. Читая лекцию перед тысячной аудиторией или пытаясь объяснить что-то небольшой группе новичков, мы сами начинаем лучше понимать определенную область знаний.

Ученые называют это «эффект протеже», и он действительно является одной из форм применения знаний на практике: обучая другого человека, мы пропускаем идеи через собственный разум. Мы подчеркиваем наиболее важные аспекты, формулируем идеи своими словами и таким образом повышаем уровень собственного профессионализма.

Обучение других как метод обучения также требует от нас определенной формы метасознания. Чтобы что-то объяснить, нужно подумать о том, как мыслит тот, кого мы учим. Иначе говоря, обучая других, люди задают себе ряд важных вопросов. Как лучше всего объяснить эту идею? Как легче понять эту концепцию? Каковы главные выводы из этой темы?

Эти вопросы стимулируют обучение самого учителя, заставляя его пропускать проблему через собственный разум, рассматривать ее под разными углами. Ему приходится осмыслять материал, и оказывается, что на самом деле для того, чтобы воспользоваться преимуществами этого подхода, не обязательно реально кого-то учить.

В одном из недавних исследований, проведенном психологом Джоном Нестойко, люди, которые считали, что в дальнейшем им придется преподавать, учились лучше, чем те, кто полагал, что просто будет сдавать экзамен. Согласно Нестойко, первая группа достигла более заметных успехов потому, что более глубоко осмысливала материал, считая, что его придется объяснять кому-то еще, пусть даже на самом деле этого так и не случилось.

Еще один важный момент в обучении других как форме нашего собственного обучения заключается в том, что преподавание социально. Это эмоционально насыщенная деятельность. Уча кого-то другого, мы размышляем о смысле и ценности, о страсти и удовольствии. В конце концов, никто не хочет, чтобы его ученики скучали за партой, словно в длинной очереди, поэтому мы стараемся сделать материал более увлекательным и близким для аудитории.

Люди склонны работать более усердно, если знают, что им предстоит учить кого-то еще. Социальный аспект преподавания стимулирует нас прикладывать больше усилий. Кроме того, преподавание итеративно. Видите непонимание в глазах? Объясните мысль еще раз. Ученики заскучали? Найдите в материале то, что может затронуть их эмоционально. У кого-то обнаружились пробелы в уже изученном материале? Вернитесь назад. В этом отношении эффект протеже оказывается наиболее силен, если люди отслеживают процесс обучения в реальном времени.

Идея преподавания как обучения дала толчок многим успешным учебным программам, с которыми мы уже встречались. Посещая новаторские занятия по биологии в Вашингтонском университете, о которых рассказано в главе 1, я наблюдал много примеров преподавания как формы обучения при работе студентов в небольших группах. То же самое можно сказать о модели «Успех для всех», о которой шла речь в главе 2. В основе этой новаторской инициативы лежат кооперативные формы обучения.

Этот подход получил довольно широкое распространение. Так, например, Дэвид Роннквист, шведский разработчик компьютерной графики, несколько лет назад начал посещать сайты, на которых люди могут размещать свои вопросы и отвечать на вопросы других пользователей, например Stack Overflow. Чтобы расширить свои знания, Роннквист иногда проводил на Stack Overflow больше часа в день, отвечая на вопросы. Сайт стал домашней страницей его браузера, и дизайнер загружал его каждое утро, иногда давая ответы длиной не менее тысячи слов.

Как специалист по анимации, Роннквист обычно отвечал на вопросы, связанные со своей деятельностью, и со временем обнаружил, что это помогло ему разработать ряд новых методов и расширить свои взгляды. Другой разработчик как-то поместил на сайте вопрос о повторах анимации. Роннквист был не очень хорошо знаком с этой техникой, поэтому захотел больше узнать о ней и теперь часто применяет ее в работе.

«Я очень многому научился, отвечая на вопросы, — написал мне Дэвид Роннквист из Стокгольма. — Я каждый раз заставлял себя отвечать на все более сложные вопросы», чтобы усовершенствовать навыки. В конце концов длинные посты на Stack Overflow помогли Роннквисту получить новую работу в шведской технологической фирме. Подборка его материалов на сайте демонстрировала, что он хорошо ориентируется в своей области знаний и умеет вдумчиво объяснять информацию.

Физик Ричард Фейнман пришел к идее преподавания как формы обучения задолго до того, как Дэвид Гудштейн задал ему вопрос о субатомных частицах. Еще в 1940-х годах Фейнман работал в Лос-Аламосской национальной лаборатории над созданием первой атомной бомбы. Это было задолго до того, как он приобрел известность; тогда Фейнман был в квантовой физике никем, просто одним из молодых сотрудников. Зато его окружали знаменитости, так что лаборатория представляла собой оживший справочник «Кто есть кто в физике», от Роберта Оппенгеймера до Энрико Ферми.

Однако знаменитый физик Нильс Бор часто беседовал с Фейнманом в маленькой переговорной. Тогда Фейнман не мог понять, почему уважаемый ученый интересуется его мыслями и назначает ему персональные встречи, обычно рано утром.

Но постепенно Фейнман понял: почти все остальные физики в лаборатории боятся Бора и слепо соглашаются с его теориями. Однако Фейнман был более пытливым. Он задавал вопросы и даже при первой встрече с Бором в присутствии большой группы коллег указал ему на ошибку в рассуждениях.

 

Контрольный вопрос № 15

Поэтому на этих ранних утренних встречах, пока не появились все остальные, Бор рассказывал Фейнману о новых идеях, а тот задавал точные вопросы. Он обращал внимание Бора на недочеты, проблемы или непонятные места в его теориях. «Это непонятно, — говорил он. — А вот это возможно, если поступить вот так».

Иными словами, Фейнман побуждал Бора заниматься обучением — и благодаря этому обретать более глубокое понимание самому.

Ценность неопределенности

В той главе мы уже встретились с кое-кем из людей искусства. Некоторые из них, например Майлз Дэвис и Джексон Поллок, хорошо известны. Другие, например Ричард Фейнман, просто путешествуют из одной области творчества в другую. А еще для кого-то искусство — это хобби. Исследователь фракталов Ричард Тейлор — художник-любитель. Хелен Харрисон из музея Поллока много лет училась скульптуре.

И все это не случайность и не причуда. Совершенствование знаний о предмете требует творческого подхода. Люди стремятся чувствовать себя свободно в мире нюансов и неопределенности, и исследования показывают, что обучение идет лучше, если человек считает, что область, которой он овладевает, экспериментальна и неоднозначна, что в ней еще есть что открывать и исследовать.

Наверное, нам стоило поговорить об этом раньше. Трудно совершенствовать мастерство и знания, если не рассчитывать на то, что это вообще возможно. Если вы считаете обучение простым сбором информации, нет смысла слишком уж углубляться в изучаемую область.

Кроме того, знание по определению неопределенно, и практически в любой сфере есть недоказанные идеи, тонкие нюансы, новые области, ожидающие открытия и изучения. Если вы — авторитет в своей сфере, неоднозначность неизбежна. Изменения происходят непрерывно. В естественных науках лучшие ученые постоянно разрабатывают новые области знаний — только взгляните на бесконечную череду журнальных заголовков. Если говорить о литературе, то, кажется, еженедельно появляются новые рецензии на очередной «великий американский роман» — хотя, казалось бы, книжные полки и так забиты до отказа.

И в математике положение дел не слишком отличается. Самые примитивные задачи содержат в себе сложность, требующую напряжения ума, и дают массу возможностей для различных толкований. Возьмем, к примеру, пример на сложение: 75 + 962. На первый взгляд он очень простой. Но на самом деле существует буквально более тысячи способов его решить, и нельзя сказать, что какой-то из них правильнее всех остальных.

Такой подход — не просто способ обрести мастерство. Это реальная цель, как сказал мне преподаватель физики Эндрю Элби. Ведь в конечном итоге мы изучаем определенную область знаний, чтобы лучше понять мир, разобраться в его сложности, изменить схемы своего мышления. Это верно как для признанных профессионалов, так и для начинающих. «Обучение — это рассуждения и объяснения, а не только правильные ответы», — сказал мне Элби.

Более того, эта идея также служит отражением мира, в котором мы живем, а экономика знаний превратилась в экономику мышления. Иными словами, для достижения успеха нам нужны более неочевидные формы знания, и даже сферы, которые, кажется, требуют лишь механического запоминания, на самом деле больше таковыми не являются.

 

Никто не относится к этой идее серьезнее, чем психолог Марк Рунко, по крайней мере в сфере образования. Из всех специалистов в этой сфере, с которыми я беседовал, Рунко больше всех старается избегать «правильных ответов» в обучении. При встрече в своем кабинете в Университете Джорджии Рунко рассказал мне, что никогда не ездит на работу одним и тем же путем.

Чтобы поддерживать наличие неопределенности и стимулировать новые способы мышления, Рунко даже бреется каждый день по-разному. Иногда он делает это левой рукой, иногда — правой и каждый раз начинает с другой области лица. И шнурки он тоже каждый день завязывает по-разному. «Со временем это становится довольно сложным, — сказал он мне. — Думаю, число способов завязывать шнурки все-таки конечно».

Рунко считает, что такой подход стимулирует открытость его мышления. Он обеспечивает поддержание внимания и вдумчивое отношение к мелким различиям. Кроме того, утверждает психолог, людей нужно побуждать исследовать тонкости. В исследованиях, проводимых его лабораторией, испытуемые прибегают к более открытым, нефиксированным формам обучения, если им это посоветовать. «Во многих случаях достаточно только предложить: "Просто поразмышляйте об оригинальных идеях"», — говорит он.

Преимущество подхода Рунко отчасти состоит в том, что он заставляет людей сомневаться в их убеждениях. Так, сам Рунко отказался от предположения, что по скоростному шоссе доедет до работы быстрее. И от предположения, что бриться правой рукой удобнее, чем левой, даже правше. Варьирование помогло ему разведать новые улицы в своем районе, к тому же он стал лучше действовать обеими руками — и научился вязать самые разные узлы. «Креативность — это форма обучения», — сказал он мне.

Честно говоря, возможно, все это немного чересчур. Правильные ответы, конечно, существуют, уж если говорить о самом быстром пути из одного пункта в другой — точно. Но в подобном подходе кроется важный урок: для эффективного обучения требуется неопределенность. Мы должны видеть неоднозначность. Профессионализм основывается на изменении наших представлений о навыке или области знаний.

Изменение точки зрения оказывается мощным инструментом обучения. Если вы хотите изучить развал Советского Союза, очень поможет рассмотрение этого вопроса с разных точек зрения. Как воспринимал происходящее советский лидер Михаил Горбачев? А президент Джордж Буш? Если бы вы жили в Москве, то вышли бы на улицу, чтобы помочь свергнуть режим?

 

Контрольный вопрос № 16

Задавая себе вопросы, мы можем обнаружить тонкости. Мы узнаём и понимаем больше, когда спрашиваем себя: «Почему люди в это верят? Почему они могут быть неправы в этом? Есть ли другое объяснение и какое?»

Психолог Кит Сойер придумал, как можно удачно использовать такой подход. В частности, он считает, что люди, желая обнаружить в задаче больше нюансов, должны ее «растягивать» и «сжимать». Растягивая задачу, мы делаем ее более абстрактной — а значит, потенциально более простой. Сжав задачу, можно сделать ее более конкретной, что часто приводит к неожиданным озарениям.

Например, если мы испытываем трудности в овладении парусным спортом, можно растянуть свой опыт и спросить себя: «Почему ветер заставляет яхту двигаться? Как на самом деле работает лавирование?» А можно сжать задачу и сделать ее более конкретной, чтобы узнать больше: «Как использовать руль в условиях сильного ветра? Как снизить слишком высокую скорость яхты?»

По мнению Сойера, вдумчивые вопросы часто оказываются главным источником более тонких и глубоких форм обучения. Они помогают по-новому сформулировать проблему, и почти все значимые изобретения в целом отвечают на новые вопросы. Вопрос «Как разместить в сети выпускной альбом?» породил Facebook. Сэл Хан создал образовательную онлайн-программу «Академия Хана», стремясь ответить на вопрос «Как мне помочь кузине Наде с математикой?».

Спросите себя: «Как я могу расширить свои знания?»

 

Один из простых способов добавить в процесс обучения нюансов и сложности — социальное многообразие. Окружающие оказывают глубокое воздействие на наш образ мышления, и, если среди них есть люди с разным происхождением и опытом, комплексность наших знаний и умений неизбежно возрастает.

Для примера вспомните историю голландского тюльпанового кризиса — вероятно, первого в мире экономического пузыря. Историки утверждают, что тюльпановая экономика берет свое начало с того момента, как Нидерланды стали наращивать богатство страны в начале XVII века. Благодаря заморской торговле многие голландские купцы быстро разбогатели, а тюльпаны превратились в символ денег, как претенциозные особняки сегодня.

Цены на луковицы росли, и дальнейшая история во многом может показаться знакомой любому, кто следит за новостями: торговцы делали на тюльпаны все более и более рискованные ставки. Контракты становились все сложнее и изощреннее. Люди начали продавать луковицы, о которых ничего не знали, а быстрые прибыли достигли значений 100% и больше.

Но потом рынок тюльпанных луковиц лопнул. В какой-то момент одна луковица могла стоить больше, чем прекрасный дом в Амстердаме. Но всего лишь через несколько недель та же самая маленькая, коричневая, запачканная землей луковица обесценилась практически полностью, так что, продав ее, едва можно было купить кусок хлеба. Эти события получили название Tulpenwoerde, или тюльпаномания.

По современным стандартам тюльпанный пузырь был не таким уж и большим. Но кризис пролил свет на одну из причин экономических крахов — недостаточность социального многообразия. Как заметил исследователь Мориц ван дер Веен, многие из голландских торговцев были знакомы друг с другом. Все они ходили в одни и те же церкви или даже являлись родственниками. У них была одна и та же работа и одинаковое происхождение. Как пишет ван дер Веен в своей статье о крахе, купцы представляли собой «тесную социальную сеть». Все они «были товарищами с общими интересами».

Такие социальные связи влияли на торговцев, и у них, согласно ван дер Веену, было «раздутое мнение о профессионализме друг друга». Ван дер Веен считает, что давление коллектива сыграло важную роль: «Тесная, узко локализованная социальная сеть позволила образоваться пузырю». Можете смотреть на тюльпанный пузырь как на один из типов экономического группового мышления.

Важно не забывать о том, что торговля по сути своей связана с аргументацией. Покупая что-либо на рынке, мы утверждаем, что предмет торговли недооценивается. Вот почему процесс продаж часто называют ставками или сделками, и по большей части рынки работают благодаря наличию определенных сведений у заинтересованных групп. Если усреднить мнения в большой группе людей, это среднее, как правило, окажется более точным, чем отдельные мнения ее членов.

Об этом много написано в чудесной книге Джеймса Шуровьески «Мудрость толпы». Попросите большое количество людей решить задачу, и, скорее всего, получите наилучшее решение. Поставьте сложный вопрос перед группой, и ответ будет лучше проработан и обоснован. Это верно даже для крупных компаний; повышение социального многообразия ведет к росту продуктивности.

Для нас первый важный вывод из этого состоит в том, что увеличение разнообразия в группах стимулирует более многочисленные формы мышления. Когда мы общаемся с непохожими на себя людьми, то с большей вероятностью демонстрируем комплексность мышления. Шин Левайн из Техасского университета в Далласе изучал, как люди разных национальностей мыслят в группах, и обнаружил, что различия в этническом происхождении заставляют их более тщательно подбирать аргументацию.

Левайн считает, что люди начинают более критически относиться к своему собственному мышлению, если окружающие не похожи на них самих, и продемонстрировал это в экспериментах, имитирующих торговлю на бирже. «В присутствии отличающихся от нас людей мы меньше верим в разумность чужих действий, — говорит Левайн. — Поэтому каждый старается думать своей головой, а не повторять за другими».

Исходя из работ Левайна, этническое многообразие стимулирует критичность мышления, побуждая людей к более скептическому восприятию. Это заставляет их задавать больше вопросов. В своей собственной жизни Левайн относится к этой идее очень серьезно. Принимая решение о покупке машины или переходе на новую работу, он старается проконсультироваться с друзьями, имеющими разное происхождение и опыт. Для исследовательских проектов он также набирает как можно более многообразные группы — так, к «биржевому» эксперименту он привлек коллег разного возраста, пола, религиозной и этнической принадлежности, с различным профессиональным опытом. «Многообразие добавляет в жизнь яркости», — сказал он мне.

Для обучения это имеет большие последствия. Многообразие не только порождает сомнения. Мы также получаем различные взгляды на изучаемую область. Наверное, лучший способ понять эту идею — представить себе группу людей с одинаковыми интересами и опытом. Назовем ее, к примеру, «Ботаники». А теперь представьте себе «Столовую», в которой, помимо ботаников, собираются также качки, готы и раздолбаи.

Согласно экспериментам, проведенным Скоттом Пейджем, при решении задач «Столовая», как правило, превосходит отдельно взятую группу ботаников. Последние могут быть очень умными, но их мышление ограничено их интеллектуальным инструментарием. В поисках решения они не могут применить различные подходы. Они застревают в своем образе мышления. Представители «Столовой» выигрывают за счет многообразия, поэтому им лучше удается решать задачи. Их мастерство приобретает бóльшую глубину. «Новый взгляд на проблему не приходит из ниоткуда, — пишет Пейдж. — Мы часто формируем его, опираясь на точки зрения окружающих».

Большое значение здесь могут иметь технологии, распространяющиеся «снизу вверх». Они способны создавать круг общения, стимулирующий обучение такого типа, выстраивать связи между различными группами. В каком-то смысле в этом и заключается преимущество интернета. Он снижает стоимость связей с самыми разными людьми практически до нуля.

Пастор Мелисса Шейзер записалась на курсы по изучению Библии в Университете Вандербильта. Одним из заданий было создать статью для «Википедии», которую другие ученики должны были комментировать. Сама она также должна была давать отзывы о работе сокурсников. «Исчерпывающее толкование текста!» — написала она в комментарии к одной из статей.

Обмен мнениями по интернету помог Шейзер развить ее собственное понимание. Он заставил ее более глубоко задуматься о связи библейских текстов с современной реальностью. Так, один из ее соучеников подробно рассмотрел роль соли в Библии. Он описывал различные виды соли и приводил примеры ее использования в различных ритуалах, цитируя Библию. «Я никогда раньше не думала о соли в Библии», — призналась мне Шейзер.

Сейчас Шейзер служит пастором в Нэшвилле и отчасти благодаря законченным курсам часто пользуется в своей работе отсылками к современным культурным феноменам. Так, в одной из недавних статей она упомянула рекламный ролик компании Staples. «Когда ты на это настроен, — говорит она, — то видишь библейские метафоры везде. Это очень человечная книга».

Здесь необходимо сделать важную оговорку. Многообразие, что в реальном мире, что в виртуальном, на самом деле не слишком нас радует. Мы чувствуем себя неуютно в окружении непохожих. Для многих общение с людьми с отличающимися интересами или происхождением связано с социальной тревожностью. В одной научной статье прямо говорится: «Многообразие провоцирует нарастание конфликтов».

Этим объясняется, почему люди обычно склонны проводить время с теми, кто похож на них. Они тянутся к удобству, которое создают люди, выглядящие и поступающие в целом так же, как они сами.

 

Контрольный вопрос № 17

В беседе со мной Левайн рассказал: когда на занятиях он просит студентов разбиться на группы, они часто объединяются с теми, кто на них похож. Одни чернокожие юноши формируют группу с другими. Белые девушки тоже собираются вместе. «Студенты часто выбирают тех, кто напоминает их внешне», — сказал он.

Что удивительно, это происходит после того, как Левайн объяснил им преимущества разнообразия. Они «не прислушиваются к моим советам и предпочитают находиться в эмоционально комфортных условиях этнической гомогенности», — говорит психолог. Решение? Он сам делит студентов на группы, чтобы стимулировать разнообразие точек зрения. «Студентам это не нравится, зато они с большей готовностью спорят и задают вопросы» — а значит, лучше учатся.

 

Я уже говорил о том, что для более интенсивных форм обучения требуется определенный скептицизм. Чтобы обрести мастерство и расширить знания, необходимо сомневаться. Нужно задавать вопросы — и даже бунтовать.

Для примера можем вернуться к ценному опыту Джексона Поллока. Его обучение подпитывалось неприятием, и, когда он впервые приехал в Нью-Йорк, многие считали его откровенно ужасным художником. Один из его школьных друзей сказал: «Этот парень не умеет рисовать!» Другой коллега заявил, что у Поллока «отсутствует все необходимое для творчества».

Но Поллок продолжал оттачивать свою технику. Он работал увлеченно, почти одержимо, проводя в студии долгие часы. Постепенно у него появились горячие сторонники. Художник Томас Бентон восхищался неортодоксальностью Поллока. Арт-критик Клемент Гринберг превозносил его нестандартный талант. Ему помогало и то, что коллекционер Пегги Гуггенхайм периодически покупала у него полотна.

Поллок сам признавал, что никогда не стремился довести до совершенства технику живописи. Он не был современным Вермеером. Но у него была своя борьба, которую он выбрал, бунт, который он решил возглавить. При этом Поллок далеко не всегда в себя верил. Мучимый психическими проблемами, он в конце концов погиб в аварии, сев пьяным за руль. Но у него были амбиции и масса бунтарской энергии, и он верил: ему есть что сказать, и он это обязательно скажет.

Да, большинству из нас это не свойственно, и в целом люди любят определенность. Она, как старое зимнее пальто, дает нам ощущение комфорта. Проще выучить набор фактов. Мы с легкостью овладеваем уже готовыми процедурами. «Просто дайте ответ», — говорим мы.

Это стремление к подтверждению глубоко сидит в нашем мозге, и наши мысли обычно связаны с одними и теми же идеями. Представьте, к примеру, что я кручу колесо с числами от 1 до 100. Выпадает 10. Потом я спрашиваю у вас: «Сколько процентов альбомов The Beatles получили Grammy?» Согласно исследованиям психолога Даниэля Канемана, ваш ответ, скорее всего, будет где-то около 25%.

Затем я снова кручу колесо. На этот раз выпадает более крупное число — скажем, 65. Тогда я задаю вам следующий вопрос: «Какой процент собак черные?» Исследования Канемана показывают, что ваш ответ будет где-то около 55%.

Для таких специалистов, как Канеман, происходящее совершенно понятно: число, которое я называю, — 10 или 65 — работает как якорь. Оно дает некую определенность, за которую и цепляется наша мысль. Поэтому, думая о числе 10, мы представляем себе более маленькие числа, а о числе 65 — более крупные.

Во многих случаях ситуация меняется при возникновении недоверия. Прилив бунтарства стимулирует наше любопытство и творческое начало, и на этой стадии процесса обучения следует стремиться к рассмотрению разнообразных идей и альтернативных теорий.

Могу дать один совет: применяйте на практике то, о чем мы только что говорили. Задавайте побольше вопросов, чтобы построить связи. Обязательно применяйте то, что вы узнали, чтобы лучше понять материал и всю его сложность. Попытайтесь учить других, чтобы точно разобраться, что вы сами знаете. И не бойтесь отстаивать свою точку зрения — развивая логическое мышление и аргументацию, вы очень многому научитесь.

Как и во многом, что связано с образованием, здесь легко перегнуть палку, и я не говорю, что на каждый вопрос должно быть много ответов. 75 плюс 962 всегда равно 1037. Кроме того, развить у себя подобные навыки мышления вне конкретной изучаемой области достаточно трудно. Иными словами, эффект знания по-прежнему в силе.

Но нам необходимо признать, что обучение строится на трудных вопросах. Оно требует определенного нонконформизма. Этим подходом пользовался Поллок, и, как утверждает историк искусств Дебора Соломон, он рано или поздно начинал бунтовать против каждого из своих учителей, от Томаса Бентона до Клемента Гринберга.

Как выясняется, Ричард Фейнман был точно таким же учеником. Иногда он делал вид, что говорит по-итальянски, и просто изобретал слова, особенно когда автомобилисты пытались заставить его слезть с велосипеда. «Нужно быть совершенно уверенным, вот и все», — советует Фейнман.

Но, наверное, самый лучший совет дает нам Майлз Дэвис, который однажды написал: «О каждом джазовом музыканте нужно судить по тому, движется ли он вперед и есть ли у него идеи». В процессе обучения мы должны оценивать себя по тем же принципам — и стараться расширять свои знания. Перефразируя Дэвиса, можно сказать, что о каждом ученике можно судить по тому, расширяет ли он свои знания и есть ли у него новые идеи.