Византийский стиль войны: «реляционный манёвр»

Под заглавием «Какими принципами должен озаботиться стратиг до начала войны» «Стратегикон» даёт в начале книги VII такой отличный совет: «Мудрый стратиг – это тот, кто ещё до начала военных действий тщательно изучит всё, чем располагает противник, и, с одной стороны, защитит себя от его преимуществ, а с другой стороны, обратит в свою пользу его слабости».

Таково предварительное условие «реляционного манёвра», то есть целого стиля ведения войны, относящегося совсем к иному порядку, чем любое число простых стратегем; он представляет собою одно из характерных различий между римским и византийским стилями ведения войны, как уже отмечалось ранее: “un tournant important qui conduit de la guerre de conquete romaine vers la guerilla Byzantine” – хотя использование слова «герилья» в данном случае является упрощением, потому что для византийцев она была лишь одним из способов ведения войны в числе прочих.

Если «реляционный манёвр» осуществляется успешно, он изменяет существующий баланс военных сил, позволяя уклониться от сильных сторон врага и использовать его слабые стороны. В лобовой битве на уничтожение 3000 бойцов с тем же уровнем подготовки, скорее всего, одолеют 1000 вражеских бойцов, если тому не воспрепятствуют чрезвычайные обстоятельства. Но если применять реляционные оперативные методы, вполне может статься, что 1000 бойцов разгромят 3000. Или же, если численность одинакова, 1000 бойцов могут одолеть 1000, но с гораздо меньшими потерями, или же израсходовав гораздо меньше ресурсов, или же добившись преимущества и в том, и в другом отношении.

Так зачем же вообще кому-либо сражаться как-либо иначе?

Первая причина такова: чтобы вскрыть сильные стороны врага, которых следует избегать, и его слабые стороны, которыми можно воспользоваться, нужно прежде всего понимать самого врага, а это требует усилий интеллектуальных, а также и эмоциональных, необходимых для того, чтобы справиться с ненавистью, ибо никакое глубокое понимание невозможно без вчувствования.

Возможно, византийцы тоже ненавидели своих врагов – но, видимо, недостаточно для того, чтобы это помешало им понять их характерные свойства, как мы увидим ниже.

У могущественных и невежественных, даже если они не ослеплены ненавистью, может просто отсутствовать элементарное любопытство, необходимое для того, чтобы изучать врага. Действительно, превосходящее могущество обычно приводит к невежеству, поскольку из-за него начинает казаться, что изучать презренных и нижестоящих ни к чему Одно это объясняет множество неприятных сюрпризов на войне: начиная с происшедшего в 9 г. уничтожения XVII, XVIII и XIX легионов Публия Квинтилия Вара, при том что Арминий, его херуски и все другие германские племена казались вполне лояльными, полностью подчинёнными или по крайней мере неспособными нанести поражение огромной объединенной силе целых трёх легионов, и до многих современных катастрофических поражений. Наполеон, в 1812 г. роковым образом недооценивший русскую армию, состоявшую, по его мнению, из неграмотных крепостных и пьяных офицеров (а ведь именно она непоправимо прервала величественную цепь его побед!), не обратил внимания на поражение его предшественника, также великого победителя, шведского короля Карла XII, наголову разбитого русскими новобранцами-мужланами под Полтавой в 1709 г., а ошибку Наполеона, в свою очередь, повторил в ещё больших масштабах Гитлер, когда в 1941 г. решил уничтожить сталинские армии, состоящие из «расово неполноценных недочеловеков».

Римляне не были расистами – скорее, они были «культуралистами», если это слово здесь уместно; но они были просто слишком могущественны для того, чтобы интересоваться банальной жизнью не-римлян. Поэтому, несмотря на знаменательное исключение, а именно «Германию» Корнелия Тацита (которая, впрочем, всё равно была малоизвестна), римляне не следовали этнографической традиции греков, воплощённой у Геродота, и полагались они на «Географию» грека Птолемея (83—161 гг.), если вообще хоть сколько-нибудь интересовались этим. Как бы то ни было, в этом отношении современные властители Америки – настоящие римляне: у них тоже начисто отсутствует любопытство по отношению к иностранным народам, а значит, и знание о них. Мир убедился в этом в 2003 г., когда они решили уничтожить диктаторский режим Саддама Хусейна, исходя из предпосылки, что население Ирака готово принять демократическое правительство.

Византийцы были совсем иными: их сочинения говорят о наличии живого любопытства по отношению к культуре и жизни иноземных народов, не сводящегося к разведывательным сведениям об их правлении и военных качествах: раннюю историю и культуру многих наций, включая болгар, хорватов, чехов или моравов, венгров и сербов, можно реконструировать только по их текстам.

В доказательство центрального положения, отводимого «реляционному манёвру» в рекомендуемом им стиле войны, автор «Стратегикона» целиком посвящает XI книгу своего сочинения военной этнографии различных народов, а это существенно необходимая предпосылка для того, чтобы разработать оперативные методы, рассчитанные на специфического врага. Кроме того, автор не ограничивается техническими подробностями: там есть и психология, и социология в придачу к сведениям о специфике оружия врага, его тактики и обычного поведения на поле боя.

В то время, когда затянувшаяся война с Сасанидской Персией (череда ожесточённых войн, прерывавшаяся периодами дружественных отношений, обеспеченных официальным мирным договором) приближалась к своей роковой высшей точке в седьмом веке, о персах, разумеется, следовало сказать в первую очередь. Автор прежде всего утверждает, что они особенно опасные противники, потому что одни только персы высокоорганизованны, во многом как византийцы, в отличие от менее цивилизованных и более индивидуалистических врагов:

Стремясь достичь многого из задуманного прежде всего разумом и полководческим искусством, персы отдают предпочтение боевому строю, а не безрассудной отваге и опрометчивости. <…> Грозные при осуществлении осад, они ещё более грозны, когда подвергаются осаде.

Это ясное предупреждение о том, что вступать с ними в позиционную войну не следует. Как развитая цивилизация, Сасанидская Персия могла наладить снабжение полевых войск, обеспечивая их съестными припасами, фуражом и водой даже в засушливых областях. В отличие от варваров, которые вскоре вынуждены были бы отступить из-за голода, персы могли поэтому подолгу осаждать укреплённые города; кроме того, у них было снаряжение и навыки для того, чтобы подводить подкопы под защищённые городские стены и пробивать в них бреши.

Всё это явствует из подробного рассказа об осаде Амиды в 359 г., содержащегося в сочинении воина-очевидца, Аммиана Марцеллина; среди прочего он описывает передвижные башни, обложенные железом, в которых устанавливались камнемётные машины, возвышавшиеся над стенами.

Другая черта, общая для Сасанидов и византийцев, ещё один признак высокого уровня организации, состоит в том, что во время кампании они располагаются в укреплённом лагере и, ожидая битвы, сооружают оборонительный периметр со рвом и палисадом из заострённых брёвен. С другой стороны, у них отсутствует римская традиция разбивать палаточный городок со строго намеченными улицами в пределах четырёх четвертей, образуемых пересечением главной (via principalis) и преторской (via praetoria) улиц; персы разбивали палатки где придётся по всей укрепленной площади, что делало их уязвимыми для неожиданных атак.

Отмечается, что персы носят и панцири (предположительно латы, то есть нагрудную пластину и спинную часть), и кольчугу, что они вооружены мечами и луками. Не уточняется, к чему это относится: к коннице, к пехоте или к обоим родам войск; но похоже, только конники могли носить такие тяжёлые доспехи.

Продолжая своё описание снаряжения и тактики персов, автор «Стратегикона» указывает на их слабости, которые следует использовать: их стрельба из лука «скоростная, но не сильная». Это означает, что персы пользуются меньшими по размеру или же не столь тугими луками, так что византийские лучники превосходят их в дальности стрельбы. «Им тягостны: стужа, дождь и дуновение южного ветра, ослабляющие силу луков» – эти полезные сведения часто повторяются в руководствах по военному делу. Брюшко византийских луков также было обклеено высушенными сухожилиями, терявшими эластичность во влажную погоду, но, как мы видели, предписывалось применение водоотталкивающих налучий; если же приходилось вести стрельбу в дождь, воинам следовало полагаться на запасные тетивы: у каждого лучника должно было быть несколько штук в карманах на поясе.

«[Им страшен] тщательно выстроенный боевой порядок пехоты». Это замечание, видимо, отражает тот факт, что в большинстве случаев Сасанидам приходилось сражаться с менее организованными врагами, с кочевниками и полукочевниками, которых они встречали за Оксом, с бедуинами и арабами, а также с горцами и кочевыми племенами Афганистана и Белуджистана. Для них Византия тоже была единственным врагом, обладавшим высокоразвитой цивилизацией, и персы, не привыкшие видеть врагов в стройных рядах, были обеспокоены по вполне понятным причинам. Персам также страшно «ровное и открытое пространство, благоприятное для нападений контатов [копьеносцев]», потому что все сасанидские пехотинцы были лучниками, в отличие от тяжёлой пехоты не обученными и не экипированными для того, чтобы противостоять атакам: «копьями или щитами они не пользуются».

Что же касается персидской конницы, то она при атаке на неё «обращается в стремительное бегство», причём персы «не умеют, подобно народу скифов, делать неожиданные повороты против своих преследователей». Не высказанная автором причина этого заключается в том, что персидская конница была обучена сражаться в формированиях, подразделение к подразделению, и невозможно обратить вспять направление движения целого формирования, повернув каждое из его подразделений по отдельности, ибо это получится лишь в том случае, если все повернутся точно в одно и то же время, на одной и той же скорости – но ни один конный отряд не способен к столь виртуозной езде с таким уровнем точности. Кочевники-степняки проделывали это довольно легко, поворачивая лошадей по команде, потому что они всегда держались в свободном порядке и вполне привыкли маневрировать так, чтобы не столкнуться и не задеть друг друга – что, впрочем, всё равно не создало бы особых помех в отсутствие строгого боевого строя.

По той же причине автор «Стратегикона» советует: «Повороты или обратные удары при отступлениях следует производить персам не во фронт, но нужно обращаться против их флангов и ударять по их тылам. Ибо персы при преследовании стремятся не разрушать боевой строй, и для тех, кто обратился бы против них вспять, оказались бы легко доступны их тылы. <…> Поэтому тем, кто вновь поворачивает против них, <…> не следует нападать на их фронт, но нужно стремиться ударить через фланги по тылу».

Такова вообще их слабость: «[персам страшны] нападения или окружения вследствие обхода с флангов… потому что они не выделяют из своего строя плагиофилаков [охрану флангов], способных отразить сильное нападение».

После персов-сасанидов автор «Стратегикона» рассматривает «скифов», отдавая этим именем дань типично византийскому пристрастию к древним классическим терминам, но тут же прибавляет: «то есть авар, турок и другие гуннские народы, ведущие подобный образ жизни». Они в то время были хорошо знакомы византийцам: всадники-кочевники и конные лучники-степняки, начиная с самих гуннов, за которыми последовали более разносторонние авары, пришедшие прямо перед своими исконными врагами, первыми тюрками. В перерывах между их нашествиями были и другие народы, также попавшие в поле зрения византийцев, – прежде всего эфталиты, впервые упомянутые Прокопием. Но, заявив, что все они одинаковы, автор тут же проводит различие между ними, отмечая, что тюрки и авары заботятся о боевом порядке, а потому они искуснее других степных народов, когда действуют в ближнем бою.

Вполне очевидно, кто был главным врагом в то время, когда писалась эта книга: авары, которые «в высшей степени порочны, изворотливы и очень опытны в войнах».

Не уточняя, что это относится именно к аварам, автор перечисляет их оружие, то есть мечи, луки и копья: «Неся копья за плечами и держа луки в руках, они используют их попеременно, по мере складывающейся необходимости». Именно это автор «Стратегикона» предписывает для византийской конницы наряду с панцирем и железными или фетровыми нагрудными щитками для лошадей, как у аварской знати. Отмечается также, что они обладают хорошими навыками в верховой стрельбе из лука – а для этого действительно нужна долгая тренировка, чтобы это было вообще сколько-нибудь эффективно.

В разделе о сильных сторонах врага, которых надлежит избегать, содержится целый ряд предупреждений. То, что представляется длинной боевой линией, скрывает за собою подразделения различной численности, имеющие скрытую глубину, а возможно, и тайный резерв: «Снаружи боевого порядка они держат некоторые дополнительные боевые силы, которые направляются в засады против неосмотрительных врагов…»

Даже не принимая во внимание пыль, поднимаемую копытами тысяч лошадей, даже при дневном свете, в битвах со степными всадниками трудно было оценить силу вражеских войск, чтобы благодаря этому решить, что лучше: смело атаковать, решительно защищать свои позиции или быстро отступить, как предписывают византийским командирам, оставшимся в численном меньшинстве, все руководства по военному делу. Вывод таков: необходимо разведать местность вокруг всего вражеского войска, поскольку с фронта оно производит впечатление меньшего, чем оно есть на самом деле.

Преследуя бегущих врагов, они не остановятся для грабежа, но будут напирать до полного уничтожения противника. Значит, если упорядоченное отступление с сильной тыловой стражей невозможно, лучше остановиться и сражаться, нежели отступать. Обратное тоже верно: если они отступают или даже бегут, нельзя пускаться в погоню сломя голову, потому что они привыкли быстро поворачивать и контратаковать, а также заманивать преследователей в засады, имитируя отступление; самый знаменитый случай такого рода произошёл в 484 г., когда эфталиты убили сасанидского шаха Пероза.

Когда дело доходит до слабых мест врагов, которыми можно воспользоваться, то первое из них предстаёт оборотной стороной их способности быстро передвигаться на лошадях. В отличие от византийской конницы воины-степняки располагали не только одной верховой и ещё максимум одной запасной лошадью: они перемещались с большими табунами лошадей, обеспечивавших кочевников их основной пищей, то есть кровью и молоком, а также множеством сменных лошадей, так что они могли поскакать назад и взять свежую лошадь даже в самый разгар сражения (их держали стреноженными возле шатров). Известно свидетельство очевидца, описавшего куман (кипчаков), сменивших печенегов в качестве воинов-степняков, выступавших то союзниками, то врагами Византии в двенадцатом веке:

У каждого из них есть десяток или дюжина лошадей; и они так хорошо их приучили, что те следуют за ними повсюду, куда бы их ни повели, и время от времени они пересаживаются то на одну, то на другую лошадь. И у каждого коня, когда они вот так кочуют, имеется мешочек, подвешенный к морде, в котором хранится корм; и так-то лошадь кормится, следуя за своим хозяином, и они не перестают двигаться ни днем, ни ночью. И передвигаются они столь быстро, что за одну ночь и за один день покрывают путь в шесть, или семь, или восемь дней перехода.

Всем этим лошадям нужны были пастбища, а для всех этих торб («мешочков, подвешенных к морде») нужен был фураж, что ограничивало пределы кочевий воинов-степняков, особенно зимой. Это явствует из «Проблем» («Провлимата») Льва VI, которые составлены из выдержек из «Стратегикона», изложенных в виде вопросов и ответов:

Что делать военачальнику, если его [враг] – скифский или гуннский народ?

«Следует нападать на него в феврале или в марте, когда лошади ослаблены из-за трудностей зимнего времени».

Это взято из книги VII, «Какими принципами должен озаботиться стратиг до начала войны», хотя этот совет приписывали и Урвикию. Зависимость от фуража означала также, что воины-степняки будут ослаблены, если лишить их корма для лошадей, поджигая траву, когда погода это позволяет. Но более сильное средство – вести кампанию таким образом, чтобы посредством манёвров вытеснить их с добротных пастбищ, а также выбить в земли, уже использованные для выпаса или, лучше всего, совершенно пустынные.

Но главная слабость, которую надлежало использовать, была структурной. Авары были конниками, а не пехотинцами; в пешем бою угрозы они не представляли и были совершенно не обучены сражаться в тесном строю. Поэтому конницу вполне могла сдержать пехота, построенная строгими рядами, если в ней было достаточно лучников, чтобы не дать лучникам-степнякам просто стоять перед ними и пускать стрелы в тесно сплочённые ряды. Кроме того, хотя наездники-степняки были лучшими конниками, они не были тяжеловооружёнными конниками, и при них не было тяжеловооружённой пехоты, так что их могла смести конная атака византийцев, за которой последовал бы ближний бой. Соответствующим образом автор «

Стратегикона» указывает на необходимость выбрать ровное и свободное поле для битвы.

Это говорит о том, что, несмотря на все свои усилия, византийцы не могли рассчитывать на превосходство в стрельбе из лука над степняками, мастерски владевшими этим искусством, не могли превзойти конных лучников в дальности стрельбы, как это происходило с другими врагами. Поэтому верный ход был таким: как можно скорее сократить дистанцию, чтобы стрельба с обеих сторон стала невозможна, дабы заменить её боем на мечах, кинжалах и палицах – после того как конная атака возымела своё воздействие. Отмечается также, что успешны бывают «ночные нападения с соблюдением мер безопасности»: возможно, потому, что противники-степняки не могли снизойти до стандартных тренировок с целью избежать сумятицы.

Есть у них и политическая слабинка: «…составленные из множества племён, они не считаются с сородичами и не стремятся к взаимному согласию». Поэтому их можно с успехом переманивать на свою сторону: «…когда некоторые из них начнут перебегать к врагам и там благосклонно принимаются, их примеру следует множество других…» Однако это предполагает, что ход битвы уже изменился: как победы увеличивали численность гуннов, а впоследствии авар, за счёт покорённых ими народов и приспешников, так поражение уменьшало их число.

Такая уж доля выпала византийцам, что им пришлось воевать не только с Сасанидской империей на востоке и с конными лучниками-степняками на севере, но и с воинами из Западной Европы, которые в «Стратегиконе» собирательно именуются «светловолосыми народами». В их числе упомянуты франки, лангобарды «и другие с подобным образом жизни».

Франки вступили в Италию с северо-запада в 539 г., напав на Милан в то самое время, когда византийцы громили готов Витигиса, осаждённого в Равенне, где он и сдался победителям. Прокопий описывает, как они сражались:

В это время франки, слыша, что во время войны готы и римляне нанесли друг другу большие потери, <…> быстро собрав войско в сто тысяч человек, двинулись в Италию под начальством Теодеберта, имея всадников только около своего короля в небольшом числе; эти всадники имели только одни копья [дората, то есть короткие копья]; все же остальные были пешими, не имели ни луков, ни копий, но каждый нес меч, щит и одну секиру Ее железо было крепким, и лезвие с обеих сторон острое до крайности, деревянная же ручка очень короткая. При первом же натиске по данному знаку они обычно бросают во врагов эти секиры, разбивают их щиты и убивают их самих.

Лангобарды (давшие имя ломбардцам) вторглись в Италию с северо-востока в 569 г., вскоре после окончательного разгрома готов в 552 г., но византийцы встречались со многими другими «светловолосыми народами» задолго до франков и лангобардов; последними из них по времени были мигрирующие вандалы, которых византийцы разгромили в конце их пути, в Северной Африке, в 535 г., перед тем как вступить в Италию, а также гепиды, центр державы которых располагался в Сирмиуме (ныне Сремска-Митровица в Воеводине, Сербия), откуда они угрожали византийским землям вплоть до своего сокрушительного поражения, нанесённого им объединёнными силами лангобардов и авар в 568 г. Когда лангобарды под предводительством Альбоина вторглись в Италию и захватили земли, находившиеся под византийским контролем, вплоть до Беневента близ Неаполя, они пришли вместе с гепидами, баварами и другими союзниками-германцами, а возможно, и с булгарами, но ассимиляция, приведшая к возникновению народа лангобардов, произошла быстро.

Свои комментарии автор «Стратегикона» начинает с высшей похвалы: «Светловолосые народы, ставящие свободу превыше всего…» Ранее он отзывался о персах как «раболепных» и подчиняющихся властителям только из страха (кое-что не меняется даже по прошествии тысячелетий) и приписывал монархическую форму правления (= каганат) степным народам, которых властители приучили к суровым наказаниям.

Как свободные люди, «светловолосые» сражаются за свою честь, и это придаёт им сил, но также ограничивает их тактику: они «отважны и неустрашимы в войнах, отличаются смелостью и стремительностью; проявление страха и даже малейшее отступление они считают позором». Поэтому не для них ни имитация отступления, ни любой другой подобный манёвр; их героическая несгибаемость предоставляла византийцам различные возможности, которыми надлежало воспользоваться.

Однако самой слабой их стороной была нехватка луков и метательных снарядов: «Вооружены они щитами, копьями и короткими мечами, которые носят за спиной». Луки совсем не упоминаются, хотя они у них, несомненно, были, но, видимо, в малых количествах, и притом не мощные. Итальянская кампания началась в 535 г. и длилась волнообразно в течение трёх десятилетий, однако готы, а потому и франки и лангобарды, сопровождавшие их, не переняли у византийцев составной лук, как последние переняли его у гуннов.

Почему же «светловолосые народы» не смогли перенять это превосходное оружие? Конечно, не потому, что они были слишком отсталыми для того, чтобы научиться, как класть слои лошадиных сухожилий на деревянную сердцевину, как крепить костяные пластины и варить клей, скрепляющий трёхсоставный лук. Во-первых, сохранились готские ювелирные изделия, требовавшие гораздо большего технического мастерства; во-вторых, готы были ещё одной военной силой, которую по ошибке стали называть нацией, и они включали в себя другие этнические группы, в том числе, несомненно, и римлян, и даже приспешников из степных народов. Можно лишь предположить, чем объясняется эта тайна, но в этом случае мы можем зайти слишком далеко: готы не переняли составной лук и тактику стрельбы, которую он позволял применять, по той же причине, по какой английский длинный лук не был перенят даже после славных побед, одержанных с его помощью (и первому ручному огнестрельному оружию, неуклюжим аркебузам, было отдано предпочтение перед луками, хотя последние обладали преимуществом в точности, дальности и скорости стрельбы): нужна была бесконечная тренировка, чтобы обрести и поддерживать мастерство в обращении с очень мощными луками – будь то длинный лук или составной лук византийцев.

Свобода «светловолосых» ещё не сочеталась с дисциплиной, и это создавало уязвимые места, которыми можно было воспользоваться: «Атаки, как конные, так и пешие, они производят стремительно и неудержимо, как будто бы они являются единственными из всех, не ведающими страха. Проявляют непослушание по отношению к своим предводителям». Так что их можно было заманить в необдуманное преследование, оставив крупные силы поджидать их в засаде. Это могло сработать в любом масштабе, и таким образом можно было выиграть битву, если выманить за собой основной боевой контингент: «На фланги и тыл их боевого порядка совершить нападение несложно, потому что они недостаточно заботятся о патрулях и других мерах безопасности».

Поэтому «светловолосые» были действительно грозны лишь в том случае, если их численность и натиск могли перевесить их недостатки, то есть в лобовом сражении. Из этого вполне логично следует такой совет: «Итак, в войнах с ними в первую очередь не следует стремиться к генеральным сражениям… [нужно] нападать из засад, действовать против них больше обманом и хитростью».

Есть также важный совет, не имеющий отношения к тактике: «Притворно вступать с ними в переговоры». Почему? Наш автор говорит: чтобы оттянуть битву, дабы их пыл поостыл «из-за недостатка съестных припасов». Ведь самое уязвимое место менее организованных войск – слабая логистика. Если не считать осад и худших времён, византийские войска всегда надёжно снабжались византийским государством с его армией сборщиков налогов, чиновников и кладовщиков. Но у «светловолосых» большую часть рассматриваемого времени не было государства, а были только военные вожди. В основном лишь на высшем оперативном уровне можно было воспользоваться этим самым уязвимым местом, то есть мягко удерживая врага, стараясь не вступать в настоящие сражения, чтобы его съестные припасы истощились просто по прошествии известного времени. Кроме того, переговоры предоставляли возможность внести разлад в ряды «светловолосых»: отчасти потому, что при этом могли пробудиться скрытые этнические противоречия, но, скорее всего, по той причине, о которой ранее заявляет автор: «их легко подкупить».

Ко времени написания «Стратегикона» граница по Дунаю и Балканскому полуострову к югу от него, включая основную часть Греции, вынуждена была сопротивляться набегам и вторжениям, а также славянскому заселению. В сравнении с готами и с остальными «светловолосыми», а тем более с Сасанидами и гуннами, славяне были куда более новыми врагами. Возможно, именно по этой причине глава о славянах и антах (склавы, или чаще склавины, анты, по-латински Antae) «и им подобных» гораздо длиннее всех прочих. Но кто они были такие? Склавинов можно с полным основанием отождествить со славянами, но лишь потому, что значение этого слова действительно расплывчато: оно охватывало много народов, говоривших на разных языках, пусть и имевших много общих элементов. Но если анты не были всего лишь особо беспокойной частью склавинов, они были, возможно, вовсе не этнической группой, а скорее собранием воинов различного происхождения, как обстояло дело с аланами, различные слухи о которых ходили от Кавказа до нынешней Франции; видимо, общим у склавинов и антов был лишь язык, на котором говорили в военных лагерях, как было с языком урду (хиндустани) в могольских войсках Индии.

С другой стороны, Прокопий сообщает, что прежде анты и склавины были одним народом, но затем разделились; кажется, его описание их способа ведения войны относится к антам: «Вступая в битву, большинство из них идет на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают».

Замечание, открывающее раздел о славянах в «Стратегиконе», неизбежно вызывает в памяти образы русских солдат двадцатого века: «Они… выносливы, легко переносят и зной, и стужу, и дождь, и наготу тела, и нехватку съестных припасов».

У них есть несколько сильных сторон: «С выгодой для себя [они] пользуются засадами, внезапными нападениями и хитростями… Они опытнее всех других людей в переправе через реки» (это верно и в отношении современных русских армий). Автор описывает особую хитрость, которая применялась и во Второй мировой войне:

…внезапно застигнутые опасностью, [они] погружаются глубоко в воду, держа во рту изготовленные для этого длинные тростинки, целиком выдолбленные и достигающие поверхности воды; лёжа навзничь на глубине, они дышат через них и выдерживают много часов, так что не возникает на их счёт никакого подозрения.

Слабые места славян начинаются с их оружия – скудного оружия неразвитых народов: «Каждый мужчина вооружён двумя небольшими дротиками, а некоторые из них и щитами, крепкими, но труднопереносимыми».

Хотя славян часто оккупировали и подчиняли конные лучники, составного лука у них нет: они обходятся простым деревянным луком, вполне пригодным для того, чтобы охотиться на дичь, но, несомненно, лишённым убойной силы при стрельбе на сколько-нибудь дальнее расстояние. Правда, они пользуются «небольшими стрелами, намазанными отравляющим веществом». Но на войне это не такое уж грозное оружие. С ним можно охотиться на зверей, терпеливо идя по их следу, пока они не умрут; но едва ли он может быть эффективен против воинов, защищённых панцирями из толстой ткани или кожи, не говоря уж о кольчугах с капюшоном, предписываемых конникам «Стратегиконом».

От них не следует ожидать особо изощрённой тактики: «Пребывая в состоянии анархии и взаимной вражды, они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном строю не стремятся». Иными словами, они не способны выполнять боевые упражнения шеренгами и колоннами, чтобы закрыться от стрел стенами из щитов, колоть копьём и пикой, прикрыть лёгкую пехоту, вооружённую луками и метательными снарядами, посредством тяжёлой пехоты во фронте, а также сражаться мечами, держась бок о бок, чтобы взаимно поддержать друг друга. Рекомендуемый автором способ использования этих изъянов вполне прямолинеен: «В сражениях для них губительны метания стрел, неожиданные нападения на них, атаки из различных мест, рукопашные бои пехоты…» Но поймать славян нелегко, потому что они «убегают в леса, имея там большое преимущество, поскольку умеют сражаться подобающим образом в тесных местах».

Рекомендуемые оперативные методы сражений со славянами таковы: отправить против них смешанное войско, состоящее из конницы и пехоты, снабжённое «большим количеством метательных снарядов – не только стрел, но и иных», а также материалами для наведения мостов, по возможности понтонных. Страна славян, располагающаяся на левой стороне Дуная и в его дельте, труднодоступна («Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодолимых озёр»), поэтому автор советует строить штурмовые мосты по скифскому способу: одни наводят мосты, другие в это время укладывают настил. Нужны также плоты из бычьих и козьих мехов, отчасти для того, чтобы переправлять на них доспехи и оружие воинов, переплывающих реку с целью обрушиться на врага внезапной атакой – разумеется, в летнее время. Но в действительности автор рекомендует зимние кампании, когда реки можно быстро перейти по льду, когда славяне страдают от голода и холода и не могут укрыться среди голых деревьев.

В тёплые и жаркие месяцы предлагается проводить операцию на воде и на суше, оставляя военные корабли (дромоны, как уточняется) в нужных местах на Дунае. Одна мира (мойра) конницы должна обеспечивать безопасность страны, держась в одном дне пути от Дуная.

Через реки нужно переправляться, заслав на другую сторону в ночь перед переправой небольшой отряд тяжёлых пехотинцев и лучников, чтобы они, выстроившись в боевой порядок и имея в тылу реку, обеспечили безопасное наведение мостов. Когда всё готово, нужно неожиданно переправиться через реку и обрушиться на врага всей силой, предпочтительно на открытой и ровной местности. Боевые формирования не должны быть слишком глубокими; кроме того, следует всегда избегать лесистых мест – хотя бы для того, чтобы предотвратить угон лошадей.

Для неожиданной атаки рекомендуется стандартная последовательность: один отряд должен подойти к врагу с фронта, чтобы спровоцировать его, а затем обратиться в бегство, тогда как другой отряд располагается позади, чтобы поджидать преследователей в засаде.

Впрочем, разделять войско рекомендуется также и при нападениях, даже если налицо всего одна пригодная дорога; это делается для того, чтобы передовые отряды вели наступление, а остальные силы грабили и разоряли селения славян, потому что «у них множество разнообразного скота и злаков». Даже если сами византийцы не нуждались в съестных припасах, важно было, чтобы нужду в них испытывали славяне.

Переманивать на свою сторону подарками или убеждением – особо эффективный метод, «поскольку у них много вождей, которые не согласны друг с другом»; но автор смиряется с необходимостью сражаться, потому что предлагает несколько оперативных методов ведения войны, причём все они реляционные (relational).

Почему же «Стратегикон» уделяет так много внимания столь плохо подготовленным врагам? Или, скорее, так: как славянам удалось стать столь грозными врагами, если они были так скудно вооружены и почти совсем не организованы? Односложный ответ таков: они «многочисленны», как пишет автор.

Конечно, войска Сасанидов тоже были многочисленны, но лишь по стандартам высокоорганизованных армий: тысячи для битвы, десятки или, возможно, сто тысяч общим числом. «Светловолосых» было больше, но не намного: так, нам известно, что все вестготы Алариха на марше могли кормиться за счёт реквизиций, хотя Римская империя пребывала тогда в состоянии глубокого упадка. Что же касается гуннов и авар, то, если оставить в стороне все споры относительно численности гуннов и авар как таковых (конечно, не огромных орд, а правящей элиты), то, вне всякого сомнения, общее количество конных лучников на любой отдельно взятой территории не могло быть больше, чем позволяли пастбища для их многочисленных лошадей, что строго ограничивало их число. Каким бы это число ни было, оно неуклонно снижалось, когда конные лучники отваживались перекочёвывать на не столь равнинные и не столь влажные земли, как они сделали, двинувшись к югу, через Дунай, на Балканы, а затем во Фракию и Грецию. Как бы ни были грозны конные лучники, они не могли быть столь же многочисленны, вторгаясь в эти земли. Иначе обстояло дело со славянами, которые были достаточно многочисленны для того, чтобы заново заселить большую часть Греции, то есть их было слишком много для того, чтобы их сдержали куда меньшие по числу византийские войска. Действительно, автор мало пишет о защите от славян, зато много – о наступательных операциях, проводящихся на их же землях, то есть о сражениях с другими славянами, жившими за Дунаем, на его левом берегу, а не с теми, которые уже вошли в состав империи при Юстиниане и которых уже нельзя было выдворить обратно.

Сейчас модно высмеивать подобные тексты как колониалистские выдумки, цель которых заключается в том, чтобы поднять на смех «Другого»; они полны воображаемых страхов или, возможно, тайных желаний, но всегда движимы стремлением господствовать словами так же, как и угнетающими делами. Может быть, и так; но всё же кажется, что автор «Стратегикона» пытался скорее понять, чем выдумать, потому что его целью было вскрыть подлинно сильные и слабые стороны противника, а не воображаемые.

Сведения, необходимые для разработки рациональных методов и тактики, представляют собою препятствие, которое можно преодолеть, приложив достаточно усилий по сбору разведывательных данных; как мы увидим ниже, именно это и рекомендуют руководства по военному делу. Но здесь есть и риск, и его не так легко устранить. «Реляционный манёвр» может удаться на славу, но может и закончиться полным провалом. Дерзко проникнуть глубоко за линии врага в его тыл, привести его в смятение и уничтожить его припасы – всё это замечательно, если враг действительно будет обессилен из-за беспорядка. Но если враг способен перенести смятение и сохранить спокойствие, тогда передовые колонны могут быть зажаты вражескими силами, которые встретятся им в тылу, и заперты теми, кто возвращается с пробитого фронта, чтобы напасть на них сзади.

Риск того, что дерзкий манёвр сам нанесёт себе поражение, если зайдёт слишком далеко, – обычная причина того, почему таких манёвров обычно избегают. Но ещё одна причина заключается в том, что любое боевое действие, более сложное, чем прямая атака или упорная защита своих позиций, с гораздо большей вероятностью потерпит крах просто из-за «трения», то есть из-за общей совокупности отсрочек, ошибок и недоразумений, представляющихся совсем незначительными, но способных образовать некое единое целое и разрушить самые тщательные планы. Это верно в отношении любого боевого действия, но особенно в отношении таких манёвров, цель которых состоит в том, чтобы застать врага врасплох быстрыми согласованными действиями, неожиданным сближением с ним по труднопроходимой местности или глубоким проникновением в его тыл.

Поэтому «Стратегикон» предпочитает средний путь, всячески подчёркивая важное значение сбора разведывательных сведений посредством лазутчиков и шпионов, но рекомендуя скорее благоразумные, нежели дерзкие операции.

Разговор о собственно тактике начинается с критики длинной одиночной боевой линии конницы, особенно вооружённой пиками; автор объясняет, что эта линия будет ослаблена и расстроена в условиях пересечённой местности, что ею будет трудно управлять, особенно на флангах, удалённых от командира, и могут даже произойти случаи дезертирства. Кроме того, у одиночной линии нет глубины и отражающей силы, поскольку за ней нет второй линии, нет и оперативного резерва наподобие того, который оставляют авары, так что в случае обхода линии с флангов или её прорыва помочь ничем будет нельзя. Но прежде всего, почему вообще кто-то должен отдавать предпочтение одиночной линии? Этот вопрос в «Стратегиконе» не ставится, и ответа на него не даётся, потому что он самоочевиден. Дело не в том, что длинная одиночная линия выглядит более впечатляюще, чем любое более глубокое построение, в глазах врагов, стоящих прямо перед ней на равнине или ниже, поскольку всадники, едущие бок о бок, растягиваются, кажется, по всему горизонту. Это могло бы произвести впечатление только на врагов, несведущих в тогдашней войне, а это редкая птица, с которой изредка встречались в своих дальних странствиях британцы, но о которой никогда не сообщали византийцы.

Главная побудительная причина состояла попросту в том, что длинная единичная линия не требует предварительных тренировок с целью научить каждого тому, как быстро занимать своё место в разных построениях и как лично перемещаться по команде, чтобы изменить вид всего построения, то есть глубже, в более длинные колонны и более короткие шеренги, или наоборот, в менее глубокие колонны и более широкие шеренги – либо образовать построение какого-то совсем иного вида.

Вот почему длинная единичная линия была обычным способом построения и ромеев, и персов, как признаёт сам автор (II. 1. 20): ведь когда две сверхдержавы той эпохи сражались одна с другой, они привлекали все свои силы, мобилизовав всех, кого можно, – и гвардейские подразделения, отлично обученные всяческим перестроениям, и всех остальных, кого только смогли призвать, то есть полукрестьянскую ополченческую (фемную) конницу, союзников-варваров и вспомогательные войска, которые, возможно, были отличными наездниками и бойцами, но не были обучены образовывать и поддерживать строй.

Далее автор «Стратегикона» переходит к оправданию и разъяснению боевого строя, составленного из разных формирований, каждый из которых возглавляет его командир (единичная линия уже не обсуждается). Ровно так же, как и в современных армиях, рекомендуется треугольное построение: основной боевой единицей выступает банда из трёхсот или более человек; три банды вместе с офицерами и специалистами образуют миру, а три миры – мер численностью около шести тысяч человек.

Отвергая длинную единичную линию, автор утверждает, что глубина рекомендуемого им формирования не может быть слишком большой: он склоняется в пользу глубины в четыре ряда.

В тексте (книга III) предлагается некоторое количество формирований, подробно иллюстрируемых символами для каждого младшего офицера и бойца: в основном варианте в главе каждой колонны стоит декарх (десятник) с копьём и щитом (= тяжёлая пехота); за ним в колонне идёт пентарх (командующий пятёркой) с копьём и щитом; третьим в колонне идёт лучник без щита (= лёгкая пехота); четвёртым – ещё один лучник, но со щитом: возможно, для обороны с тыла; пятым – ещё один лучник без щита, а за ним – шестой боец, сам выбирающий себе оружие.

Приводятся различные варианты построений одной тагмы, в которых изменяется порядок тяжёлой и лёгкой пехоты, смыкания и размыкания колонн; затем приводится боевое построение целого войска, дополненного стражей на правом и левом флангах, обозом и резервом, а также различными комбинациями тяжёлой пехоты, необходимой для занятия позиции, её удержания и вступления в ближний бой, с лёгкой пехотой, призванной уничтожать и беспокоить врага своими стрелами.

Самый масштабный боевой строй, изображённый в книге XII «Стратегикона», «О смешанном боевом строе», представляет собою целую армию, составленную из тяжёлой пехоты и конницы, с горсткой легковооружённых пехотинцев в тылу. И тяжёлая пехота, и конница построены в колонны по семь в глубину, причём каждый мер пехоты выстроен шеренгами по пять в ширину, а конный мер – по семь.

Боевой строй таков: по одному меру пехоты с каждой стороны для защиты флангов, рядом с ними, к центру, расположено по одному конному меру, затем ещё по одному меру пехоты и, наконец, один конный мер в центре, всего семь меров. Для защиты тыла с каждой стороны стоит по отдельному отряду пехоты, также шеренгами по пять в ширину, причём колонны глубиной в пять образованы тяжеловооружёнными пехотинцами, а последняя шеренга с обеих сторон, шириной в пять, – легковооружёнными, так что две внешние фланговые колонны в действительности оказываются глубиной в тринадцать человек, но состоят из двух различных подразделений. При этом в тылу формирования остаётся обширное пространство шириной в пять меров, но едва ли враг отважится сунуться туда, учитывая ту лёгкость, с какой конница может сманеврировать против такого хода.

Можно представить себе, как будет сражаться такое формирование. Конные противники, рассчитывая на натиск и создаваемый им момент движения, столкнутся со сдерживающей силой тяжёлой пехоты с её щитами, образующими непрерывную стену, и воткнутыми в землю копьями. Враг, рассчитывающий на массу своей пехоты, попадёт под обстрел конных лучников – вот почему для защиты тыла требуется лишь малое число пехотинцев. Конечно, нет ничего удивительного, если такое построение заметят издали. Конница слишком высока от земли для того, чтобы оставаться незамеченной, но вот пехота может скрыться в пыли и сумятице. «Для того чтобы строй до сражения не был заранее виден врагам, можно выставить впереди пехотной фаланги редкую цепь кавалеристов, пока враги не приблизятся». Такими комбинациями можно добиться на оперативном уровне эффектов, превышающих тактическую силу каждого отряда самого по себе, но в военном деле бесплатных подарков не бывает, и цена, которую приходится за это платить, – это ещё более напряжённая тренировка, как справедливо отмечает автор «Стратегикона»: «Такое построение требует постоянных тренировок: чтобы и люди и лошади приобрели опыт и навык…»

Профессионализм требовался и от людей, укомплектовывавших речной флот, в задачи которого, кроме сторожевого патрулирования, входила также переправа бойцов, лошадей, артиллерии и припасов, а также отпор врагу, поджидающему на противоположном берегу во время переправы. Такова тема пяти параграфов, включённых в часть В книги XII «Стратегикона», обычно упоминаемой под заглавием “De fluminibis traiciendis”, «О переправах через реки». Значение этой главки было недавно признано и получило чёткое разъяснение. На стратегическом уровне значение речного флота превосходило значение флота морского, потому что в течение более чем пятисот лет у византийцев почти совсем не было врагов-мореходов (готы в третьем веке были важным исключением), кроме редких пиратов и морских разбойников, тогда как за Рейном и Дунаем всегда были опасные варвары; на оперативном уровне сочетание фронтальной атаки с поддержкой других сил, засады и рейды, совершавшиеся отрядами, которые речной флот переправлял за позиции врага, служили отличным способом, позволяющим воспользоваться сравнительным преимуществом византийцев в организации и планировании, – действительно, при сражениях с булгарами и болгарами стандартное оперативное действие заключалось в том, чтобы отправить войска через Чёрное море на Дунай и атаковать врага с тыла; на тактическом уровне переправа через реку под обстрелом противника требовала особой тренировки, поскольку для того чтобы высадиться на противоположный берег, охраняемый бдительными врагами, в развёрнутом боевом порядке, сначала нужно «подавить его огнём», выражаясь по-современному, то есть рассеять врага градом стрел и снарядов из камнемётов, установленных на кораблях, пока свои наводят понтонный мост, секция за секцией (параграф 5).

Хорошо тренированный и обученный военный, изображаемый в «Стратегиконе», был не жалким оборванцем, а профессионалом, и его социальный статус был соответствующим:

Следует обязать стратиотов [воинов], в первую очередь тех, которые получают плату на содержание обслуги, непременно позаботиться обо всех своих слугах, как рабах, так и свободных, укомплектованных в соответствии с их предназначением… [чтобы не пришлось определять воинов в обоз]. Если же некоторые стратиоты, как это случается, не имеют возможности приобрести слуг, необходимо обеспечить стратиотов нижних чинов из такого расчёта: на трёх или четырёх человек – один слуга; подобным образом следует поступить и в отношении вьючных животных, необходимых для перевозки их панцирей и палаток.

Слуги снова упоминаются в разделе «Об обозе», причём предполагается, что их много:

…обычно в нём находятся слуги, необходимые стратиотам… мы не советуем, если предполагается генеральное сражение, вести с собой большую массу слуг… [но] их численность должна быть соразмерной и достаточной, чтобы они были в состоянии обслуживать лошадей в каждой контубернии [подразделении]… на время сражения… слуг следует оставить в фоссате [лагере]…

Та форма ведения войны, которую рекомендовал «Стратегикон», была весьма непростой, однако наградой за напряжённые индивидуальные тренировки, за тактические упражнения и дисциплину в выполнении оперативных схем служило достижение цели при максимуме маневрирования и минимуме потерь. Именно последнего нужно было избегать во все эпохи, чтобы тактические победы не обернулись стратегическими поражениями, при которых на горизонте всегда появлялся новый враг.