Глава 10

Том смотрит на свои руки, держащие дверцу от шкафчика. Потом долго-долго пытается что-то сформулировать. И наконец выдавливает:

– Прошу прощения?

– Потому что, клянусь, твои руки нужны мне, как ничто и никогда.

Я дышу в ладонь. Пошло все к черту! Он большой мальчик, переживет как-нибудь, что от меня пахнет пиццей. Мое тело перехватывает командование. Еще миг – и прорвется наружу все, что зрело у меня в душе эти годы взглядов украдкой, обтягивающих футболок и инстинктивной уверенности в том, что зверь внутри его тоже хочет меня.

Иначе почему в его присутствии я всегда так себя ощущаю? Более живой, более плотской, более голодной? Кто еще из мужчин мог бы похвастаться тем, что из-за него я вынуждена была принимать ледяной душ или голыми руками разнесла всю кухню? Я хочу, чтобы он плакал от наслаждения. Хочу, чтобы он был не в состоянии думать ни о ком другом, кроме меня.

– Снимай рубаху. И ботинки тоже. Остальное я сама. – От желания у меня перехватывает горло, и мой голос кажется мне самой незнакомым и хриплым; я указываю на дверь спальни. – В постель. Быстро!

Мой взгляд неумолимо притягивает квадратная металлическая пряжка его ремня.

– Ты спятила? – только и может остолбенело выговорить он.

Я тянусь к нему, точно невменяемая секс-зомби, и он, шарахнувшись, едва не вжимается в холодильник: огромный мужчина, до смерти напуганный моими растопыренными пальцами. Он сдергивает с окна сломанные подъемные жалюзи и бросает их на пол между нами, как будто это способно меня остановить.

– Дарси, ты шутишь?

– Я что, по-твоему, похожа на человека, который шутит?

Он сглатывает, и челюсть его напрягается, на шее вздуваются ленты жил. Наверное, я сейчас похожа на хищного зверя.

– Я не шучу. Я же тебе сказала, с сегодняшнего дня я говорю только правду. Я хочу тебя, просто до смерти. И знаю, что ты тоже меня хочешь. Так покажи мне, на что ты способен.

Я шумно дышу, часто и неглубоко.

– Дарси, это уже слишком. Прекращай морочить мне голову.

Холли права. Я ужасающе неромантична. Потом наверстаю.

– Том Валеска, войди в меня.

У него вырывается судорожный вздох, а в глазах мелькает что-то похожее на страх. Я чувствую себя беспринципной совратительницей, которая домогается робкого и застенчивого мальчика, краснеющего от смущения. Валески нигде в зоне видимости не наблюдается. У меня впервые начинают закрадываться сомнения, и я, сощурившись, вглядываюсь в его лицо. Серьезно? А я-то думала, что он накинется на меня как дикий зверь.

– Ну?

Он принимается теребить пряжку своего ремня, как будто она вдруг резко начала ему мешать.

– Прости, что устроил тебе шок. Надо было сказать тебе сразу же, как только приехал.

Он неловко пытается отвернуться от меня, и я все понимаю. У него твердокаменная эрекция, и это из-за меня. Я потихоньку наступаю, сокращая разделяющее нас расстояние по дюйму за один шажок, пока не оказываюсь к нему так близко, что не могу даже моргнуть. И пусть дом катится ко всем чертям!

Выражение моего лица заставляет Тома поперхнуться. Мне не нужно зеркало, чтобы понять, что, видимо, выгляжу я внушительно.

Я дам ему секунду собраться с духом.

– Но почему ты молчал? Господи, Том, я выставила себя настоящей идиоткой! Сколько раз я упоминала ее имя, а ты ни словечка даже не сказал?

Я направляюсь к двери кладовки. Здоровая, зараза! Это все, что я могу сделать.

Хрясь! Том подхватывает дверь, пока меня ею не прихлопнуло.

– Много раз. – Он со страдальческим выражением укладывает ее на растущую кучу обломков. – Врать тебе оказалось гораздо сложнее, чем я думал.

Он снова бросает взгляд на дверь моей спальни и легонько трясет головой, как будто ему в ухо попала вода.

– Ты действительно только что попросила меня, чтобы я…

Выговорить это вслух язык у него не поворачивается.

– Винсу ты сказал правду, а мне нет?

– Я не сдержался, – объясняет он абсолютно серьезно.

Там, на улице, он был всегдашним идеальным Томом. Я сочла бы его холодным, но, когда он снова на меня смотрит, глаза у него кажутся темными и мерцающими. Голодными. Невидимый магнит притягивает нас друг к другу. Наконец-то.

– Сказал человек, который возит в машине кувалду. – Я качаю головой и, выдрав все ручки со сломанной духовки, швыряю их ему под ноги. – Ты единственный прямолинейный человек в моем окружении, ты знаешь это. Единственный, кто говорит правду. И ты врал мне с самого своего приезда. Почему?

– Я думал, так будет лучше. Если я скажу тебе об этом после ремонта. – Он произносит это с таким видом, как будто в этом есть какая-то логика.

– Но почему?

«О нет», – шепчет еле слышный голос у меня в голове.

– А вот поэтому.

Он обводит разгромленную кухню рукой, но взгляд его прикован к моим губам. Я провожу по ним языком и вспоминаю про сироп, который пила. Живым я его отсюда не выпущу.

И тут он возвращает меня обратно к реальности – деликатный и щепетильный, каким умеет быть только Том.

– Я подумал, что безопаснее будет не говорить тебе, пока дом не будет готов. Потому что подозревал, что дело может закончиться чем-то в этом роде. – Он, точно не в силах удержаться, безотчетно оглядывается на дверь моей спальни. – А этого допустить никак нельзя.

Его широкая грудь вздымается и опадает.

В его глазах читается смятение. Он не ляжет со мной в постель, потому что не думает обо мне в этом смысле. Совсем. А я-то только что раскрыла перед ним все карты. Как в тот раз, когда я попросила у Джейми продать мне кольцо Лоретты прямо на парковке ровно через минуту после того, как он его унаследовал. Ну когда я уже научусь мыслить стратегически? Язык мой – враг мой, вечно я ляпаю не подумав.

– Я решил, что безопаснее будет соврать, – говорит Том.

Меня окатывает волной малинового жара, которая поднимается по телу и шее и заливает лицо до самых корней волос. Кажется, даже мой скелет готов раствориться от унижения.

– Безопаснее. – Мой голос доносится откуда-то издалека. – Безопаснее?

Мои родители, наверное, поняли бы причины, которые толкнули Тома на эту маленькую невинную ложь; Джейми-то точно их понимает.

– Мне нужно сконцентрироваться на доме, – рассудительным тоном произносит он. – Я никогда еще не занимался всем в одиночку. – Кожа его блестит от испарины; он до сих пор до конца не отдышался. – Я знаю тебя практически с пеленок. Ты сестра Джейми. Я обещал твоим родителям приглядывать за тобой.

И тут я все понимаю. Главное в жизни – это вовремя найти буфер.

Меган была буфером, потому что было ясно как божий день, что стоит только ей выйти из игры, как я тут же на него брошусь. Господи, я и минуты даже не продержалась! Ну что я за неудачница! Для хронической лгуньи я слишком часто лажаю в ответственные моменты.

Он впервые работает на себя самого и не хочет, чтобы я вешалась ему на шею. Я его клиентка. Сестра его лучшего друга. Дочь мистера и миссис Барретт с больным сердцем, о которой он поклялся заботиться. Головная боль и обуза.

Я – громящая кухни психопатка, которая намерена сорвать с него одежду и зацеловать до смерти. И я должна взять себя в руки.

– Ну да, – выдавливаю я из себя смешок и киваю. – Логично. Вообще-то, это, наверное, даже разумно.

Каким-то образом на дрожащих ногах я дохожу до входной двери, и в дом врывается прохладный вечерний воздух. Где тут ближайший океан? Я намерена попросить убежища в Атлантиде.

– Будь другом, когда мы с тобой в следующий раз увидимся, сделай вид, что ничего не было. Не хочу чувствовать себя последней идиоткой. Но знаешь что? Я думала, у тебя хватит пороху.

Я заезжаю в винный магазин, покупаю какой-то сладкой дешевой дряни, потом еду к Трули. Она открывает дверь и по-совиному моргает в темноту.

– Мне нужно немного отлежаться у тебя на диване, – говорю я, скидывая ботинки. – Я только что сделала непростительную глупость.

– Не вопрос, – без колебания отвечает она.

Вот что значит настоящая подруга. Мы отлеживались друг у друга на диванах со времен старших классов. Я буду лежать у нее на диване до самой смерти.

Однако, как выясняется, диван уже занят. На нем грудой навалены трусы. Трули, похоже, едва заметила мое появление: она немедленно возвращается за швейную машинку, ярко освещенную торшером, и стрекот машинки возобновляется.

Трули Николсон – королева культового инди-бренда нижнего белья под названием «Ё-Бельё». Критическим взглядом я смотрю на ее согнутую спину:

– Заканчивай давай. Думаю, на сегодня ты уже достаточно потрудилась.

Сомневаюсь, что она хоть что-то ела сегодня, а может, и вообще на этой неделе, чтобы не испачкать жиром пальцы. Крошки, пятна и капли – ее смертельные враги.

– Трули, мне нужно рассказать тебе о том, какую безумную глупость я только что сделала.

Тыр-тыр-тыр. Швейная машинка делает двухдюймовую строчку крохотных стежков. Затем слышится щелчок, и вновь начинается тыр-тыр-тыр.

Трули, как робот, приподнимает лапку машинки, разворачивает заготовку, опускает лапку обратно. Тыр-тыр-тыр. Взгляд у нее остекленевший. Я совершенно уверена, что она уже забыла о моем присутствии. Дожидаюсь, когда она заканчивает строчить, и выключаю лампу у нее над головой.

Ужасное заклятие развеивается. Трули роняет голову на руки, а я тем временем отыскиваю в холодильнике шоколадное молоко, у которого еще не истек срок годности. Смахнув с почти нового кресла гору грязной одежды, я усаживаю ее туда и сую соломинку прямо ей в рот.

– Перебор с драмой, – шепчет она хрипло, и ее бледно-зеленые глаза с трудом фокусируются на мне.

В один присест она осушает целый стакан. Сейчас ее руки ей не помощники.

Волосы Трули, выкрашенные в клубничный блонд, потускнели и теперь цветом напоминают скорее солому, а щеки с ямочками бледны. Она иронически зовет себя плюш-сайз. У нее впечатляющий бюст и попка в форме сердечка. Все линии в ее фигуре изгибаются, как будто ее нарисовали одним росчерком розового пера для каллиграфии. Жаль, что все так, как есть, а не то я женилась бы на ней. Я уже заранее ненавижу того, кого она выберет.

Хотя, конечно, ни один человек в здравом уме на такое не подписался бы. Я ненормальная.

Смотрю на готовые трусы. По десять штук в стопке. Принимаюсь подсчитывать. Их там пар триста, никак не меньше. А то и больше.

– Сколько ты просидела за машинкой?

– Сколько сейчас времени? А день какой?

Она не шутит.

– Вечер вторника.

Я отставляю стакан в сторону и, взяв ее холодную руку в свои, осторожно пытаюсь распрямить сведенные судорогой пальцы. Трули прикрывает глаза. Сухожилия твердые, как проволока. Я начинаю их растирать. Похоже, она уже даже ничего не чувствует.

– Ты себя так загонишь.

– Мой веб-сайт заглючил и удвоил заказ. На… двести… пятьдесят… пар. Я рыдала больше часа. – Тон у нее отстраненный. – Пятьсот пар в общей сложности.

Джейми в моей голове пытается прикинуть, сколько это будет в деньгах. В математике, конечно, я не слишком сильна, но много.

– Надо было просто отменить транзакцию.

– Я… не могла. Люди были бы расстроены.

Она забирает у меня руку и протягивает вторую. Пальцы на ней скрючены, и на этот раз, когда я пытаюсь их разогнуть, она вскрикивает от боли.

– Ой-ой-ой.

– Ты никому ничего не должна. Много тебе радости будет от этих денег, если твои руки превратятся в клешни? Туннельный синдром не шуточки.

Меня очень подмывает спросить, ходила ли она к врачу, но я сама терпеть не могу, когда мне задают подобный вопрос, поэтому прикусываю язык и снова отправляюсь на кухню. Ее холодильник – практически родной брат моего. Отыскиваю в морозилке хлеб и сую несколько ломтиков в тостер.

– Разобраться бы с этими заказами… – доносится до меня из комнаты ее сонный голос. – Ну ничего, я отошью эту партию и отправлю покупателю, и тогда…

– И тогда ты придумаешь какое-нибудь очередное ругательство или нецензурщину, и весь процесс начнется заново.

Трусы, лежащие на диване, с высокой талией, из органического хлопка, с плотными бесшовными краями и прочной неубиваемой ластовицей. Такие трусы никакая задница не зажует. На каждых сзади принт с каким-нибудь изощренным ругательством или нецензурным выражением. На тех, что сейчас на мне, на заднице красуется слово «Придурок» в стиле граффити.

Пока поджаривается тост, я просматриваю новую партию. Они красные в темно-синюю полоску. Практически бельевой вариант матроски. Только с надписью «Плесень водоплавающая». Несколько недель назад я фотографировала опытный образец.

– Мне нужны такие, – говорю я. – Мне кажется, или на них чего-то не хватает?

Трули протяжно стонет:

– Маленьких якорьков. Ну почему я решила украсить их якорьками?

– Потому что на тебя нашел такой каприз. Красивым девушкам положено капризничать.

– Ну, в результате моего каприза к этим трусам придется пришивать пятьсот миниатюрных якорей. Будь другом, выручай. – Она кивает на небольшой сверток.

– Не вопрос.

Мне не впервой пришивать к трусам всякие мелкие штучки, утюжить и упаковывать их. Как и таскать ящики с готовым бельем на почту. На мгновение масштаб предстоящей работы ошеломляет меня, но я быстро беру себя в руки. Трули еще хуже. И потом, мне нужно отвлечься от того, что я только что сделала.

Пустила под откос хрупкую дружбу с человеком, который совершенно этого не заслуживал.

Поработать руками – это именно то, что мне сейчас нужно. Что-то, требующее от меня полной сосредоточенности. Все, что будет сделано не идеально, рискует быть отправлено в брак. Я оцениваю цвет ткани, отмеряю точную середину резинки, вдеваю нитку в иголку и пришиваю якорь, делая пять не слишком тугих стежков. Маленький аккуратный узелок, отрезать нитку, следующий. Осталось всего четыреста девяносто девять. Я показываю свою работу Трули, и она молча кивает. На экранчике ее телефона всплывают все новые и новые текстовые сообщения.

– Кто это?

– Мой тайный воображаемый любовник, – тянет она, пряча телефон в задний карман.

Она могла бы завести себе настоящего любовника, если бы захотела. Я наблюдаю за выражением ее лица и прихожу к выводу, что у моей подруги появился секрет. Его выдают невольно вздрагивающие кончики губ и огонек в глазах. Моя Трули на кого-то запала.

– Ладно, храни пока свой секрет. Все равно в конце концов выболтаешь.

– Конечно выболтаю. Тебе сложно врать.

Она вторая, кто сказал мне это за сегодняшний вечер. Я прилежно шью, изо всех сил стараясь не замечать мою призывно поблескивающую бутылку вина.

– Холли, я дам тебе телефон одной девочки, с которой работаю. Думаю, она отлично с этим справится. Кажется, пора тебе найти более усердного падавана, чем я. – Начинаю все сначала: пять стежков, узелок, отрезать нитку. – И я собираюсь обзавестись новым телефоном. В следующий раз зови меня.

– Прости. Я просто психанула и начала шить. – Голос у Трули сонный.

– Если твой сайт опять заглючит и удвоит заказ, я напишу письмо и отменю заказы. Я буду твоим безликим и бездушным менеджером. Переживут они как-нибудь свое расстройство, ничего им не сделается.

– Вообще-то, мне сейчас не помешают лишние деньги, – говорит Трули. Это очень на нее не похоже. – Если я хочу расширяться, мне придется брать кредит. Так мой счет будет выглядеть солиднее.

Мы долгое время сидим молча. Глаза у Трули закрыты. Я беру из пакета новый якорь.

– Том приехал. Будем начинать ремонт.

– Значит, ты опять уезжаешь, да? – Уголки губ Трули ползут вниз.

– Нет, задержусь на время ремонта. Намерена принять в нем участие. – Я преувеличенно тяжело вздыхаю, чтобы она не поняла, что я собираюсь говорить серьезно. – Должна же я как-то извиниться перед Джейми за то, что разбила его финансовое сердце. И потом, я хочу проследить, чтобы дом получился таким, как мне нравится.

Я задумываюсь про деньги. Вообще-то, я это не люблю. Но как не помочь Трули? Джейми работает в банке.

– Может, у Джейми есть знакомый, который может поспособствовать тебе с кредитом. Или, – оживляюсь я, – когда дом будет продан, я могла бы…

– Нет, – не открывая глаз, качает головой Трули. – Никаких связей. Никакого спасательства. Я должна сама.

– Если Джейми замолвит за тебя словечко кому-нибудь из своих коллег, это едва ли можно назвать спасательством.

– Я имела в виду тебя.

– Меня?

Со смехом тянусь к бутылке с вином. Мои пальцы касаются запотевшего стекла, и я тут же отдергиваю руку. На коже остается влага. Я не могу рисковать замочить хотя бы одну нитку и пустить насмарку всю работу Трули. Вытираю ладонь о ногу.

– Ты и так была моим стартовым капиталом.

– Ты отплатила мне за это.

Внутри у меня все сжимается от смущения.

– Ты делаешь для меня все фотографии и не берешь ни гроша. Ты пришиваешь пятьсот крошечных якорей…

– Пока я пришила всего пять.

Она не желает слышать моих возражений.

– Ты носишь мне продукты из магазина и разгибаешь мне пальцы. Ты самая лучшая.

– Я – плесень водоплавающая.

– Ты самая лучшая, – повторяет она снова и снова, пока я не начинаю улыбаться и не понимаю, что не нуждаюсь больше в вине. – Ну и как Том? Все такой же мускулистый красавец?

– Мне приходится надевать на себя намордник каждый раз, когда он проходит мимо.

– Прямо как в старших классах. – Трули вздыхает. – Ты уже тогда по нему сохла.

– Я думала, это не было настолько очевидно. Ладно, у меня новость. Свадьбы не будет.

Я внимательно считаю стежки в ожидании ее изумленного возгласа.

– Я не особенно удивлена.

– А вот я была так удивлена, что устроила у себя на кухне натуральный погром. Кажется, там не осталось ни одного целого шкафчика. А потом я попыталась затащить его в койку.

– Ха! – фыркает Трули с закрытыми глазами.

– Это не шутка. Я сказала ему, чтобы… – Голос у меня прерывается, и я с усилием сглатываю, чтобы избавиться от застрявшего в горле кома. – Я сказала ему, чтобы он вошел в меня.

Трули складывается пополам от хохота.

– Меган, кажется, никогда не была настолько в него влюблена, – давится она смехом. – Это было странно, потому что они оба роскошно выглядят. Они были скорее как брат и сестра. Зуб даю, она ни разу не потребовала у него, – ее глаза распахиваются двумя озерцами яркой зелени, – войти в нее.

– Пусть бы только посмела! – рычу я.

– Она наверняка заносила все в свой ежедневник. Воскресенье, восемнадцать ноль-ноль. Наклейка в виде золотой звездочки за успешное завершение полового акта.

Трули вновь погружается в полусон, время от времени издавая хриплый смешок.

В моем дневнике, который я вела бы в те краткие промежутки времени, когда позволяла бы Тому немного поспать, моей нетвердой рукой смазанными чернилами было бы выведено: «Секс, секс, секс, трахались до искр из глаз всеми возможными способами, непонятно, как вообще жива осталась, надо срочно подкрепить силы».

Я буду всегда защищать его.

– Со стороны никогда не знаешь, что происходит между людьми в паре, когда они остаются наедине. – Я потягиваюсь и издаю жалобный стон. – Зуб даю, в постели он просто бог. Он такой… такой компетентный. Наверняка ей не на что было жаловаться.

– Ты когда-нибудь, хоть когда-нибудь видела, чтобы они целовались? Хоть раз? Мне это всегда казалось странным. Хотела бы я посмотреть, как они целуются.

Язык у Трули заплетается. Молоко и тосты, по всей видимости, входят в список сильнодействующих опиатов.

– Может, она просто не хотела делать это в моем присутствии.

Потому что я устроила бы такое, что живые позавидовали бы мертвым. Без жертв и разрушений точно бы не обошлось. Я смотрела бы с холма, как ее деревня горит дотла, и в моих ледяных глазах викинга отражались бы потрескивающие языки пламени. Я так увлекаюсь этими кровожадными мыслями, что пришиваю очередной якорь криво. Приходится отпороть его и перешивать заново.

Трули читает мои мысли:

– Я так рада, что ты моя союзница. Не хотела бы я иметь тебя врагом.

– Ты путаешь меня с моим братом.

– Не такой уж он и плохой.

– Он как самый главный монстр, с которым ты сражаешься на последнем уровне в компьютерной игре. И вообще, я никогда не делала ничего, чтобы развести Тома с Меган. Я всегда держалась с ней очень вежливо.

– Ну да, а твои огромные серые глаза рассматривали ее во время каждого рождественского обеда, как будто на предметном стекле под микроскопом.

– Она такая красавица, – стону я, механически работая иглой. – Кажется, я сама была наполовину в нее влюблена. У нее такие волосы и такая кожа… просто на зависть.

– Твои ничем не хуже.

– Мои волосы? – Я кручу пальцем в окрестности своего короткого «ежика». – Вот эти, что ли?

– Дарси, – произносит Трули таким тоном, словно разговаривает со слабоумной, – ты у нас, конечно, девушка суровая, но очень хорошенькая. И вообще, какая разница? Ему не важна внешность.

Я останавливаюсь, потом делаю узелок и отрезаю нитку.

– Том – лучший человек на земле. Ходячее воплощение идеала мужчины. Я привыкла к тому, что он принадлежит ей. Но теперь… – Я роняю иголку на ковер и, чертыхнувшись, принимаюсь шарить рукой по полу. – Теперь он свободен, и, кажется, меня надо запустить из пушки в космос. Я только что грязно его домогалась. – Иголка втыкается мне в палец, и я снова чертыхаюсь. – Он меня испугался.

– Ой, да прямо!

Трули начинает смеяться как невменяемая, потом идет в туалет, который в ее крошечной квартирке расположен практически тут же, и до меня доносится энергичное журчание.

– Он с самого приезда врал. Собирался сказать после того, как будет закончен ремонт. Сказал, что так безопаснее. – Я морщусь. – Безопаснее! Что я, по его мнению, должна была сделать? Отколошматить его? – Тут я вспоминаю кухню. – Ну ладно, допустим.

Трули сплевывает зубную пасту в раковину.

– Может, он сомневался в собственных способностях.

– Да нет, дело совсем не в этом. – Я опять вспоминаю кухню. Кое-какие части тела Тома Валески упирались мне в живот более чем недвусмысленно. – Он хочет делать ремонт, не отвлекаясь на меня, которая ходит вокруг него кругами, пытаясь его понюхать. Так что мне надо взять себя в руки и продержаться следующую пару месяцев. Можно, я поживу это время с тобой?

– Нет, – мило улыбается она. – Ты поживешь это время с ним.

Я тащу ее в спальню и включаю свет. Потом стаскиваю с нее кеды с рисунком в виде вишенок, и она, как была, в одежде, забирается в кровать. И начинает плакать.

– Что случилось?

– Я так устала, – всхлипывает она. – Мне даже лежать больно.

Я аккуратно укладываю на подушке ее волосы.

– Знаю, но сейчас ты уснешь. А когда проснешься, я буду тут и помогу тебе упаковать готовый заказ.

– Зуб даю, из-за Винса ты никогда кухню не громила, – говорит Трули.

Глаза у нее слипаются, слезы текут по щекам в волосы.

– Никогда.

– Интересно. Джейми об этом лучше не знать.

На долю секунды я не могу понять, о чем идет речь, но потом решаю, что она разговаривает сама с собой. Она единственная из моего окружения, которую я на пушечный выстрел не подпускаю к Джейми.

Она моя на все сто процентов.

– Нет уж. Он примчался бы сюда первым же рейсом. Бизнес-класс, место у окна. Блондинистый сноб в костюме, попивающий вино и недовольно взирающий на мир внизу, спешащий вырвать Тома из моих когтей.

– Звучит соблазнительно, – заплетающимся языком произносит Трули, уже совсем засыпая, и ее голова падает набок.

Боже правый! Произнесенное Трули с придыханием «Он такой красавчик» эхом висит в воздухе. Может, Джейми внедрился в первобытный рептильный мозг Трули, как клещ?

Вернувшись в гостиную, я вновь усаживаюсь в кресло с иголкой и ниткой. Я скучаю по моему кошмарному красавчику-брату. Сильнее всего на меня накатывает именно в такие моменты, в темноте, когда нет ни музыки, ни кого-то, с кем можно было бы поговорить. Его отсутствие для меня – все равно что какая-то пустота внутри, и я не знаю, чем еще ее можно заткнуть. А вдобавок ко всему я еще и облажалась по-крупному. Вспоминаю выражение малодушного ужаса на лице Тома. Я была слишком честна. И трезва как стеклышко.

Бутылка дешевого вина стоит на ковре, похожая на пингвина.

– Что? – обращаюсь я к ней. – Оставь меня в покое хоть на минуту.

Принимаюсь за шитье, не сводя глаз с иголки.

Бутылка продолжает меня гипнотизировать.

Несколько якорьков спустя я сдаюсь и откупориваю ее, чтобы понюхать. Потом делаю небольшой глоток прямо из горлышка, потом еще один, потом глотки становятся все больше и больше. На дне остается еще примерно с бокал. Вспоминаю, как Том исследовал содержимое моего мусорного бачка. И о задаче, которую Трули мне доверила выполнить.

– Я должна сконцентрироваться, – строго говорю я бутылке и убираю ее в холодильник.

Движения отзываются противным трепыханием в груди. Черт, я забыла дома лекарство!

Впервые я ощущаю беспокойство за себя. Это хуже, чем когда я оставила своего жалобно лопочущего Ферби умирать под моей кроватью. Как мне исправить эту вопиющую небрежность? Похлопываю себя по груди:

– Эй, ты, держись там.

Мне давно уже пора обследоваться и сделать ЭКГ, но на эти приемы со мной всегда ходил Джейми. Я – дитя. Всего лишь Принцесса, которая заигралась во взрослую.

Я должна пришить все эти якоря до того, как Трули проснется. Буду представлять, что я – эльф, который помогает сапожнику. Буду шить не покладая рук. А вдруг это поможет отвлечься от мыслей о Томе, который разгуливает по свету, свободный и ослепительный.

Может, у меня получится его убедить, оптимистически подает голос мозг, и я тут же втыкаю иглу в палец.

Как я могла рисковать причинить ему боль и потерять его – всего лишь ради того, чтобы заполучить его тело?! Для этого надо быть самым худшим человеком на свете. Самым легкомысленным и беспечным. Не способным на серьезные отношения. Ах да. Я же такая и есть.

– Плесень водоплавающая, – говорю я себе и продолжаю орудовать иголкой.