Глава 2. Жестокая ошибка при измерении человеческих способностей

«Месть полудурков» – примитивная комедия с второразрядными актерами – стала хитом, повлиявшим на культуру и общество. Действие происходит в выдуманном колледже Адамса. Там разворачивается противостояние компьютерных ботаников со студенческим обществом «Альфа Бета». Кто победил? Конечно же, ботаники.

Фильм вышел на экраны в 1984 году. Тогда в реальном мире ботаники только начинали выигрывать. В 1975-м скороспелый Билл Гейтс покинул Гарвард после первого курса (1). Он заработал 800 баллов за SAT по математике и заскучал в университете. Он ушел и вместе с приятелем из пригорода Сиэтла Полом Алленом основал компанию Microsoft (которая тогда называлась Micro-Soft). В 1986 году фирма продала акции и к 1998-му стала самой дорогой в мире. До 2017 года Билл Гейтс был самым богатым человеком на свете.

В начале 1990-х годов я несколько раз брал интервью у Гейтса и однажды даже путешествовал вместе с ним в течение пяти дней. Тогда он еще не отказался от странной привычки раскачиваться на стуле во время разговора. Некоторые считали ее проявлением синдрома Аспергера. В те времена Гейтс был нахальнее и высказывался откровеннее, чем теперь, когда он стал осмотрительным и всемирно известным филантропом.

В 1990-х Гейтс представлял себе Microsoft в виде интеллектуальной фабрики. «Интеллектуально мы побьем любого, – говорил он мне. – Мы побьем «Oracle» и «Sun Microsystems». Мы соревнуемся с «Goldman Sachs». Он считал, что компании, выпускающей программное обеспечение, жизненно важно заполучить интеллектуалов мирового уровня: «Один по-настоящему великий программист стоит тысячи средних». Гейтс также полагал, что у великого программиста должен быть самый высокий IQ. Он рассуждал так: высокий IQ у разработчика программного обеспечения подобен сокрушительному броску футболиста-профессионала. Спортсмен, не обладающий достаточными физическими силами, не сможет играть в Национальной футбольной лиге. Программист с медленными мозгами не будет работать в Microsoft.

Наступил важный момент для американской культуры: самый богатый человек в мире был вундеркиндом, представителем когнитивной элиты, и великолепные баллы за SAT по математике доказывали это. Он создал самую дорогую в мире компанию с целой армией программистов, которых отбирали по высокому IQ.

Как вы думаете, какое влияние вся эта история оказала на представление о SAT? На выпускные экзамены стали смотреть как на входной билет не только в Гарвард, Стэнфорд, Массачусетский и Калифорнийский технологические институты, но и в список четырехсот самых богатых людей мира журнала Forbes. Как по-вашему, IQ и SAT стали более важны для нашего общества?

Я, конечно, спрашиваю не всерьез.

Теперь мы живем в мире, где люди с самым высоким IQ получают самые большие финансовые награды. Они приходят к ним удивительно быстро – за десять лет и даже раньше. Я встречал немало таких ранних победителей и глубоко восхищен их талантами, трудолюбием и отношением к делу. Но их первенство вызвало некоторые проблемы. Среди нас все больше богатых людей, которые продемонстрировали превосходный результат в стандартном тесте, аналогичном определению IQ. Позволю себе напомнить: это тест, который занимает несколько часов и сдается в шестнадцать или семнадцать лет.

Как такое произошло?

В 1905 году швейцарец немецкого происхождения и эксперт по патентам (2) – поздний цветок, который не говорил до шести лет и в двадцать пять так легко отвлекался во время работы, что его постоянно увольняли, – написал серию статей, полностью изменивших мир. Он также представил докторскую диссертацию и еще четыре статьи, посвященные фотоэмиссии, броуновскому движению, специальной теории относительности и взаимосвязи массы и энергии. В последней статье автор привел знаменитое уравнение E=mc². Так Альберт Эйнштейн изменил привычные представления об окружающем.

Однако в 1905 году вышли и другие статьи, благодаря которым мир стал таким, каким мы его знаем сейчас. Их автор, подобно Эйнштейну, был аутсайдером и самоучкой. Альфред Бине (3) родился в Ницце в 1857 году и там получил диплом адвоката. Его интересы были разнообразными и необычными. Он изучал пациентов в неврологической больнице и всю жизнь пытался понять, как работает мозг. Методы исследования Бине отличались креативностью. Однажды он придумал тест на определение памяти, чтобы посмотреть, как шахматист будет играть с завязанными глазами. Он увлекался гипнозом – на это косо смотрели его коллеги. Бине сам изучил психологию, зарождающуюся научную дисциплину, читая статьи в Национальной библиотеке Франции в Париже.

В 1899 году во Франции вышел закон об обязательном образовании для детей с шести до четырнадцати лет. Разносторонне образованный Бине был приглашен в комиссию под названием «Свободное общество изучения психологии детей», которая занималась оценкой способностей детей и средств обучения. Вскоре он с огорчением обнаружил, что некоторые дети не могут освоить ни одну из учебных программ. Что делать с такими учениками? Сначала нужно определить их способности – насколько они ослаблены? Тогда, в 1905 году, Бине и молодой студент-медик Теодор Симон придумали тест для измерения умственных способностей детей с трех до тринадцати лет. Они изучили пятьдесят человек, чтобы выявить среднее значение и крайние показатели медленного и блестящего ума. Шкала получила имя изобретателей – Бине-Симона, и сегодня мы знаем ее как первый в мире тест на определение интеллекта.

Здесь очень важно понять одну вещь о Бине и его шкале: она отражает ситуацию 1905 года. Тест показывал, какое место занимает ребенок среди своих сверстников – на тот момент времени. Бине нигде не упоминал и не подразумевал, что его тест IQ, который ребенок выполнял один раз, в возрасте от трех до тринадцати лет, будет отражать его интеллект в течение всей жизни. Это сделали американцы, совершив крайне неудачную перемену в представлениях.

В 1999 году Николас Леманн (ныне почетный декан факультета журналистики Колумбийского университета) написал книгу «Большой тест: тайная история американской меритократии» (на русском языке не публиковалась). В ней он рассказал, откуда вообще взялись SAT и IQ. Как пишет Леманн, на заре XX столетия американский психолог Льюис Термен из Стэнфордского университета предложил считать тестирование инструментом жизненной и общенациональной важности. Леманн рассказывает:

Льюис Термен называл тест для определения IQ значительным научным открытием, которое получит широкое применение. Он полагал, что с помощью него можно быстро, почти чудесным образом измерить врожденную «мощность» головного мозга, квазибиологическое качество, которое считал неотъемлемым свойством человека современной эпохи. Термен без устали пропагандировал повсеместное использование тестирования для определения IQ, чтобы учеников можно было оценивать, сортировать и обучать в соответствии с их способностями.

Термен полагал, что тест для определения IQ (4), который он переработал и назвал тестом Стэнфорда – Бине, улучшит человеческое существование – и самого человека – через несколько поколений. Это убеждение, разделенное уважаемыми педагогами начала XX столетия, привело к плохим последствиям. Результатом стала евгеника – учение о том, что люди с хорошими качествами (например, с высоким интеллектом) должны размножаться и передавать потомкам свои способности. Людям с плохими качествами (тем, кто, по представлению американцев начала XX столетия, не относился к североевропейцам) не следовало иметь детей. А людей, имевших «дефекты», например, душевное расстройство, полагалось стерилизовать. Через двадцать лет после того, как Термен переделал и переименовал тест для определения IQ, он стал учредителем «Фонда по совершенствованию человека» и активно ратовал за стерилизацию представителей «низших» рас.

К сожалению, в те времена никто не подвергал сомнению эти взгляды. Однако несмотря на это, Термен внес определенный вклад в развитие психологии. Когда в 1917 году Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну, тест Стэнфорда – Бине прошли 1,7 миллиона солдат. Цель заключалась в быстрой оценке умственных способностей, чтобы определить их место в военной машине. Те, кто получил высокие баллы, стали армейской интеллигенцией и обучались на офицеров. Призывники с низкими оценками отправились в окопы. В Англии использовался совершенно другой механизм сортировки – люди благородного происхождения становились офицерами и проходили соответствующее обучение, а представители бедных классов и рабочие предназначались для фронта. Тест Термена для американских солдат был не только эффективнее – он казался справедливее и не зависил от случайности рождения.

Тест Термена для определения IQ имел бешеный успех. Американская армия получила то, что хотела, и теперь требовалось нечто большее. Однако евгенические взгляды Термена были слишком нездоровыми даже по меркам начала XX столетия. В 1916 году он писал в своей книге «Измерение интеллекта»: «Ущербность на границе нормы… очень, очень часто встречается у представителей индейско-испанских и мексиканских семей Юго-Запада, а также у негров. Их тупость кажется расовой или, по крайней мере, родовой характеристикой… Дети представителей этой группы должны быть выделены в отдельный класс. Они не способны изучать абстрактные предметы, но из них можно сделать эффективных рабочих… С точки зрения евгеники, они представляют огромную проблему по причине своей чрезвычайной плодовитости». Неприятно такое читать.

К сожалению, почти все ведущие ученые, которые в 1920-х годах приветствовали тест для определения IQ, увлекались евгеникой. Профессор психологии Карл Бригхэм (5) подхватил эстафету Термена. В 1926 году он видоизменил вступительный экзамен в Принстонский университет (SAT) для американской армии. Он также был энтузиастом евгеники, хотя и не таким фанатичным, как Термен. Годы спустя он с ненавистью вспоминал о своем творении, которое продолжает существовать почти сто лет спустя, – SAT.

В 1922 году вышла книга Бригхэма «Исследование интеллекта американцев» (на русском языке не публиковалась), которая стала сенсацией в научных кругах. Подобно Льюису Термену и другим выдающимся специалистам, занимавшимся изучением IQ, Бригхэм увлекся идеей о том, что одни расы превосходят другие. Его слова заставляют нас краснеть от стыда: «Приведенные графики опровергают популярное представление о том, что евреи обладают высоким интеллектом». Он горестно сетовал на большое количество иммигрантов в его время, особенно смуглых выходцев из «средиземноморских» стран. «Американский интеллект приходит в упадок, – писал Бригхэм, – и это будет продолжаться в ускоренном темпе, по мере того как примесь других рас становится все более экстенсивной. Это очевидный, хоть и безобразный факт, обнаруженный в нашем исследовании».

Как ни печально, это было обычное умонастроение для тех дней. Подобные заявления не омрачили карьеры Бригхэма (ее испортили противоположные взгляды, о чем я расскажу немного позже). Наоборот, он был в первых рядах исследований по IQ. А когда американская армия захотела улучшить тест для определения интеллекта, который использовался во время Первой мировой войны, то Бригхэм был включен в список потенциальных разработчиков, наряду с создателем теста Стэнфорда – Бине Льюисом Терменом и психологом из Колумбийского университета Эдвардом Ли Торндайком. Армии понравились предложенные Бригхэмом усовершенствования оригинального теста. Улучшенный вариант он назвал «экзаменом на выявление академических способностей», или SAT. В 1926 году он даже не скрывал, что SAT представлял собой более развернутую и практичную версию теста для определения IQ.

Так как за SAT ухватилась американская армия, а его создатель Бригхэм был видным психологом из Принстона, тест вскоре взяли на вооружение другие университеты. Сначала, в 1930 году, он был введен в военных академиях «Вест-Пойнт» (сухопутные войска) и «Аннаполис» (военно-морской флот). Затем к ним присоединился Йельский, а потом и большинство университетов Северо-Востока США.

SAT имел бешеный успех. Но уже через два года после разработки теста Бригхэм начал всерьез сомневаться в его результатах. Он уже был не так уверен в том, что он отражал истинный интеллект; скорее, тест отражал опыт, которым обладали дети или молодые люди. В 1928 году Бригхэма пригласили прочитать лекцию группе ученых-евгеников, на которой он и высказал свои сомнения. В 1929 году он написал: «Чем больше я работаю в этой области, тем сильнее убеждаюсь, что психологи здорово согрешили. Мне кажется, нам всем следует прекратить давать названия тестам и определять, что именно они измеряют… если мы хотим отойти от методов психофренологии». В 1934 году, незадолго до смерти, Бригхэм назвал свой тест «великим заблуждением»:

Введение теста в США двадцать пять или тридцать лет назад сопровождалось одним из самых крупных заблуждений в истории науки. А именно – что он в чистом виде измеряет врожденный интеллект, никак не связанный с обучением в школе или с другим образованием. Я надеюсь, что теперь в это никто не верит. Баллы, полученные за него, явно отражают и школьное образование, и наследственность, и степень владения английским языком, и вообще все важное и неважное. Гипотеза о «природном интеллекте» ныне мертва.

Однако тема «природного интеллекта» оставалась живее всех живых. На самом деле, она просто подавалась под другим соусом. Два революционера из Гарвардского университета спасли репутацию SAT и дали ему новый старт.

В 1930-х годах в воздухе пахло революцией. С октября 1929 по июль 1932 года акции упали на 86 %. Безработица достигла 25 %, очереди за бесплатным супом и люди с ввалившимися щеками стали частым сюжетом для фотографий тех времен. Казалось, капитализм потерпел поражение. Но старая финансовая аристократия Америки (в противоположность скороспелым миллионерам 1920-х годов) не почувствовала Великой депрессии. Многие сохранили свои поместья и слуг, частные клубы и роскошные яхты.

В 1933 году на пост президента Гарвардского университета вступил Джеймс Брайант Конант, который активно протестовал против ярко выраженного неравенства. Его семья не относилась к богачам Восточного побережья. Отец Конанта был торговцем и владел гравировальной мастерской. Несмотря на хорошие оценки, Конант чувствовал себя гражданином второго сорта среди студентов, происходивших из богатых семей. Это чувство преследовало его даже на посту президента Гарварда. Богатенькие мальчики жили совершенно иначе, и это бесило его. Как наблюдал Леманн, «богатые молодые люди в Гарварде вели жизнь, отличную от современных студентов. В то время как четверть населения Америки не имела работы и находилась в отчаянном положении, эти юноши имели отдельные квартиры, обслуживаемые дворецкими и горничными. В Бостоне их называли «золотой молодежью». Обычно они не утруждали себя посещением занятий и изредка появлялись на семинарах в конце семестра, чтобы иметь возможность сдавать экзамены».

Конант намеревался разрушить классовую систему Гарварда до основания. Чем можно было заменить главенство богатых и знатных? Он полагал, что на смену придет другая аристократия – интеллектуальная знать. Идея была не новой – Конант почерпнул ее из «Республики» Платона. Она уже применялась, и с большим успехом, в Китае. В VI веке высокопоставленные китайские чиновники, так называемые мандарины, выбирались по результатам экзаменов.

Однако у этой идеи имелись и американские корни. Томас Джефферсон доказывал, что аристократия – не столько унаследованные привилегии, сколько «заслуги». Изобретатель и мыслитель, он предложил устройство, названное «антропометром», – для измерения заслуг человека. «Я бы хотел, чтобы каждого оценивали и определяли его место», – писал он.

Может быть, президентом Гарварда и двигало классовое негодование, но особую силу ему придавало ощущение моральной правоты. Конант нашел союзника в лице декана Генри Чаунси. Его дед был нью-йоркским аристократом, но в результате мошенничества семья потеряла свои деньги. Когда родился Генри, его родственники уже жили в благородной бедности на зарплату священника. Чаунси не мог позволить себе Гарвард и поступил в государственный университет Огайо, который в то время был рассадником психологических идей. Он увлекся ими, а потом перевелся в Гарвард со стипендией мецената. Там он занялся психологией и ее новым направлением – измерением интеллекта.

Два гарвардских революционера, Джеймс Конант и Генри Чаунси, продвигали SAT как орудие против ленивой аристократии. Их усилия были направлены на то, чтобы сделать тест непременным атрибутом американской жизни. Конанта и Чаунси миновало увлечение евгеникой, и их политика не была основана на социал-дарвинизме и расизме. Они остались реформаторами левого толка в эпоху Франклина Рузвельта.

В частности, Конант был убежден, что тестирование для определения IQ жизненно необходимо для национальной безопасности Америки. В 1940 году он вошел в Национальный исследовательский комитет по вопросам обороны США, а в 1941-м стал его председателем и оставался на этом посту во время Манхэттенского проекта, который завершился созданием атомной бомбы в 1945 году. Конант даже присутствовал на первом в мире испытании ядерного оружия под названием «Тринити» на полигоне Аламогордо (штат Нью-Мексико), 16 июля 1945 года, и стал свидетелем первого атомного взрыва.

В отличие от Карла Бригхэма, изобретателя SAT и антисемита, Конант видел, что евреи – беженцы от нацистского режима вносят неоценимый вклад в успех Манхэттенского проекта. Опасный антисемитизм Гитлера и политика нацизма заставили ведущих немецких физиков бежать из страны прямо в объятия американцев. Так, благодаря нацизму Штатам удалось обрести нешуточное интеллектуальное преимущество.

Конант знал, что Америке может больше так не повезти. Поэтому он стал еще более активным приверженцем идеи тестирования для определения IQ каждого американского ребенка. Это позволило бы выявлять и поддерживать талантливых математиков, физиков и инженеров из бедных семей, национальных меньшинств и сельских районов. Конант верил, что дело национальной безопасности зависит от применения теста по определению IQ.

Повсеместное распространение SAT продолжалось и быстро оказало свое влияние на американскую культуру. В начале 1950-х годов Гарвард и другие университеты Лиги Плюща все еще давали привилегии детям из элитных семей Северо-Востока и тем, кто окончил их подготовительные учреждения. Но в 1960-х годах евреи и дети из маленьких городков, хорошо сдавшие экзамен, начали просачиваться в учебные заведения привилегированной Лиги. Вскоре за ними последовали афроамериканцы, американцы азиатского происхождения и представители других этнических меньшинств.

В период между 1950-ми и 1990-ми годами SAT стал входным билетом в элитные университеты, а не принадлежность к старой аристократии. Естественно, чем важнее становился SAT, тем больше появлялось курсов по подготовке к нему. Удивительно, но в 1990-х газета Washington Post получала доходы не от периодических изданий, а как раз от таких курсов – Kaplan Testing Services. В это же время вокруг тестирования разгорелись активные споры, в частности, о том, следует ли предоставлять отсрочку от армии (в то время шла война в Корее) успешно сдавшим, а также, согласно опасениям Карла Бригхэма, не является ли SAT дискриминацией в отношении малоимущих этнических меньшинств. В конце концов наиболее серьезные доводы против экзамена и мании тестирования в целом выдвинули его бывшие защитники, например, сам Льюис Термен.

Сегодня, когда тестирование для определения интеллекта, способностей или типа личности проникло во все аспекты американской жизни, трудно себе представить, что его раньше не существовало. Человека могли считать вундеркиндом или заторможенным, умным или глупым, талантливым или просто трудолюбивым, но не было никакого эмпирического критерия, по которому его можно было сравнивать с другими и ранжировать. Тест Стэнфорда – Бине, придуманный Льюисом Терменом, не просто был таким критерием – он стал предвестником оценок на экзаменах и за естественные способности, и за приобретенные знания. Сегодня в Соединенных Штатах найдется немного людей, которые не проходили хотя бы тест на определение IQ или личных качеств, не сдавали в рамках образовательной программы экзамен, подобный SAT или ACT в старших классах, GRE, MCAT или LSAT в колледже.

Все эти испытания – не только потомки изобретения Льюиса Термена, но также плод его ревностных усилий по внедрению стандартных тестов во всех слоях населения, введения их во всех важнейших национальных институтах, в том числе на гражданской службе. Однако Термен был не просто защитником IQ – он был и главным его исследователем.

В 1921 году он организовал исследование одаренных детей под названием «Terman Study of the Gifted» – первое и на сегодняшний день самое длительное в психологии изучение индивидуумов, получивших высокие оценки в тесте для определения IQ. Вооружившись поддержкой помощников, Термен прочесал государственные школы Калифорнии, чтобы найти тысячу одаренных детей. В результате ученые выделили более пятисот человек, рожденных между 1900 и 1925 годами. Среди них было немного больше мужчин, в основном белых, и происходили они из среднего класса.

Шли десятилетия, и одаренные дети, пережив свои первые продуктивные годы, превратились в самых обыкновенных – у них просто был высокий IQ. Конечно, встречались и истории успеха – несколько человек стали профессорами колледжей, но в целом почти все одаренные были неотличимы от других. Этот результат вряд ли изменится, когда последний испытуемый покинет сцену. Большинство стали домохозяйками или «приобрели такие скромные профессии, как полицейский, моряк, машинистка или клерк».

Хотя Термен был по-прежнему убежден в наследовании интеллекта, следующие строки уже писал отрезвленный человек: «Во всяком случае, мы наблюдали далеко не идеальную корреляцию между интеллектом и достижениями».

Ни зловоние евгеники, ни неудача теста Стэнфорда – Бине в качестве прогностического инструмента не поколебали усердие американцев в определении интеллекта. В 1951 году SAT сдавали только 80 тысяч учеников (6); в 2015 году их количество подскочило до 1,7 миллиона. А в XXI столетии SAT проводится в университетах по всему миру.

Столь активное его применение дает побочный эффект. Довольно сложно обработать такое количество результатов экзаменов в короткий срок, поэтому предполагалось, что субъективная оценка приглашенными специалистами уступит место машинной обработке с несколькими вариантами оценок. Удивительным образом сохранилось сочинение, но все остальные части SAT превратились в исключительно эмпирический процесс.

В основе теста для определения IQ и других критериев «таланта», подобных SAT и ACT, лежит ошибочная теория, поэтому их результаты обычно расходятся с ожиданиями. В 1975 году двое ученых, работавших независимо друг от друга на разных континентах, пришли к одинаковому выводу об откровенной несостоятельности такого типа измерений человеческих способностей. Американец, специалист по социальной психологии Дональд Томас Кэмпбелл сформулировал положение, впоследствии названное законом Кемпбелла. Согласно ему, «чем чаще любой количественный социальный показатель используется для принятия важных решений, тем более он подвержен коррупции и тем более вероятно будет искажать и делать несправедливым социальный процесс, для контроля которого он предназначен» (7).

Другими словами, чем больше значения мы придаем SAT и иже с ним, тем менее справедливыми и правильными будут результаты. Позже британский экономист Чарльз Гудхарт сформулировал свой закон: «Любой показатель, который используется для управления, ненадежен». Скажем иначе: если целью измерения становится достижение высоких оценок, то это измерение теряет свою достоверность. Или, еще проще: все, что измеряют и вознаграждают, теряет смысл.

Оба статистических положения привели к обратному результату. Как и предсказывали законы, одержимость тестированием – и особенно получением высоких оценок – разрушает любую прогностическую ценность самих тестов. Экзамен, подобно SAT, предназначенный для оценки долгосрочной успеваемости, разработан, чтобы определить знания и способности ученика, приобретенные им за годы обучения и развития. Когда целью становится прохождение теста, а не само обучение и развитие, то он не может измерить предполагаемые показатели. Наоборот, он становится «соревнованием на время» и определяет способность ученика отвечать на вопросы с несколькими вариантами ответов за определенное количество часов и минут.

Из закона Гудхарта становится ясно, что, чем сильнее мы стремимся к результатам теста, тем больше людей будут прибегать к уловкам, заимствовать и просто красть, чтобы получить желаемое. Так, люди, обладающие материальными возможностями для приглашения частных репетиторов и активной подготовки к тесту, получат оценки гораздо выше, при этом не изучая подробнее предмет тестирования. Это совершенно несправедливый метод для определения будущего шестнадцати– и семнадцатилетнего человека.

В ту же эпоху появился еще один измеритель человеческих способностей – типология Майерс – Бриггс, которая ныне трансформировалась в популярный психологический тест личных качеств Myers – Briggs Type Indicator (индикатор типов личности Майерс – Бриггс). Считается, что система определения чувств, интуиции и мышления, которая лежит в его основе, позволяет понять, как человек воспринимает мир и как, исходя из этого, принимает решения.

В 1917 году Катарина Кук Бриггс заметила четкое различие между личными качествами воздыхателя своей дочери и членами его семьи. Самоучка Бриггс преследовала свои научные интересы, изучая биографии знаменитостей, и на их основании постепенно вывела теорию четырех типов характера. В 1923 году на нее снизошло откровение: читая последний английский перевод книги легендарного швейцарского ученого Карла Юнга «Психологические типы», она узнала о модели типов человеческой личности и поняла, что она сходна с ее собственной. Вскоре Бриггс опубликовала статью, в которой описала основы своей теории.

К концу 1920-х годов дочь Бриггс, Изабель Бриггс Майерс, присоединилась к исследованиям. Она была писательницей и не только помогала матери работать над «типологией», но и продвигала эту теорию, выпустив мистический роман, завоевавший награды в 1929 году. Она была отличницей в колледже Суортмор, а потом поступила в ученицы к знаменитому консультанту по менеджменту Эдварду Хею, чтобы изучить искусство проведения экспериментов, статистического анализа и валидации данных. Майерс справедливо рассудила, что все эти навыки помогут ей в разработке теста, который придумала ее мать.

В 1944 году мать и дочь представили свой индикатор типов личности Майерс – Бриггс. Они надеялись, что тест поможет огромной армии женщин, которые выходили на работу, чтобы заменить ушедших на войну мужчин. То, что «индикатор» имел отношение к бизнесу, привлекло к нему внимание деловых кругов, и за десять лет он превратился в стандартный инструмент для всех, кто занимался подбором персонала. Неудивительно, что в 1962 году руководство, написанное Майерс, взяли на вооружение сотрудники «Educational Testing Service», то есть те люди, которые отвечали за проведение SAT.

Индикатор Майерс – Бриггс никогда не принимали всерьез профессионалы-психологи: критики отмечали субъективность теста, систематические погрешности пользователей и невозможность опровергнуть результаты. Писательница Анни Мерфи Пол назвала его «безответственным актом кабинетных философов», а социолог и автор бестселлеров Адам Грант заметил: «Что касается точности теста… Если вы положите гороскоп на одну чашу весов, а кардиомонитор на другую, то «индикатор» окажется ровно посередине». Однако девяносто три вопроса теста и квадратная сетка делают его популярным определителем личных качеств, который ежедневно применяется по всему миру.

К 1950-м и 1960-м годам использование этих инструментов (не говоря уж о многих других) превратило американскую жизнь в одержимость тестами. Определение IQ проводилось для детей, которые еще даже не ходили в школу, а результаты использовались для распределения их по классам, в соответствии с установленными способностями. К результатам SAT или ACT все чаще прибегали при приеме в колледж. На протяжении всей своей карьеры взрослый человек снова и снова сдавал тесты на определение качеств личности или восприятие – каждый раз, когда подавал заявление на работу.

Классификация индивидуумов на основании нескольких или даже одного показателя стала применяться не только к ученикам, но и к работникам. В начале 1990-х годов компании General Electric, Microsoft и другие распространили практику распределения сотрудников в соответствии с колоколообразной кривой. Генеральный директор и председатель «GE» Джек Уэлч даже открыто говорил о ежегодном увольнении 10 %, которые попадали в низший разряд. Вполне ожидаемо, что вслед за самыми дорогими предприятиями в мире остальные стали использовать такой же принцип.

Тестирование и классификация создают иллюзию объективности и математической точности. В трудовых спорах эти методы могут обосновать отказ в продвижении по службе или повышении зарплаты. Кажется, что в этом есть смысл.

Ряд компаний, в том числе Google, формально отошли от найма сотрудников и системы поощрений, основанных на классификации. Логические задачи и математические головоломки (8), которые придуманы, по сути, для измерения тех же способностей, что и стандартные тесты, заменили оценки за GPA и SAT. Многие критики считают это чем-то вроде косметического ремонта. Даже пытаясь делать правильные вещи, большинство организаций не в состоянии отучить себя от удобства, создаваемого грубыми измерениями.

Несмотря на то что все эти инструменты – и тест для определения IQ, и SAT, и ACT, и индикатор Майерс – Бриггс, и другие личностные тесты – подвергаются критике или просто объявляются неточными, они продолжают жить (9). В XXI столетии стандартные тесты для поступления в колледж оказывают более существенное влияние на американских старшеклассников и их родителей, чем когда-либо. Успех индикатора привел к целому потоку других тестов для определения качеств личности. Например, «Пятифакторный личностный опросник», «Индикатор типа личности по эннеаграмме» и тест для оценки склада характера DISC (доминирование, влияние, постоянство, добросовестность). Такая стойкость неудивительна. Подобно тому как Льюис Термен, Карл Бригхэм и Эдвард Ли Торндайк работали над количественным выражением потенциала каждого человека, другие тенденции также воздействовали на американское общество.

Не кажется ли вам это знакомым? Появились новые технологии и объединили мир. Это принесло огромное и немедленное богатство дальновидным лидерам, но сделало еще беднее тех, кто работает далеко от технологий. Неравенство между богатыми и бедными растет колоссальными темпами. Лишенные собственности бедняки из сельской местности стекались в город, что повышало риск эпидемий и преступлений. Все это привело к яростному популизму и левых, и правых. Все больше людей убеждались в том, что американская мечта не более чем миф.

Говоря о технологиях, я имею в виду железные дороги конца XIX века. 1890-е часто называют «золотым веком», веком роскошных усадеб и яхт, богатства, порожденного железными дорогами. Но это же время связано с упадком 1894–1897 годов, самым худшим на тот момент финансовым бедствием для американской экономики (его затмила Великая депрессия 1930-х).

Во время и после жестокой депрессии 1894–1897 годов все больше педагогов и социологов искали способы обуздать жадность корпораций, циклическую экономику и порожденные ими социальные болезни. Общественное мнение вызвало в жизни то, что историки называют «прогрессивным движением». (Сегодня слово «прогрессивный» употребляют либералы левого толка, вроде сенаторов от демократов Кори Букер и Элизабет Уоррен. А в 1890-х годах оно означало применение ко всему основанного на науке менеджмента, начиная от экономики до корпоративного поведения, образования, здравоохранения, социологии и психологии). В политическом смысле «прогрессивизм» отвергал и социал-дарвинизм, и коллективизм, и анархизм, которые зарождались в Европе. По сути, это была двухпартийная политическая система, которую поддерживали и президент-республиканец Теодор Рузвельт, и демократ Вудро Вильсон.

Прогрессивизм подразумевал много хорошего и привел к важным реформам, особенно в области здравоохранения, охраны труда, антимонопольного законодательства, а также способствовал получению женщинами права голоса. Его влияние на образование и бизнес тоже было огромным, но неоднозначным. В деловой сфере прогрессивизм привел к жесткой согласованности, которая низвела человеческое существо до положения винтика в механизме. Чтобы понять, как это произошло, давайте рассмотрим работу Фредерика Уинслоу Тейлора, наиболее влиятельного мыслителя в области бизнеса того времени.

«В прошлом человек стоял на первом месте; в будущем на первое место выйдет система» (10), – писал Тейлор в своей монографии «Принципы научного менеджмента», опубликованной в 1911 году. Он высказал простую и трогательную идею о том, что управленцы могут повысить продуктивность труда на фабрике, если будут выявлять и удалять тех, кто работает нерационально или слишком медленно. Таким образом, менеджеры обязаны наблюдать, записывать, измерять и анализировать действия своих подчиненных. Не должно быть больше никаких внештатных сотрудников. Никакой проволочки между заданиями. Никакой кустарщины и самодеятельности. Тейлор хотел разбить сложный производственный процесс на мелкие повторяющиеся этапы, которые любой работник мог выполнять достаточно быстро.

Очевидно, что «тейлоризм» требовал авторитарного контроля над работниками и методами труда. Тейлор понимал, что его идеи помогут работникам, так как самые продуктивные будут зарабатывать больше денег. Влияние его идей достигло апогея в первое десятилетие XX века, когда его теории максимально воплотились на заводах по сборке автомобилей Генри Форда. Как и предсказывал Тейлор, Форд платил своим самым эффективным рабочим в два раза больше, чем другим. Он говорил, что его работники должны иметь возможность приобрести «Форд».

Тейлор выпустил на волю джинна научного менеджмента. Его теории породили много нового – бухгалтерию и ведение учетных книг, схемы рабочих потоков, счетные машины, изучение трудовых движений и показатели темпов сборки. Он дал менеджерам право наблюдать, измерять, анализировать и контролировать каждую минуту рабочего времени. Все это стало основой основ научного менеджмента Тейлора, и значение таких методов трудно оспорить. Сегодняшние технологии, в том числе облачные хранилища «интернет-вещей», анализ больших объемов данных, искусственный интеллект, приложения для рабочих потоков и роботы, могут показаться отстоящими на много веков от Тейлора с его секундомером, но многие его идеи до сих пор доминируют в деловом мире.

Как ни странно, система научного менеджмента Тейлора прочно закрепилась в образовании (11). Сто лет назад американские педагоги приняли ее как лучший способ управления большим потоком детей-иммигрантов. В 1912 году Джон Франклин Боббитт опубликовал книгу «Долой расточительство в образовании» (на русском языке не публиковалась), в которой подготовил плацдарм для принятия и применения в этой сфере научного менеджмента. Он утверждал, что школы, как и промышленные предприятия, должны быть эффективными, основанными на принципах бережливой работы и нацеленными на результат, а учебный план – способствовать превращению учеников в трудолюбивых работников.

Как и Тейлор, Боббитт полагал, что эффективный результат зависит от централизованной власти и точности, а также от приказов, спускаемых сверху. Другие ведущие педагоги тоже открыто выступали за конвейерную организацию. Особенно отличился Эдвард Ли Торндайк из Колумбийского университета, который активно формировал взгляды общества на учебный план, педагогику и организацию согласно принципам научного менеджмента. Очень быстро они стали доминирующей моделью в образовании.

Как писал Тодд Роуз из Гарварда в своей блестящей книге о различии человеческих талантов «Долой среднее! Новый манифест индивидуальности», жесткие рамки сегодняшнего образования возникли на базе идей управления фабриками:

Наши школы, как и сто лет назад, следуют жестким принципам (тейлоризма), с фиксированной длительностью уроков и семестрами, с той же непреклонной последовательностью «основных» предметов, каждый из которых гарантирует, что все (нормальные) ученики получат аттестат зрелости в одном и том же возрасте и приобретут, предположительно, одни и те же знания. (12)

В 1962 году историк Раймонд Каллахан (13) писал о том, как научный менеджмент повлиял на американские школы. Его книга «Образование и культ эффективности» была посвящена влиянию идей Тейлора на управление образованием – буквально на все, от рационального использования зданий и классов до стандартизации работы дворников. Другое направление реформ затрагивало учителей: они должны фиксировать все свои занятия, чтобы минимизировать «пустую трату времени».

Как бы то ни было, мы стали более просвещенными со времен Тейлора. Последние реформы, такие как «Ни одного отстающего ребенка», «Единый стандарт» и «Гонка за первенство», подчеркивают роль стандартизированных тестов в государственной системе образования. Однако эти тесты представляют собой просто наиболее наглядные примеры того, как идеи Фредерика Тейлора продолжают жить. На самом деле, американская система образования подчинена индустрии. Она отражает постоянное стремление ко все большей стандартизации, измерению разных показателей и явное преимущество утилитарного учебного плана с особым вниманием к точным наукам. Даже физическая синхронизация процессов путем использования звонков, обозначающих уроки и перемены, существует для того же. Как будто дети – это маленькие «Ford Model T», спрыгивающие со сборочного конвейера, сконструированного Фредериком Тейлором.

Большинству людей это кажется смешным. Общеизвестно, что все мы учимся по-разному (14). Обучение представляет собой сложный процесс, в котором участвуют нервная система, физиология и эмоции. Это значит, что мы впитываем, поглощаем и применяем знания с разной скоростью. Одни начинают делать это сразу, как только получают основу основ. Другие, особенно поздние цветы (включая меня), – только после того, как последний кусочек мозаики встанет на свое место. Момент, когда что-то сложное вдруг становится понятным, похож на прозрение. Однако такая закономерность может искажать процесс отслеживания, классификации и оценки учеников во время обучения. В то время как характеристики одних точно укладываются в рамки учебного расписания, многие другие не соответствуют им.

Стандартизированные тесты просто не могут измерить навыки критического мышления или степень увлеченности тем или иным предметом. Если заставлять учителей заниматься только тем содержанием, которое можно оценить при помощи тестов, и не давать ученикам аналитический материал, это затруднит обучение и обесценит профессию учителя, как теории Тейлора обесценили роль квалифицированного рабочего на фабрике. Низведение образования до подготовки к тестам подвергает опасности учебный план и профессионализм учителя, лишает смысла само понятие образования.

Каковы же последствия одержимости измерениями?

Сегодня успех – это высокий IQ, превосходные баллы за SAT, это вундеркинд, который блестяще сдает тесты. Он любимец Билла Гейтса и других ферм по выращиванию IQ, вроде Goldman Sachs, Google и Amazon. Наиболее успешно измеренные зарабатывают больше денег и делают это быстрее всех. Сегодня IQ и сортировка учеников в соответствии с цифрами давят на детей, как никогда, заставляя их превращаться в ранние цветы. За это нужно сказать спасибо нашей системе образования, производящей такое давление и выбирающей «победителей», то есть учеников, которые получают больше баллов за GPA и SAT.

Такое положение вещей приводит к появлению людей, которые чувствуют себя аутсайдерами, еще не вступив во взрослую жизнь. Молодые, особенно юноши, смотрят на мир взрослых, отвергают его и живут в родительском доме, целыми днями играя в компьютерные игры. Мы видим пьянство и наркозависимость, с помощью которых люди ищут освобождение от своей запутанной, нервной и неудовлетворительной жизни. Мы видим результаты исследований: большинство работников чувствуют себя недооцененными и ненужными. Мы видим, как клеймят позором альтернативные навыки, нестандартное развитие и поздние расцветы.

Растущее использование тестов для измерения интеллекта в школах и бизнесе говорит о том, что нам нужна внешне объективная и оправданная система оценки людей, не основанная на доказуемой эффективности. Но пока никто не смог придумать тест, который бы точно измерял потенциал или талант человека. Очевидно, что невозможно применить один показатель или одну шкалу для такого сложного и многогранного процесса, как развитие человека.

И все равно общество измеряет, классифицирует и сортирует своих членов, как никогда раньше. Почему?

В этой главе я уже упоминал о том, что человек, который занимает второе место в мире по богатству, Билл Гейтс, получил 800 баллов за SAT по математике. Это превосходный результат. Я рассказал, как его вера в магическое производство денег благодаря высокому IQ привела к соответствующей политике подбора кадров на заре Microsoft. В этой компании считали IQ прогностическим фактором для программирования и деловой хватки, и такой взгляд переняли многие другие предприятия.

Ларри Пейдж и Сергей Брин, основавшие Google, также получили почти по 800 баллов за SAT по математике. Еще будучи студентами Стэнфордского университета в 1998 году, они основали Google и до 2014 года обязательно просили всех, кто хотел работать в компании, представить баллы за SAT. (Alphabet, компания, управляющая Google, больше этого не делает. Но в Google до сих пор применяют различные загадки, головоломки и другие средства оценки когнитивной одаренности и «быстродействия» потенциальных работников).

Основатель и генеральный директор Amazon и самый богатый человек в мире Джефф Безос также получил 800 баллов за SAT по математике. Как писал журналист Брэд Стоун, Безос «считал, что ключом к успеху компании будет приглашение на работу только самых лучших и самых умных» (15). Вначале он сам проводил собеседования и тоже спрашивал кандидатов, сколько баллов они получили за тестирование. Безос говорил: «Каждый, кого мы нанимаем, должен поднять планку для следующего так, чтобы общий уровень одаренности все время повышался». Безос в шутку сказал журналисту, что только высокий балл за SAT, полученный его женой, сделал их союз возможным.

Основатель Facebook Марк Цукерберг получил великолепные оценки за SAT по математике и английскому языку, всего 1600 баллов. А что же соучредитель Apple Стив Возняк? У него тоже было 800 баллов за SAT по математике.

Вот еще две удивительные цифры: суммарное богатство этих шести вундеркиндов, которые превосходно сдали SAT по математике, составляет более 300 миллиардов долларов. А компании, которые они создали, стоят 3,6 триллиона – больше, чем ВВП девяти стран мира.

Конечно, эти результаты заслуживают оваций. Но давайте спросим: какова цена? Как выразился один гражданин, известный своим нестандартным мышлением, сегодняшняя одержимость баллами за SAT и гениями алгоритмов, этими заклинаниями богатства, ведет к многолетнему ухудшению экономики, а общество отчаянно пытается найти решение. Вы можете подумать, что этот человек – противник Силиконовой долины и ее вундеркиндов, богатеющих до неприличия, но на самом деле он один из них.

Питер Тиль, один из основателей платежной системы PayPal и член правления Facebook (в старших классах он был чемпионом по шахматам, получил 800 баллов по математике и окончил юридическую школу Стэнфордского университета), заявил, что существует несоответствие (16) между тем, что хорошо для экономики в целом и во что с радостью вкладывают деньги инвесторы. По его мнению, в США слишком много средств вливается в «битовые» компании (17). Если использовать терминологию, придуманную в 1990-х годах выпускником Массачусетского технологического института Николасом Негропонте, к «битовым» относятся те компании, которые зарабатывают деньги на создании алгоритмов для обслуживания (вспомните Google, Facebook и Amazon) или программ, позволяющих перехитрить финансовый рынок (Morgan Stanley, Goldman Sachs и бесчисленные хедж-фонды). Чем обычно не занимаются «битовые» компании, так это производством. Они используют свои умные алгоритмы для создания рынка, а не продукта.

По выражению Негропонте и Тиля, «атомные» компании представляют собой другой тип. Они манипулируют физическими объектами – выращивают урожай, добывают топливо, производят сталь и автомобили, издают книги, собирают телевизоры и перевозят товары по суше, морю или воздуху. Типичная «атомная» компания – General Motors. Ей принадлежат десятки заводов в семнадцати странах, на нее работают более 200 тысяч человек, и она производит десять миллионов легковых и грузовых автомобилей в год.

Так как «атомные» компании используют физические ресурсы, им требуются фабрики и магазины, они производят отходы и вынуждены принимать меры для безопасности рабочих; их деятельность регулируется законом и налоговым кодексом. Этим они отличаются от «битовых» компаний, сотрудники которых пишут программы, сидят за компьютером и используют минимальные ресурсы (кроме электричества, которое предоставляют топливные компании и коммунальные службы), почти не производят отходов и редко получают травмы на рабочем месте. Поэтому их деятельность с трудом регулируется. «Битовые» компании, такие пробивные, как Uber и Airbnb, бросают вызов более старым «атомным», которые не могут соперничать с ними.

Еще одно преимущество новых компаний – благоприятная налоговая политика. Учредители и инвесторы платят меньше взносов на прирост капитала, в отличие от большего налога на личный доход. Корпоративная прибыль «битовых» компаний обычно связана с оффшорами. Facebook и Google платят налог на доходы компании по ставке 15 %, а Standard & Poor 500 – в среднем 21 %.

Тиль непредвзято относится к сегодняшней экономике, где все сливки снимают «битовые» компании. (Он проявляет сочувствие к консерваторам/либералам). Социолог-демократ Марк Пенн согласен с ним: «Старая традиционная экономика дошла до точки. Новая экономика технологий сбросила оковы и создает огромное богатство» (18).

Поэтому неудивительно, что инвестиции вливаются в «битовую» экономику и обходят «атомную». В 2018 году стоимость акций Uber, онлайн-сервиса по аренде автомобилей, дошла до 72 миллиардов долларов, хотя она появилась только девять лет назад и в ней работает всего около тысячи постоянных сотрудников. А у компании со 110-летней историей General Motors рыночная капитализация составляет 52 миллиарда. Подумайте об этом. Uber стоит на 20 миллиардов дороже, чем GM. Огромное преимущество рыночной капитализации «битовых» компаний делает их практически вечными. Щедро финансируемые, они уверенно смотрят в будущее, могут больше инвестировать и приобретать, а также больше платить за таланты, чем «атомные» компании. Такое искаженное преимущество в рыночной стоимости растет в течение последних тридцати лет.

Что это означает для ранних и поздних цветов? Допустим, вы амбициозный подросток (или родитель подростка) и видите такие несоответствия в доходах. Вы задаете вполне резонный вопрос: как получить работу в «битовой» компании? Это легко. Как мы знаем, они любят когнитивную элиту и приглашают самых умных и сообразительных – лучших из лучших. Причем ум и сообразительность измерены количественно. По их мнению, ни один тест или оценка не отражают выдающихся способностей к программированию так, как математическая часть SAT. Молодые люди, их родители, учителя и работодатели – никто не сомневается, что самые дорогие компании в XXI веке основаны теми, кто великолепно сдал этот экзамен. Мало кто говорит об этом вслух, но все знают. В условиях неустойчивой экономики общество оказывает колоссальное давление на детей, заставляя их добиваться таких оценок, которые позволят им работать в самых доходных компаниях, в наиболее прибыльной отрасли промышленности.

Однако, когда мы заставляем детей получать превосходные оценки и подталкиваем к ранним достижениям, это оказывается небезопасным.

В 2014 году журнал Forbes назвал самой богатой в мире тридцатилетнюю молодую женщину, в свое время бросившую Стэнфордский университет и сделавшую «сама себя». Элизабет Холмс разработала метод, благодаря которому «по капле крови, полученной почти безболезненно из кончика пальца, можно диагностировать сотни болезней» (19), и основала компанию Theranos. Холмс предположила, что ее предприятие поможет спасти миллионы жизней.

Инвесторы тоже решили, что Theranos поможет им заработать миллиарды долларов. Последовали колоссальные вливания частного капитала, что увеличило стоимость компании до 10 миллиардов долларов. Холмс оказалась в привилегированном положении. Она использовала все свои возможности, чтобы сохранить половину акций Theranos, и, таким образом, ее собственный капитал составил 5 миллиардов долларов, что и вывело ее на вершину списка Forbes.

Однако в 2016 году разразилась катастрофа. Как обнаружил журналист Wall Street Journal Джон Каррейру, выпустивший более двух десятков статей, методы Theranos не работали. Та самая капля крови, полученная из пальца, часто оказывалась смешанной с кусочками кожи. Что еще хуже, даже после чистого прокола результаты исследования не совпадали с теми, которые были получены старым, проверенным временем методом взятия крови из вены. Другими словами, капля крови оказывалась бесполезной и даже опасной, если в итоге упускался фатальный симптом или назначалось неверное лечение.

Первым, кто заметил эту проблему, был ведущий ученый Theranos Иан Гиббонс. Его начальник, который сообщил обо всем Холмс, приказал Гиббонсу держать рот на замке. Но секрет компании был раскрыт, и в дело вмешалось ФБР. Гиббонс боялся, что скоро его вызовут в кабинет Холмс и объявят об увольнении. Он покончил с собой. Если его вдова Рошель ожидала соболезнований от компании и ее руководства, то она сильно ошибалась. Адвокаты Theranos немедленно направили ей письмо с угрозой судебного иска, если она обратится к журналистам.

Холмс с раннего возраста стремилась к успеху, и, казалось, он был не за горами. В девять лет она написала письмо своему отцу: «Больше всего в жизни я хочу сделать открытие, которое человечество еще не придумало» (20). Она изучала в школе язык программирования Mandarin, потом в старших классах перешла в школу «Houston» и в это время основала свой первый бизнес по продаже программ для китайских университетов. Ее поступление в престижный Стэнфордский университет сопровождалось получением стипендии Президента и особой стипендии для исследовательского проекта по ее выбору. После окончания первого курса она проходила практику в Институте генома в Сингапуре. В восемнадцать лет Холмс запатентовала свое первое изобретение – пластырь для длительного введения лекарственного средства.

Элизабет Холмс была не только исключительно одаренной, но и очень амбициозной. Ее кумиром был Стив Джобс, гений, который основал Apple и привел его на вершину славы. Она быстро переняла его образ и манеры: стала носить черные свитера с высоким воротом, складывала руки домиком и смотрела немигающим, как говорили, сверлящим взглядом. Другие качества, которым она научилась у Джобса, были не такими симпатичными. Холмс управляла компанией, как полицейским государством, категорически запрещая сотрудникам обсуждать друг с другом работу. Она достигла высокого мастерства в использовании «поля искажения реальности» Джобса – вымышленной легенды о собственной гениальности и чудесных продуктах Theranos, которые не имели ничего общего с правдой.

Джобсу был только двадцать один год, когда он стал соучредителем Apple, и двадцать пять в момент первой продажи акций компании. Тогда он превратился в знаменитость и мультимиллионера. Холмс, как одержимая, пыталась угнаться за своим идолом, приобрести такую же славу и богатство. Когда было доказано, что методы исследования капли крови бесполезны, она все равно настойчиво продвигала их, вместо того чтобы менять. Она путешествовала по всему миру на арендованном самолете Gulfstream G150, часто одна, и читала лекции. Критикам она грозила судебным разбирательством, посетила главного редактора Wall Street Journal Руперта Мердока, чтобы остановить Джона Каррейру, и приказала сотрудникам тайно исследовать образцы крови старыми методами, чтобы ее клиенты не разбежались.

Тем не менее последовали разоблачительные статьи в журналах Wall Street Journal, а позднее в Forbes и Vanity Fair. В 2016 году грянул гром. Компании Theranos не удалось сделать то, для чего она создавалась. Холмс лгала и угрожала судом каждому, кто предавал гласности факты. Через два года после того как она была объявлена богатейшей женщиной в мире, Forbes сообщил о полном обесценивании ее акций в Theranos.

Что можно сказать об Элизабет Холмс? Она, конечно, чрезвычайно одаренный человек. Ее талант в программировании, который встречается у одного из миллиона, позволил ей в совершенстве овладеть языком Mandarin и многого добиться еще в старших классах. Она получила президентскую стипендию в Стэнфорде, запатентовала первое изобретение в восемнадцать лет. Как предприниматель она была настолько умна и харизматична, что в девятнадцать лет смогла уговорить своего консультанта из Стэнфорда присоединиться к ее компании. Но была ли она от рождения мошенницей и виртуозной обманщицей, типа Берни Мейдоффа?

Думаю, что нет, – по крайней мере, у нее не было злого умысла. Скорее всего, ее фатальной ошибкой была одержимость ранним успехом и нетерпение, которое сопровождает ее. Когда Theranos перестала соответствовать ее волшебным представлениям, она не остановилась, чтобы исправить методику, а, наоборот, удвоила усилия, создавая миф о своем гении, – участвовала в программе TED, летала на частном самолете и угрожала судом сомневающимся.

Как вы думаете, Элизабет Холмс – плохой человек? Миллионы считают именно так. Но я бы сказал, что ее действия следует оценивать не так однозначно. Вероятно, она попала в собственную ловушку – мечту о ранних достижениях, которые так любит общество.

Америка и другие богатые страны мира бесчисленными способами поощряют разнообразие культур и стилей жизни, что было не принято одно или два поколения назад. Для многих людей, которые раньше считались бы маргиналами, этот прогресс оказался значительным. За последние три десятилетия количество дипломов о высшем образовании (21), полученных афроамериканцами, удвоилось. Такие известные их представители, как Майкл Джордан и Мэджик Джонсон (22), – не просто бывшие спортсмены, но и владельцы команд. В последний список самых богатых женщин мира (23), составленный Forbes, вошли семнадцать миллиардерш, которые занимаются всем, от ремонта крыш до грузоперевозок. Однополые браки официально разрешены и закреплены в конституции всех пятидесяти штатов, а выдающиеся бизнесмены, например, генеральный директор Apple Тим Кук (24), открыто признают себя гомосексуалистами.

В последнее время общество сделало шаг назад с точки зрения публичной и политической терпимости, тем не менее результаты опросов показывают, что отношение к разнообразию в образовании (25) и на рабочем месте, гендерному равенству и однополым бракам постоянно меняется. Теперь в мире терпимее относятся к индивидуальному стилю, необычным интересам и маргинальной самоидентификации. Мы делаем татуировки и пирсинг, и это не мешает нам получать хорошую работу. Мы можем менять пол и сексуальные привычки, носить шлепанцы и толстовки в офисах, собирать комиксы и играть в видеоигры – и сейчас, как никогда, это считается в порядке вещей.

Однако когда речь заходит о ранних достижениях и разнообразии когнитивных способностей, ситуация кардинально меняется. Мы не переносим людей с иным когнитивным профилем – тех, кто медленнее созревает, или тех, чьи умения не нашли признания на рынке труда.

Общество льстит себе, когда превозносит идею о нашей чудесной независимости и многообразии стилей мышления. Мы полагаем, что, поскольку приветствуем разных людей и их образ жизни, то также признаем и разные стили обучения и когнитивного развития. Иными словами, мы как бы согласны, что существует больше возможностей для большего количества людей, чем раньше. Но это далеко не так, и такое неправильное представление ослепляет нас. Все равно требуют жесткого соответствия раздутым до небес навыкам программирования, которые так ценят веб-компании и финансовые предприятия. Вероятно, опаснее всего то, что это соответствие часто строится на единственном показателе или смутно понятной процентной выборке, то есть на тех данных, которых явно недостаточно для оценки такого сложного явления, как человеческий потенциал.

Теперь тесты IQ и SAT определяют всю дальнейшую судьбу человека. Но они никогда не предназначались для окончательного суждения об успехе в жизни. Всего несколько десятилетий назад приличные оценки и средние баллы за экзамены не ограничивали возможности. Баллы за SAT не диктовали, сколько человек будет зарабатывать, с кем вступит в брак и что о нем подумают соседи. Квалификация, необходимая для хорошей работы, за станком или за столом, в основном включает честность, усердие, опыт, правильное отношение к труду, надежность, умение работать в команде и настойчивость. Эти качества относятся к эмоциональному интеллекту, а не просто к IQ. Сравните их с тем, что ценится сейчас. Сегодня настали трудные времена для тех, кто сдал стандартизированные тесты на 75 % и ниже, а это три четверти всех абитуриентов. Будут проблемы, если ребенку нужно нестандартное обучение, а родители не могут послать его в особую школу, или пригласить репетиторов, или перевести на домашнее обучение.

Такое положение вещей приводит к значительному упадку культуры, хотим мы признавать это или нет.

Сегодня можно все делать правильно – усердно учиться, сдавать SAT, поступить в местный или государственный университет – и все равно остаться за бортом. Человек может встать на тот путь, который был «эскалатором успеха» для нескольких поколений, но не достичь вершины или вообще выпасть из обоймы. А все почему? Просто потому, что у него недостаточно блестящий и быстрый ум; он не умеет сдавать стандартизированные тесты в свои семнадцать лет. Следовательно, он оказывается среди неудачников, которые сошли с дистанции.

В прошлом, если ребенок в чем-то затруднялся в школе или колледже, у него было много способов наверстать упущенное. Например, пойти в армию. Раньше армия США была местом, где люди, в основном мужчины из рабочего класса, могли научиться дисциплине и повзрослеть, обретали ролевые модели и расширяли кругозор. Но теперь вы не услышите таких историй. Посмотрите на Дж. Д. Вэнса и его удивительный бестселлер 2016 года «Деревенская элегия: воспоминания о семье и культуре во время кризиса» (на русском языке не публиковалась). После трудного детства и юности Вэнс попал в морскую пехоту (26). По окончании военной службы он поступил в университет Огайо, затем перевелся на юридический факультет Йельского университета и занял пост директора ведущей инвестиционной компании Силиконовой долины.

Это необычная история поиска, роста и саморазвития. Но что особенно удивляет, так это сам факт неординарности. Раньше такое встречалось сплошь и рядом. Сегодня жесткий конформизм лежит в основе внешней толерантности, молчаливой когнитивной тирании, которая исключает многие альтернативные пути к успеху и достижениям.

Хуже всего, что конформизм ослепляет нас, и мы не видим универсальную, глубокую правду, не всегда явную – человеческий потенциал удивительно разнообразен. Умения одних распознали еще в школе, их таланты раскрылись в однообразных и стандартизированных тестах. Это счастливчики. Другим, и их большинство, не повезло: их скрытые способности не обнаружили и не поощрили или обнаружили поздно. В результате большинство из нас получили ошибочный ярлык бесталанных и неамбициозных; нас считали ленивыми и равнодушными. Но на самом деле истинные способности, то, в чем мы действительно сильны, просто не попали под свет прожектора. Вредоносная комбинация раннего давления и конформизма превратила нас в механизмы.

Это приводит к конкуренции, в которой мы заведомо проигрываем.

Перед нами встает пугающая дилемма: машины неумолимо становятся все умнее с каждым годом. В прошлом веке, когда впервые появилась современная автоматика, она не казалась угрозой экономике, основанной на знаниях, потому что основные результаты достигались за счет ручного труда. Рабочие конвейера по сборке автомобилей забеспокоились, когда появились роботы, но теперь они и искусственный интеллект начали вторгаться в офисы – и заволновались университетские умы и журналисты. Только сейчас становится понятным масштаб кризиса.

Осенью 2016 года бывший секретарь министерства финансов и главный экономист Всемирного банка Лоуренс Саммерс писал: «Я ожидаю, что более трети всех мужчин в возрасте от 25 до 54 лет окажутся без работы к середине столетия. Очень вероятно, что более половины мужчин останутся без работы на год, то есть не будут работать каждый пятый год» (27). Такие оценки были основаны на исследовании Николаса Эберштадта, ведущего демографа Америки, который назвал грядущее смещение «невидимым кризисом» (28).

Перед самым Рождеством 2016 года Белый дом опубликовал пятидесятистраничный отчет под названием «Искусственный интеллект и экономика». В нем говорилось, что «Соединенные Штаты должны инвестировать в ИИ и развивать эту область, поскольку она обещает большие выгоды, в том числе обучение американцев работе будущего. Это поможет работающим принять участие в будущем развитии» (29). Звучит неплохо, не так ли? Читаем дальше: «Однако авторы отчета признают, что здесь многое неизвестно: какими будут последствия и как скоро они наступят». Ученые считают, что под угрозой исчезновения в следующие десять или двадцать лет окажутся от 9 до 47 % должностей». На сайте MarketWatch не без иронии комментируется: «Белый дом сообщает: роботы могут отнять у нас работу, и нам следует смириться» (30).

В будущем миллионы «белых воротничков», полагавших, что их карьера устоит перед автоматизацией, узнают: их весьма уважаемую работу будет выполнять дешевая программа. Действительно, трудно определить, какой род деятельности не рискует быть вытесненным ИИ или автоматами. В медицину, рентгенологию, онкологию и даже некоторые виды хирургии уже приходит автоматизация. Это значит, что мы попрощаемся с шестизначными зарплатами в самых важных профессиях. Получили постоянную ставку профессора в колледже? Оцифрованные лекции уже предлагаются в формате онлайн-обучения. Адвокат? На сайте LegalZoom вы можете написать завещание, создать предприятие, подать заявление на развод или зарегистрировать торговую марку. Что скажете о профессии архитектора или инженера? Такие программы, как Autodesk и Revit для BIM (моделирование в строительстве) и VDC (виртуальный дизайн и конструирование), проектируют здания и рисуют чертежи.

Экономист из Массачусетского технологического института Франк Леви высказал предположение, какие профессии относятся к группе риска. Он считает, что «белые воротнички» работают, подчиняясь правилам и указаниям (31). Они составляют юридические документы, читают схемы или что-то конструируют. До сегодняшнего дня они могли прекрасно существовать на такой работе, но теперь эти должности, скорее всего, обречены.

Я оптимист и считаю, что большинство из нас успешно адаптируются. Однако тут есть ловушка. Одержимость общества точными науками (естественные, компьютерные, технические науки и математика) подталкивает молодых людей выбирать карьеру в той области, которая, по иронии судьбы, скоро будет заменена ИИ. Многие виды деятельности, основанные на правилах, от инженерии до банковского дела, от лабораторной работы до программирования, казались застрахованными от этого, но все изменилось. Грядущие перемены будут серьезными.

Общество в кризисе. Пристрастие к отличным оценкам, превосходным результатам экзаменов и измеримым ранним достижениям родилось из хорошей идеи, которая превратилась в абсурд. Вместо меритократии, вознаграждающей многообразные таланты человека, мы получили ограниченную олигархию IQ/SAT. При новом порядке небольшая группа ранних цветов сорвала банк, но многие молодые люди оказались за бортом еще до того, как стали взрослыми. А все потому, что их естественные способности остались не раскрытыми алгоритмизированным конвейером успеха. Чрезмерное подчеркивание ранних достижений неуместно. Человеческая жизнь становится длиннее, и те, кто родился сейчас, будут жить в мире XXII века. Большинство получит пользу не от баллов за SAT и дипломов в области точных наук, а от выявления истинных талантов, позволяющих процветать на любом этапе жизни.

Дорогое четырехлетнее высшее образование и огромные кредиты за обучение – только один симптом существующей дилеммы. Сегодняшний долг по кредитам в США составляет 1,3 триллиона долларов (см. введение) и процент невозврата достигает 11,5 %. Данные цифры превышают показатели жилищного кризиса 2008 года. Мы боимся, что наши дети пропустят первый и единственный прыжок в успешную жизнь, и этот страх ведет нас к финансовому безумству. У нас нет системы наследуемых титулов, нет официальной статусной лестницы, поэтому мы сами создали новую систему, снобистски основанную на баллах за IQ и дипломах элитных университетов.

Чтобы смягчить последствия, мы должны прекратить восхваление преждевременных достижений. Нельзя рассматривать развитие человека как «кратчайший путь» по рельсам раннего успеха. Это не только несправедливо для большинства, но и совершенно не гуманно. Такой подход не учитывает врожденные таланты, которыми мы все обладаем. Согласно ему, если дар человека неочевиден или проявился поздно, ему закрыт путь к успеху. Это обесценивает качества личности, опыт, способность к эмпатии, мудрость, настойчивость и другие прекрасные свойства, которые делают нас успешными, и подрубает корни тем, кто может стать поздним цветком.

Нам следует признавать и прославлять весь диапазон человеческих способностей и разные темпы успеха и достижений. Вместо того чтобы закрывать пути поиска и открытий в раннем возрасте, нужно открывать их. Такой подход очень важен, если мы хотим процветать в будущем, полном умных машин и повсеместной автоматизации. Этот путь больше соответствует факту, что каждый из нас развивается по собственному расписанию.

Однако общество не спешит восхвалять индивидуальность. Наоборот, мы чрезмерно благосклонны к тем, кто доказал свои способности к программированию или преждевременную целенаправленность – к людям, у которых рано проявились способности к прохождению тестов и которые могут себе позволить обучение в правильной школе правильным предметам и у правильных учителей.

В прошлом успеха добивались не только богатые и знаменитые или вундеркинды, получающие максимум возможного и как можно раньше. Нет, тогда успех был связан с полной реализацией своего потенциала, признания тех, кто проявил себя как личность. Однако на сцену вышел «идеал вундеркинда», и мы сходим с ума из-за экзаменов, баллов, мест и другой сортировки молодых людей. Общество совершенно очаровано молодостью, особенно успешной, а также все более алгоритмизированной экономикой, которая вознаграждает скорость мышления, а не мудрость и опыт.

К сожалению, большинство из нас не могут похвастаться выдающимися баллами за SAT или дошкольным учреждением за 40 тысяч долларов в год. Основная часть людей просто не вписывается в современное учебное расписание или развитие в соответствии с принципами научного менеджмента. Феноменальными спортсменами, исключительными экстравертами, амбициозными карьеристами или гениями стали единицы.

Куда это приведет тех, кто не вписывается в систему, кто получает средние баллы за SAT по математике, кто учится медленнее – тех, кого называют поздними цветами?

Об этом мы поговорим дальше. Могу сообщить хорошую новость: ситуация более обнадеживающая, чем принято считать в сегодняшнем, восхваляющем вундеркиндов обществе.