Джульетта
Я все думаю: не надо волноваться, это игра воображения, все будет хорошо, вот-вот дверь откроется, и меня выпустят отсюда. Ни о чем другом я не могу думать. Это обязательно случится, потому что иначе и быть не может. Людей не забывают в каменных мешках и не бросают, как ненужную вещь.
Так не бывает.
На моем лице запеклась кровь – меня же швырнули на пол, и руки все еще дрожат, когда я пишу эти строки. Ручка – моя единственная отдушина, мой единственный голос, потому что мне не с кем больше поговорить, и нет мыслей, кроме моих собственных, в которые можно было бы погрузиться, и все спасательные шлюпки заняты, а спасательные жилеты неисправны, и я не умею плавать, не умею плавать, не умею плавать, и мне так трудно, так тяжело… Точно в груди застряли миллионы криков, и я должна их сдерживать, потому что какой смысл кричать, если тебя никто не услышит? Никто меня больше не услышит…
Я научилась смотреть на вещи.
На стены. На свои руки. На трещины в стенах. На узоры на подушечках пальцев. На оттенки серого на бетоне. На форму моих ногтей. Выбрав что-то одно, я смотрю на это часами и мысленно веду счет времени, считая проходящие секунды. Я удерживаю в памяти дни, записывая события. Сегодня день второй. Второй день. Сегодня день.
сегодня
так холодно так холодно так холодно
пожалуйста пожалуйста пожалуйста
Из дневников Джульетты в психиатрической лечебнице
Я смотрю на них троих, ожидая согласия. Кенджи выпаливает:
– Э-э, да-да, без проблем.
– Разумеется, – отвечает Касл.
Уорнер вообще ничего не говорит и только глядит на меня так, будто видит насквозь, и я вспоминаю, как, голая, умоляла его, стоя под душем, а потом плакала в его объятиях и говорила, как соскучилась по нему, и трогала его губы…
Кривлюсь от унижения. Привычка краснеть берет верх. Закрываю глаза, резко отворачиваюсь и молча выхожу из комнаты.
– Джульетта, любимая…
Я уже прошла полкоридора, когда почувствовала на плече его руку. Я напрягаюсь. Пульс мгновенно учащается. Обернувшись, я вижу, как меняется его лицо: страх уступает место удивлению меньше чем за секунду, и меня бесит, что Уорнер обладает способностью считывать чужие эмоции. Я для него всегда как открытая книга, и это невероятно злит…
– Что?
Я пытаюсь говорить грубо, а выходит напряженно. Досадливо.
– Я только… – рука Уорнера бессильно падает. Он встречается со мной взглядом, и на мгновение я замираю во времени. – Я хотел тебе сказать…
– Что? – На этот раз это звучит тихо, нервно и испуганно. Я отступаю на шаг, спасая собственную жизнь. Касл и Кенджи медленно идут по коридору, нарочно отстав, чтобы дать нам возможность объясниться. – Что ты хотел сказать?
Уорнер изучает меня. Он глядит на меня так пристально, что я задаюсь вопросом, сознает ли он, что делает. Знает ли он, что от его взгляда во мне рождается ощущение его обнаженного тела в моих объятиях, знает ли он, что своим взглядом сводит меня с ума, и мне невыносимо, что я не могу взять себя в руки, что эта ниточка между нами никак не разорвется. Наконец Уорнер говорит тихо и мягко что-то, чего я не слышу, потому что гляжу на его губы и чувствую, как горит кожа при одном воспоминании о нем, и это было еще вчера, еще вчера он был моим, и я чувствую поцелуи Уорнера на своей коже, и чувствую его во мне…
– Что? – моргнув, переспрашиваю я.
– Я говорю, мне очень нравится то, что ты сделала с волосами.
Ненавижу его, ненавижу за то, что он делает с моим сердцем! Ненавижу свое тело за эту слабость, за страстное томление, за то, что оно тоскует по Уорнеру несмотря ни на что, и не знаю, заплакать, поцеловать его или дать кулаком по зубам, поэтому говорю, глядя в сторону:
– Когда ты собирался рассказать о Лене?
Уорнер на мгновение замирает.
– Я не знал… – он кашляет, – что ты слышала о Лене.
Я прищуриваю глаза, не решаясь заговорить (боялась, что подведет голос). Я еще не придумала, как лучше поступить, когда Уорнер почти шепчет:
– Кенджи был прав.
– Что?!
Он поднимает глаза.
– Прости меня, – тихо говорит он. – Я должен был сразу сказать, теперь я это понимаю.
– А почему же не рассказал?
– Она… я… – начинает он, – между нами не было ничего особенного. Это были отношения, основанные на удобстве и в немалой степени замешенные на приятельстве. Она для меня ничего не значит, клянусь. Если я о ней не заговаривал, так это потому, что я ее просто не вспоминал.
– Вы же два года встречались!
Он качает головой:
– Это не были два года серьезных отношений или хотя бы постоянного общения. – Уорнер вздыхает. – Любимая, Лена живет в Европе, наши встречи были нечастыми и короткими. Чисто физические контакты, а не настоящие отноше…
– Чисто физические, – ошеломленно повторяю я. Меня качнуло назад, и я едва не упала – слова Уорнера прошлись по мне острым осколком, раздирая плоть. Такой боли я не ожидала. – Ничего себе… Ясно.
Теперь я не могу не думать об их сплетенных телах, о двух годах, которые он провел обнаженным в ее объятиях…
– Нет, подожди, – говорит он, и настойчивость в его голосе возвращает меня в настоящее. – Я не это имел в виду. Я же… я… я не знаю, как объяснить, – таким расстроенным я его еще не видела. Уорнер качает головой: – До встречи с тобой я жил… иначе. Я был одинок и никому не нужен. И мне никто не было нужен, я ни с кем не хотел сближаться. Ты была первым человеком, с которым я…
– Прекрати, – качаю я головой. – Просто замолчи, ладно? Я устала, мозги плавятся, у меня нет сил все это слушать…
– Джульетта!
– Сколько у тебя еще секретов от меня? – не выдерживаю я. – Сколько мне о тебе еще узнавать? О себе, о моей семье, о моей истории? Об Оздоровлении и о моей настоящей жизни?
– Клянусь, я не хотел сделать тебе больно, – говорит он. – Я не хочу ничего от тебя утаивать. Но такие отношения для меня внове, любимая, и я не знаю, как…
– Ты от меня уже многое утаил, – упрекаю я, чувствуя, как и в самом деле тают силы. Невероятной силы головная боль взламывает мою броню. Не выдержав наплыва чувств, я говорю: – Я о тебе многого не знаю… Я почти ничего не знаю о твоем прошлом, о нашем настоящем – я уже не знаю, во что верить!
– Спроси меня что хочешь, – предлагает он. – Я расскажу все, что ты хочешь знать.
– Кроме правды обо мне и моих родителях?
Уорнер бледнеет.
– Ты собираешься вечно скрывать от меня факты? – интересуюсь я. – Ты с самого начала не собирался говорить, что меня удочерили?
Он дико смотрит на меня. Глаза блестят от эмоций.
– Ответь на вопрос, – требую я. – Скажи мне хотя бы это! – Я шагаю вперед, оказываясь совсем близко и ощущая дыхание Уорнера на своем лице. Так близко, что я почти слышу, как бьется его сердце. – Ты мне вообще собирался об этом говорить?
– Не знаю.
– Не лги!
– Право же, любимая, – он качает головой. – Наверное, сказал бы, – он устало выдыхает, будто от этого признания у него кончились силы. – Не знаю, как тебя убедить, что я берег тебя от лишней боли. Я действительно думал, что биологические родители мертвы. Теперь я вижу, что скрывать это от тебя было неправильно, но я же не всегда поступаю как по учебнику… Прошу, поверь, я не хотел сделать тебе больно. Я не собирался намеренно утаивать от тебя информацию. Рано или поздно, выбрав момент, я сообщил бы тебе правду. Я просто выжидал удобной минуты…
Я уже не знаю, что чувствовать.
Я смотрю на Уорнера, на его опущенный взгляд, на движение кадыка, когда он пытался справиться с приливом эмоций, и что-то во мне ломается. Какая-то стена сопротивления начинает крошиться.
Он выглядит таким беззащитным и юным…
Глубоко вздохнув и медленно выдохнув, я поднимаю глаза, вглядываясь в его лицо, – и вижу, ловлю тот момент, когда он ощущает перемену во мне. В его глазах будто просыпается жизнь. Уорнер подается вперед, и мы оказываемся так близко, что я не решаюсь заговорить. Сердце бьется болезненно сильно, и мне ничего не нужно, лишь бы мне напоминали о каждом нашем миге и прикосновении. Меня обволакивает запах Уорнера, тепло его тела, его дыхание, золотистые ресницы и зеленые глаза. Почти машинально я касаюсь его лица – мягко, будто передо мной призрак или соткавшаяся из воздуха греза, и кончики пальцев проходятся по щеке, обводят подбородок и останавливаются. У Уорнера прерывается дыхание. Он дрожит всем телом,
когда мы прижимаемся друг к другу, будто в воспоминании
закрыв глаза
и легонько касаясь друг друга губами
– Дай мне еще шанс, – шепчет он, касаясь лбом моего лба.
У меня ноет сердце.
– Пожалуйста, – тихо повторяет он, придвинувшись еще ближе, и его губы касаются моих. Осторожно взяв мое лицо ладонями, он говорит: – Клянусь жизнью, я тебя не разочарую!
И целует меня, прямо здесь, в гуще событий, на глазах у всех. Меня переполняют чувства, голова идет кругом, а он прижимает меня к себе, и я не могу спасти себя от себя самой, не удерживаю стон, когда он целует меня, и я забываюсь в его вкусе, в тепле его тела, в его объятиях, и
резко отстраняюсь
отступаю так быстро, что едва не оступаюсь. Я тяжело дышу, щеки горят. В душе растет паника.
Уорнер молча смотрит на меня, и его грудь ходит ходуном от волнения, и в голову не приходит ничего правильного или разумного о том, что только что случилось, или о поднявшейся во мне буре эмоций, кроме…
– Это нечестно, – шепчу я, борясь с подступившими слезами, от которых щиплет глаза. – Это нечестно!
И, не желая слышать ответ, я бросаюсь бежать по коридору в бывшие покои Андерсона.
