Война на уничтожение и манёвр

Для сильного, который благодаря своему превосходству способен победить врага в лобовой битве, тактика может оставаться всего лишь простыми действиями по доставке воинов и оружия к месту сражения с врагом. За следующее далее уничтожение врага, представляющее собою процесс почти механический, приходится платить жертвами со своей стороны; когда англичане ещё оставались нацией торговцев, они называли это «счётом от мясника» (butchers bill); но при этом можно спокойно «перемолоть» врага, избежав всех опасностей, которые могут возникнуть вследствие более хитроумных и сложных манёвров.

Даже при отсутствии дальнобойного оружия, которое сегодня способно сделать уничтожение врага вполне односторонним, в древности тоже не было равенства: при наличии превосходной индивидуальной выучки, оборонительного и наступательного оружия «счёт от мясника» можно было в соответствующей мере сократить. Именно так обстояло дело для римлян в их лучшие дни. Они могли полагаться на мощные лобовые атаки своей хорошо защищённой доспехами и хорошо обученной легионной пехоты, чтобы выигрывать сражения «перемалыванием» врага – конечно, это война на уничтожение, но довольно экономная. Вспомогательные конные отряды, которые состояли из бойцов, не являвшихся римскими гражданами (алы, alae, букв.: «крылья»), могли охранять фланги и тыл пехотных формирований и отбивать вражеских всадников, тогда как вспомогательные подразделения лёгкой пехоты (когорты, cohortes), разнообразно вооружённые дротиками, луками и пращами, могли разить и донимать врага своими стрелами и метательными снарядами, равно как и стреломётная и камнемётная полевая артиллерия. Но обычно именно мясорубка легионной пехоты в ближнем бою решала исход сражения.

Враги, отстаивавшие свои позиции перед лицом наступающего легиона (в большинстве случаев безрассудно), сначала принимали на себя две последовательные тучи пилумов (pila), то есть дротиков с тяжёлыми железными наконечниками, способных пробить щиты и шлемы. Затем на них накатывалась стена легионеров под прикрытием тяжёлых щитов с шишаками, пробиваясь вперёд смертельными ударами коротких мечей. Со шлемами и поножами, защищавшими воинов сверху и снизу их больших щитов, с ещё одним рядом щитов поверх голов, которые держали воины второго ряда, образуя построение «черепахой» (testudo), пехота легионов, наседая на врага равномерными шагами, защищённая бронёй, получала неудержимый момент наступательной силы. Смерть или бегство – вот был обычный выбор для тех, кто с ними сходился, но пускаться в бегство лучше было раньше – желательно ещё до начала битвы: хотя тяжеловесная легионная пехота едва ли могла преследовать врага на далёкое расстояние или быстро, вспомогательная конница и лёгкая пехота готовы были гнаться за беглецами и рубить их на куски.

Византийцы восхищались славной древностью македонской фаланги, а ещё больше – мощью римских легионов в пору их расцвета. Но они решительно отвергли их стиль ведения войны. Они никогда не пытались воспроизвести эти пехотные машины по перемалыванию врага, потому что не хотели нести потери, неизбежные при римском способе ведения войны. Взамен они устойчиво отдавали предпочтение не столь решительной тактике с более подвижными и, если понадобится, более маневренными конными силами. В «Стратегиконе» автор вкратце излагает тактический аргумент в пользу того, что потерь необходимо избегать всегда, насколько это возможно:

Действия на войне подобны охоте. Подобно тому как успех на охоте достигается больше с помощью выслеживаний, сетей, засад, обманов, облав и других уловок, чем с помощью силы, всё это нужно использовать и в войнах, будут ли враги более сильными или более слабыми. Ведь действовать против врагов только в открытую или напролом, даже если победа над ними кажется очевидной, значит связывать исход дела с опасностью и неоправданным ущербом. Поэтому безрассудно добиваться победы, сопряжённой с уроном, без большой необходимости, – это приносит лишь призрачную славу.

Хотя римляне постоянно тренировались для своей типичной битвы на уничтожение, сами они обычно пытались избежать её. Они предпочитали дать своим врагам возможность отступить в крепости, которые можно было взять измором посредством долгой, систематической, беспощадной осады. Неспроста же легионеров обучали и экипировали как военных инженеров, столь же опытных в разрушении фортификационных сооружений, как и в их постройке, равно как и в строительстве дорог, мостов, виадуков, складов и даже театров. Юлий Цезарь окончательно разбил Верцингеторикса в Галльской войне в ходе осады Алесии, и точно так же Веспасиан и его сын Тит закончили Иудейскую войну осадой Иерусалима и Масады. Заперев врага в ловушке и заморив его голодом вплоть до добровольной сдачи, римляне избегали жертв, неизбежных в любой двусторонней битве, и превратностей судьбы в ходе стычек и планомерных операций, а итог был тот же, притом более верный.

Византийцы тоже любили медленную и надёжную осаду, когда полагали, что они смогут выжидать и враги их не потревожат. Но это были редкие случаи, хотя в целом византийцы проявляли очень стойкое нежелание тратить свои всегда немногочисленные войска, обучение и экипировка которых стоила дорого, в битвах на уничтожение.

Оперативные схемы, разработанные для того, чтобы достичь цели с минимальными потерями, могли быть столь сложными, как совместные действия многообразной пехоты, конницы и сил речного флота, устремлённые к одной цели; или же, напротив, столь простыми, как простая последовательность действий – но действий, взаимно усиливающих друг друга, как в стандартной трёхшаговой оперативной схеме для византийской конницы: сначала пригрозить атакой, чтобы заставить врага сомкнуться в тесные ряды; но не атаковать, а засыпать градом стрел тесно сбитую массу врага; затем атаковать по-настоящему, но лишь в том случае, если враг несёт численные потери и явно колеблется, дабы обратить его в бегство.

Не столь простыми теоретически, но вполне выполнимыми на практике (при условии достаточной тренированности) были различные схемы оперативного уровня, сочетавшие тактические действия лёгкой и тяжёлой пехоты с действиями лёгкой и тяжёлой конницы.

Чтобы вообще получить возможность сражаться, тяжёлая пехота должна была оказаться на расстоянии длины одного копья от врага; чтобы применить метательные снаряды, будь то дротики, короткие копья, пращи или стрелы, лёгкая пехота должна была находиться в пределах досягаемости врага – но она нуждалась в защите от вражеских копий и мечей. В византийскую эпоху эта проблема была уже очень древней, и предлагалось немало способов её решения: все они были вариантами линейных и нелинейных решений. В первом случае оба рода пехоты смешиваются в одном и том же построении: «Иногда лучники встают позади каждого ряда в зависимости от величины наличных сил, то есть четыре псила [лучника] к 16 скутатам [тяжеловооружённым пехотинцам]… иногда на глубину рядов попеременно один скутат – один токсот [лучник]».

У этого решения было одно достоинство: простота (очень важное достоинство в сумятице, сопровождающей битву), но это означало бы, что лучникам и другим бойцам с метательными снарядами пришлось бы либо пускать снаряды поверх голов бойцов, образующих ряды тяжёлой пехоты перед ними, либо обходиться без их прикрытия, находясь вперемежку с ними на самой передней линии, тем самым уменьшая её силу сопротивления вражеской атаке. Без лёгких пехотинцев в своих рядах тяжёлая пехота могла образовать стену из щитов в первом ряду, чтобы отразить конницу, тогда как бойцы во втором ряду за ними могли поднять щиты, чтобы прикрыть их головы от стрел и метательных снарядов, – «черепаха» (testudo). Атакуя тем же способом, блок тяжёлой пехоты неизбежно обладал большей массой и способностью создать наступательный порыв, чем смешанные силы, содержащие в своих рядах лёгких пехотинцев с их маленькими щитами и начисто лишённых каких бы то ни было доспехов.

При нелинейных решениях подразделения лёгкой пехоты и подразделения тяжёлой пехоты располагались отдельно друг от друга, так что и те, и другие могли действовать с наибольшим эффектом. Тогда проблема решалась одним из двух способов. Очень легко – если в наличии была возвышенная местность, на которой отряды лёгкой пехоты могли разместиться в полной безопасности, чтобы обрушить свои стрелы и метательные снаряды на врага, находящегося внизу: идеальная роль идеальной засады в идеальной местности, то есть в узком горном проходе или ущелье; в этом случае местность могла восполнить нехватку сдерживающей силы лёгкой пехоты, что было верно и в отношении стен и башен при осадах. В иных случаях требовалось куда больше усилий для того, чтобы справиться с этой древней проблемой: подразделениям лёгкой пехоты приходилось перемещаться взад-вперёд между фронтом и тылом, проходя по коридорам между отрядами тяжёлой пехоты. Последние могли разомкнуть колонны в глубину, чтобы сузить свои передние ряды, открыв тем самым коридоры, или же сомкнуть колонны, чтобы расширить первую шеренгу, тем самым закрывая коридоры и образуя непрерывный фронт.

Это кажется сложным, но византийцы делали так всё время – и большая часть упражнений, которыми столь усердно занимались их бойцы, нужна была именно затем, чтобы быстро изменить глубину колонн подразделений, а тем самым и ширину их передних шеренг. Можно было либо сузить ширину фронта каждого подразделения, чтобы сузить всю боевую линию, дабы она совпала с боевой линией врага, либо углубить построение и придать ему больше возможности к отражению натиска врага, либо открыть коридоры для лёгкой пехоты, для конницы или для той и другой разом.

Это тоже была древняя проблема: как сочетать конницу и пехоту, чтобы добиться их взаимодействия на оперативном уровне. Можно даже сказать, что комбинации различных видов пехоты являются всего лишь тактическими, пусть и сложными.

Стремление избежать битвы на уничтожение было не только вопросом сбережения скудных ресурсов. Была также и стратегическая причина на то, чтобы избегать её, даже если она могла обойтись очень низкой ценой. Византийцы всегда сталкивались с множеством актуальных и потенциальных врагов. Никогда не существовало какого-то единственного врага, уничтожение которого можно было бы счесть равноценным прекращению конфликта – как развал Советского Союза некоторые ошибочно приняли когда-то за конец истории. Со времени появления гуннов византийцы знали, что за врагами, уже стоявшими на их границах, были и другие, дожидающиеся своей очереди; поэтому уничтожение одного врага могло попросту открыть путь другому – возможно, ещё более опасному. Кроме того, вчерашний враг мог стать сегодня ценным союзником. Обхаживать потенциальных врагов, привлекать их в качестве союзников – это не было оригинальным изобретением византийцев, но это стало их специальностью. Поэтому они научились смотреть на своих врагов в настоящий момент с явной долей двойственности, видя в них не только непосредственную угрозу, которую нужно было встретить и, возможно, отразить ценой тяжких боёв, но и возможных будущих союзников. В силу этого тактика войны на уничтожение становилась неуместной на уровне стратегическом, а к тому же и дорогостоящей.

Были случаи, когда империя действительно преследовала максималистские цели, прежде всего при Юстиниане (527–565 гг.), когда держава вандалов в Северной Африке и остготы в Италии были полностью уничтожены; это не раз повторилось и в войнах с болгарами, прежде всего при Василии II (976—1025 гг.). В этих случаях, столь редких в византийской истории, что приведённые примеры отделены друг от друга сроком в полтысячи лет, тактика войны на уничтожение полностью согласовалась со стратегической целью, и всё же она осталась неприемлемой для византийцев, поскольку требовала пропорционально больших сил и стоила бы соответствующих жертв. В течение веков византийцы не имели первого и не могли позволить себе второго, поэтому вместо лобовых нападений и быстро решающих всё дело битв на уничтожение даже войны Юстиниана в Италии и Василия II на Балканах велись в основном затяжными кампаниями, с манёврами и осадами, и это не могло стоить слишком уж больших жертв, поскольку, прежде всего, общая численность византийских войск была невелика.

Острая нехватка боеспособных войск – вот каким было в действительности неизменное состояние византийского военного дела.

Несмотря на демографическую катастрофу, вызванную бубонной чумой начиная с 541 г., не отсутствие здоровых мужчин боеспособного возраста было причиной этой нехватки. Численность большинства врагов империи (за исключением бедуинов, рассеянных по пустыне) уменьшилась в той же мере; кроме того, империя всегда могла вербовать новобранцев за своими пределами и зачастую поступала именно так. Даже высокая стоимость содержания военных сил не объясняет этой нехватки, поскольку империя часто откупалась от иноземных правителей золотом, которое могло бы пойти на содержание большего числа воинов.

Критическим ограничением выступала не нехватка людской силы и не отсутствие денежных средств, а выучка – или, скорее, время, необходимое для того, чтобы полностью обучить бойцов. Учитывая византийский стиль войны, бойцы, обладающие лишь элементарными навыками, были почти бесполезны в имперской армии. Она нуждалась в многосторонних профессиональных военных, входящих в состав сплочённых и хорошо обученных подразделений, готовых по команде выполнять различные практические задачи. Бойцам нужно было практиковаться во всех тактических приёмах снова и снова, чтобы достичь такого уровня мастерства, а для этого требовалось много времени. В современных армиях, включая армию и военно-морской флот США, солдат могут послать в бой через шесть месяцев после набора или даже раньше, тогда как византийские бойцы, не отслужившие года, считались всё ещё не готовыми к сражению. Вот как Прокопий объяснял тяжкие потери в сражении с персами:

…пали ещё восемьсот человек, отличившиеся в этом бою, а также почти все исавры со своими предводителями, не отважившиеся даже поднять оружие против врагов. Ибо они были совершенно неопытны в военном деле, потому что, совсем недавно отнятые от земледельческих работ, они впервые подверглись опасностям войны, прежде им совершенно неизвестным.

Прокопий также упоминает о том, что 4000 человек, набранных во Фракии Велисарием для его второй итальянской кампании, были сочтены недостаточно подготовленными к битве спустя целый год – конечно, они потеряли много времени на переход, но начальная подготовка, о которой говорится в «Стратегиконе», несомненно, требовала по крайней мере шесть месяцев (в современной армии США этот срок составляет 16 недель или даже меньше).

Это создавало неразрешимую стратегическую проблему. Налогов, которые можно было собрать со скромных излишков примитивного сельского хозяйства, не могло хватить на постоянное содержание достаточного числа тренированных бойцов; но не было и смысла набирать юношей, когда они были нужны для войны с врагом, потому что их подготовка к войне заняла бы слишком много времени. Поэтому империи приходилось иметь дело с хронически недостаточным числом тренированных бойцов, и мы видим, что все тактические принципы, изложенные в «Стратегиконе», характеризуются стремлением избежать битвы на уничтожение.

Эта тактическая ориентация подчёркивается целым рядом максим:

После взятия многолюдного города необходимо согласиться отворить ворота, чтобы многие спаслись бегством, а не впали в отчаяние и безрассудство; это же следует делать и тогда, когда будет захвачен лагерь врагов.

И ещё:

Окружив врагов, будет лучше оставить в кольце открытые промежутки для бегства, чтобы враги предпочли лучше бежать.

Фронтин давал аналогичный совет, но его соотечественники-римляне обычно хотели, чтобы их осады завершились полным уничтожением врага и обращением в рабство тех, кто выжил, тогда как для византийцев стандартным было именно такое решение: оставить врагу путь к отступлению. Наконец, есть ещё одна рекомендация, в кратком виде облечённая в следующий принцип: «Хороший вождь никогда не вступит с противником в генеральное сражение, если только его не вынудят к этому серьёзные обстоятельства времени или дел».

Иными словами, даже в том случае, если численное и качественное превосходство несомненно и даже не приходится сомневаться в победе, это ещё не служит достаточной причиной для того, чтобы вступить в битву.

Если война на уничтожение отвергается, значит, должны быть иные способы сражения; и действительно, «Стратегикон» в немалой мере состоит из перечисления двух альтернатив: либо стратегемы, то есть военные хитрости, либо «реляционный манёвр» (“relational maneuver”), складывающийся из тактических и оперативных схем, разработанных специально для того, чтобы обойти стороной характерные для данного врага сильные стороны и использовать свойственные ему слабости.

И стратегемы, и «реляционный манёвр» описываются довольно подробно, но они также излагаются в виде максим. В разделе о том, что мы назвали бы сегодня «маскировкой и дезинформацией» (Cover & Deception), читаем: «Необходимо врагам выказывать одно, а делать другое, и о том, что необходимо сделать, не ставить в известность многих», а также: «Если будет захвачен вражеский катаскоп [шпион], изучающий наши дела, то если наше положение безопасно и прочно, мы должны его отпустить, не причинив вреда».

Введение в заблуждение обеспечивает «охрану ложью» (“the bodyguard of lies” – слова Черчилля) ради правды, которую следует держать в тайне.

Меры безопасности, цель которых состоит в том, чтобы закрыть врагу доступ к правдивым сведениям, конечно, необходимы, но недостаточны: если эти сведения просачиваются в значительных количествах, только уже заранее подготовленная «легенда» может ввести врага в заблуждение относительно смысла этих сведений. Кроме того, обман может и сам по себе быть оружием:

Во время встречи посольства от врагов следует особо выделить их предводителей и проявить к ним дружелюбие, когда они прибудут, чтобы вызвать у остальных врагов подозрение к ним.

А также:

Раздоры и подозрения среди врагов возникнут тогда, когда не будут сожжены или разграблены только те поселения, которые принадлежат самым знатным из них.