Раздел 7

По ту сторону постмодернизма

В этом разделе мы выходим за пределы постмодернизма и рассматриваем новые движения в культуре – прежде всего «протеизм» и «взрывной стиль», – которые отталкиваются от постмодерна и вместе с тем несут на себе печать породившей его эпохи.

От пост к прото. Новое начало – протеизм

«Постмодернизм» – лишь одно, хотя и наиболее общее, из ряда понятий, объединенных приставкой пост. Именно под знаком пост формировалось самосознание культуры последней трети XX века. Постмодернизм, постструктурализм, постисторизм, постутопизм, постколониализм, посткоммунизм и множество других пост было приклеено ко всевозможным явлениям, чтобы поскорее сдать их в архив.

На одном академическом философском сайте можно найти такие примеры пост и пост-пост дискурса: «недавние споры в гуманитарных науках сосредоточились на периоде постистории, пост-постмодерности, постискусства, посткапитализма, постфилософии, пост-постструктурализма, постгендера, пострасы, постметанарративов: перечень столь же нескончаемый, как и сами споры». Известный политолог и историк Сэмюэл Хантингтон назвал такое мировоззрение, которое объявляет конец всему, «эндизмом» («endism», «концевизм»). В качестве примера он приводил известную концепцию Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории», обнародованную в конце 1980-х. Но если последующая история чему-то учит, то неминуемому концу самого эндизма.

Магия приставки пост позволяет отметить знаком прощания и отодвинуть в прошлое все, что еще вчера представлялось современным и актуальным. Можно легко расквитаться с урбанизмом или лиризмом, христианством или либерализмом, наклеив на них ярлычок постурбанизм, постлиризм, постхристианство, постлиберализм… Такой способ обновления, однако, чреват собственным поражением. Постмышление страдает зависимостью от тех же понятий, которые пытается оставить в прошлом. Например, понятие «постструктурализм» намертво приковано к тому самому структурализму, от которого желает освободиться.

Эта зависимость от прошлого становится еще более очевидной в случае умножения самих «постов», когда, например, постмодернизм, в свою очередь, отбрасывается в прошлое смелым добавлением к нему еще одного пост: пост-постмодернизм. К концу XX века, по мере нарастающей усталости от всяческих пост, стали появляться новые претенденты на обозначение эпохи, надвигающейся уже после самого постмодернизма: неомодернизм, мета, псевдо, семи, алтермодернизм и другие альтернативные термины. Но победу все-таки одержала все тa же приставка пост, удваиваясь и прибавляясь к самой себе: пост-постмодернизм. Такое механическое добавление приставки освобождает от необходимости качественного определения новизны и, как в принципе бесконечный самоповтор, приближается к самопародии.

Однако на рубеже XX–XXI веков наблюдается гораздо более радикальный сдвиг в самосознании культуры. Мы живем не после (модернизма, структурализма, утопизма, коммунизма…) и даже не после самого постмодернизма или постструктурализма, но в самом начале нового периода, который лучше всего характеризуется антонимической приставкой прото: протоглобальный, протоинформационный, протовиртуальный…

1. Fin de siècle

У каждой фазы века: началa, середины, конца – есть свое мироощущение. Пока что лучше всего осмыслен феномен конца, так называемый fin de siècle, поскольку он уже дважды повторился на памяти хронометрически сознательного человечества, в XIX и XX веках. Предыдущие «концы веков», вплоть до XVIII века, не носили характера каких-то особых календарных и философических торжеств, не вызывали наплыва обобщений, прогнозов и предчувствий, хотя бы потому, что в «счастливом» доиндустриальном обществе вообще не было привычки «наблюдать часы» и подчиняться ходу времени за пределом каких-то конкретных функциональных единиц типа карнавала или сбора урожая. Веком больше или меньше – какая разница? Люди лишь постепенно входили во «вкус истории» по мере того, как само историческое время ускорялось, вмещая в астрономическую единицу все больше информационных единиц и событий… И чем больше люди дорожили каждой минутой, тем более внушительными представали перед ними такие вехи, как смена десятилетий и столетий.

Fin de siècle указывает на особую атмосферу последних десятилетий XIX века, не просто «конца века», но «времени конца», – состояние усталости, безнадежности, имморализма, неврастении, утонченного распада, зачарованности болезнью и смертью. Вот определение Томаса Манна: «Вне зависимости от того, какое содержание вкладывали в модное тогда по всей Европе выражение fin de siècle, считалось ли, что это неокатолицизм или демонизм, интеллектуальное преступление или упадочная сверхутонченность нервного опьянения, – ясно было, во всяком случае, одно: это была формула близкого конца, „сверхмодная“ и несколько претенциозная формула, выражавшая чувство гибели определенной эпохи, а именно – буржуазной эпохи».

В последние десятилетия XX века атмосфера fin de siècle повторилась, но уже в форме не декадентства, а постмодернизма. Не было утонченного, щекочущего нервы распада, опьянения болезнью и гибелью, но было скептико-гедонистическое чувство завершенности и исчерпанности всех культурных форм: остается только играть ими, по-новому сочетать, «повторять» – уже в кавычках – то, что было сказано другими. Главной стала приставка пост: постмодернизм, постиндустриализм, постгуманизм, посткоммунизм, постколониализм, постструктурализм, постутопизм… На исходе ХХ века опять главенствует тема конца: Нового времени и Просвещения, истории и прогресса, идеологии и рационализма, субъективности и объективности. Конец века воистину располагает себя в конце всего: после авангарда и реализма, после индустриализма и коммунизма, после идеологии и тотальных дискурсов, после колониализма и империализма… Смерть Бога, объявленная Ницше в конце XIX века, откликнулась в конце XX века целой серией смертей и самоубийств: смерть автора, смерть человека, смерть реальности, смерть истины…

Джон Барт, ведущий прозаик американского постмодерна, назвал словесность этого нового fin de siècle «литературой истощения» («the literature of exhaustion»), поскольку она осознает «исчерпанность», «изнуренность» («used-up-edness») всех своих форм и невозможность далее рассказывать «живые, подлинные истории». Пародия, пастиш, эклектизм, ученая (александрийская) словесность – автокомментарий и метатекст, критика оригинального и индивидуального, эстетика цитатности и симулякра…

Мне это мироощущение было близко примерно до 1992–1993 годов, после чего я почувствовал притяжение нового века. Одна из моих статей середины 1990-х называлась «Прото-, или Конец постмодернизма». Теперь появилось множество дополнительных примет Нового Начала – и хочется продолжить набросок протомировоззрения, определить основы не только «финального», но и «дебютного» ощущения эпохи – то, что можно назвать «началом века», dе́but de siècle.