4. Реальность после симулякра

Новая открытость будущему имеет мало общего с утопизмом еще и потому, что она сопряжена с новым чувством реального. Начало XXI века нанесло сильнейший удар по постмодерным концепциям симулякра, гиперреальности, постистории – и усилила до степени катастрофизма чувство подлинной, неотменимой исторической реальности.

Если искать временну´ю веху, явно отделяющую постмодернизм от последующей эпохи, то это – 11 сентября 2001 года. Есть ирония судьбы в том, что мишенью глобального терроризма стали два здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Возведенные в начале 1970-х годов, они стали ровесниками и любимцами постмодерной эпохи. Их зеркальность служила символом и образцом архитектурного постмодерна. Две башни – как два взаимоотражения без подлинника.

В свое время выдающийся архитектор и теоретик постмодерна Чарлз Дженкс писал, что эпоха модерна закончилась 15 июля 1972 года в 15:32. Tогда спроектированный в стиле модерн жилой район Pruitt-Igoe в Сент-Луисе, когда-то названный «совершенной машиной для жизни» и награжденный премией Национального института архитектуры, был взорван динамитом. Построенные в 1951 году четырнадцатиэтажные блочные здания, полные солнца, простора и зелени, стерильные и рациональные, как больница, оказались неподходящим местом обитания для людей с низким доходом. Район стал рассадником преступности, и двадцать лет спустя было решено снести его, чтобы расчистить место для новых построек. Знаменательно, что том же 1972 году, когда были взорваны архитектурные символы модерна, был создан в Нью-Йорке архитектурный облик постмодерна – возведена вторая башня-близнец.

И вот с такой же хронологической точностью можно констатировать, что в 10:28 11 сентября 2001 года, с одновременным крушением обеих башен Всемирного торгового центра, воплотивших в себе мощь и блеск глобального капитала, закончилась эпоха постмодернизма. Но в отличие от модернистского жилого комплекса, закончилась не строительным актом, но актом террористическим, который унес жизни тысяч людей. Реальность, подлинность, единственность – категории, которыми было принято пренебрегать в поэтике постмодернизма, основанной на повторе и игре цитат, на взаимоотражении подобий, – жестоко за себя отомстили.

Вообще, террор – не регулярная война, которую можно уложить в рамки игрового сценария. Террор растет из мусора повседневности, происходит здесь и сейчас, и неизвестно, когда и где он тебя коснется. Террор – это когда реальность становится сплошь значимой, подозрительной и неотвратимой. За один день 11 сентября повернулся вектор исторического времени. Все двинулось назад, в плоть и кровь, в страх и трепет, в ту самую реальность, которую было так модно оплевывать, как мертвого льва. Сразу, в несколько часов, закончилась «прекрасная эпоха» отражений и симуляций, ровесница башен-близнецов, продолжавшаяся тридцать лет (1972–2001).

 

Вот как кончится мир

Вот как кончится мир

Вот как кончится мир

Не взрыв но всхлип, —

 

писал Томас Элиот в поэме «Полые люди». Казалось, люди действительно становятся все более полыми – информационными фикциями, узлами входящих и выходящих коммуникаций. Но когда прогремели взрывы, пролилась настоящая кровь, в которой потонула культура симулякра.

В России таким же символическим актом разламывания симулякра стал «Норд-Ост», когда прямо во время спектакля на сцену вышли вооруженные люди и взяли в заложники и актеров, и зрителей. Театр оказался местом «гибели всерьез».

И дальнейшие события подтвердили, что мир движется к новой серьезности. Вспомним, что первая война в Персидском заливе – изгнание Саддама Хусейна из Кувейта – породила мифологию симулякра: война как инсценировка, распланированное упражнение для телевизионщиков. На эту тему – книга Ж. Бодрийяра, выросшая из серии его статей 1991 года для газеты «Либерасьон», – «Войны в Заливе не было». По Бодрийяру, было только супершоу, грандиозное событие из мира пиар и массмедиа, которое для поддержки патриотизма оплачивалось из военного бюджета. Солдаты мало чем отличались от актеров массовки. Безопасность была обеспечена. Управление военными действиями с командного пункта по сути не отличалось от компьютерной игры – задавай цели, нажимай на клавиши. Война 1999 года в Югославии – если можно так назвать ежедневное выполнение летных миссий бомбардировщиками НАТО, – казалось, подтверждала этот игровой взгляд (со стороны Запада) на новейшую историю.

11 сентября стало не просто началом новой мировой войны – между цивилизацией и террором, но и исходным пунктом в построении новых отношений между цивилизацией и реальностью. Новый век привел аргументы в пользу неустранимого характера того сопротивления, которое реальность оказывает попыткам знаково-игровой манипуляции с нею. Вторая иракская война, начавшаяся в марте 2003 года, поначалу своим быстро реализованным победным сценарием напоминала первую. Но повтору не суждено было состояться, войны-близнецы, как и башни-близнецы, не выдержали испытания истории. Победители вошли и остались на территории побежденных и дали ей себя окружить. В результате победный сценарий стал расползаться, обернувшись кошмаром медленно наползающей, кровавой, неотвратимой реальности, в которой спонтанно вспыхивают множественные центры сопротивления и которая уже менее всего укладывается в постмодерный канон компьютерной игры и телезрелища. Реальность – то, что противится сознанию, искусству, любым, самым изощренным орудиям технической подделки.

Одним рывком на рубеже веков жизнь повернулась в сторону новой жесткости, которой вдруг обернулась мягкость, расплывчатость, «ризомность» постмодерного конца XX века. Образ «ризомы», мягко стелющейся грибницы, где нет корней и стволов, низа и верха, где все со всем взаимосвязано, переплетено в мягкий клубок, – этот постмодерный концепт Делёза – Гваттари из книги «Тысяча плоскостей» стал знамением новейшей всетерпимости, безграничного плюрализма. Однако не случайно Делёз и Гваттари, при всем своем расположении к ризоме, сравнивают ее с кишением крыс, ос и прочих мелких грызущих или жалящих тварей. В эпоху многокультурия цивилизация и варварство, первый, второй и третий миры – все сблизилось, смешалось, перепуталось… И вдруг из этого всесмешения выросла новая, беспрецедентная жестокость. Теперь мы знаем, что глобализация – это еще и экспансия страха, предельная уязвимость, когда всемирными транспортными и коммуникативными сетями чуждая, опасная реальность приближена к порогу каждого дома.

Все движения культуры и истории, описанные в этой главе: «крест новизны», «будущее после будущего» и «реальность после гиперреальности», – сходятся в одной перспективе, выводящей нас за пределы постмодернизма. Таково мироощущение начала XXI века. Новизна не поддается чарам повтора; будущее не поддается прогнозу; реальность не поддается власти симулякра. Теперь, на выходе из постмодернизма, они заново окружают нас: непредсказуемое будущее, необратимая новизна и неотвратимая реальность.