Глава 15

Влияние бусидо

Мы осветили лишь немногие из самых высоких вершин того горного хребта благородных достоинств, даже низкие пики которого все же возвышаются над обыденными чувствами японского народа. Как восходящее солнце сначала озаряет розоватыми лучами горы, а потом неспешно освещает долину, так и этическая система бусидо, вначале просвещавшая только воинское сословие, со временем нашла приверженцев среди широких масс. Демократия поручает власть прирожденному правителю, аристократия же внушает царственный дух всему народу. Добродетели заразительны не менее пороков. «Достаточно одного мудреца в обществе, как уже все мудры, так быстро распространяется зараза», – говорит Эмерсон. Ни социальное расслоение, ни кастовая обособленность не может противостоять распространению морального влияния.

Можно долго рассуждать о триумфальном шествии свободы по англосаксонским странам, но свобода эта редко вдохновлялась народными массами. Разве она не была делом помещиков и джентльменов? Как верно заметил Тэн: «Слово «джентльмен», когда его произносят на другом берегу Ла-Манша, обобщает всю историю английского общества». Демократия может самоуверенно возразить ему и ответить вопросом на вопрос: когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда джентльменом? Ах, как жаль, что не было в Эдеме джентльмена! Нашим прародителям его очень не хватало, и они слишком дорого заплатили за его отсутствие. Будь с ними джентльмен, он бы не только со вкусом приукрасил райский сад, но и избавил бы их от скорби и страданий, научив, что неповиновение Яхве – это неверность и бесчестье, предательство и мятеж.

Япония стала такой, какой была, благодаря самураям. Самураи были не только цветом нации, но и ее корнем, носителями всех прекраснейших даров Неба. Несмотря на свою обособленность от народа, они установили нравственный стандарт и сами служили примером добродетели. Я признаю, что у бусидо имелась как эзотерическая, так и экзотерическая сторона; оно было учением одновременно эвдемоническим, то есть имеющим своей целью всеобщее благо и счастье, и аретическим, то есть предписывающим самоценность проявления добродетелей.

Даже в эпоху своего расцвета, рыцарское сословие в Европе составляло лишь малую долю ее населения, но, как писал Эмерсон, «в английской литературе половина всех пьес и все романы от сэра Филипа Сидни до сэра Вальтера Скотта изображают эту фигуру (джентльмена)». Заменив Сидни и Скотта на Тикамацу и Бакина, мы получим краткую характеристику истории японской литературы.

Всюду, где развлекался и просвещался народ, будь то театры, палатки рассказчиков, кафедры проповедников, музыкальные представления или романы, рассказывались истории о самураях. Крестьяне, усевшись у камелька в своих хижинах, не уставали слушать о приключениях Ёсицунэ и его верного слуги Бэнкэя или двух отважных братьях Cora. Смуглые сорванцы слушали эти истории, раскрыв рот, до тех пор, пока не догорало последнее полено и не гасли угли, но услышанный рассказ продолжал гореть в их сердцах. Клерки и посыльные, окончив дневной труд и закрыв лавочки, собирались вместе и рассказывали друг другу о Нобунаге и Хидэёси, засиживаясь далеко за полночь, пока сон не смыкал их усталые глаза и не уносил на поле ратных подвигов, прочь от рутинной работы за прилавком. Малыша, делающего первые шаги, уже учили лепетать о приключениях Момотаро, храброго победителя великанов. Даже девочкам внушали такую любовь к благородным деяниям и достоинствам, что они, подобно Дездемоне, жадно внимали романтическим историям о подвигах самураев.

Самурай стал идеалом для всего народа. «Как сакура царица среди цветов, так самурай господин среди людей» – пели японцы. Военное сословие, не допущенное к торговым занятиям, само не способствовало коммерции, но не было такой сферы человеческой деятельности или мысли, которую бусидо не стимулировало бы в той или иной мере. Интеллектуально и нравственно Япония была плодом бусидо, прямым или косвенным.

Мэллок в своей книге «Аристократия и эволюция» красноречиво заключил, что «общественную эволюцию, в отличие от биологической, можно определить как непреднамеренный результат свершений великих личностей»; и это историческое развитие – продукт борьбы «не общества в целом за выживание, а небольшой группы за управление и использование большинства наилучшим образом». Его аргументы можно пытаться оспорить, но их уверенно подтверждает та роль, которую сыграли самураи в развитии общества Японской империи.

О том, насколько дух бусидо пронизал все общественные классы, также свидетельствует появление особого разряда людей: так называемых отокодатэ, вождей народа. Это были крепкие молодцы, мужественные до мозга костей. Выразители и защитники прав народа привлекали сотни и тысячи последователей, добровольно служивших им так же, как самураи служили даймё, вручая им «все свои члены, тело, жизнь, имущество и земную честь». Пользуясь поддержкой горячего и безрассудного рабочего класса, эти прирожденные «командиры» в значительной степени сдерживали неистовства сословия обладателей двух мечей.

Бусидо множеством путей проникало за пределы того сословия, в котором возникло, и действовало как закваска, становясь нравственным эталоном для всей нации. Наш рыцарский кодекс, поначалу остававшийся лишь предметом гордости элиты, со временем вдохновил весь народ. Хотя простолюдины не достигали нравственной высоты более утонченных натур, бусидо – душа Японии – стало выражением народного духа островов восходящего солнца. Если религия – это и вправду лишь «нравственность с примесью чувства», как утверждал Мэтью Арнольд, то немногие этические системы имеют больше прав называться религией, чем бусидо. Невысказанные чувства народа нашли выражение в песне Мотоёри:

 

О край блаженный! Если чужестранец

Постичь захочет, в чем Ямато дух,

Ответь: в дыханье дикой вишни,

Чистой и прекрасной,

Когда им воздух утра напоен!

 

Да, сакура веками была окружена любовью нашего народа, это символ нашего характера. Обратите внимание, какими эпитетами награждает ее поэт: «…в дыханье дикой вишни, чистой и прекрасной, когда им воздух утра напоен!»

Дух Японии – не изнеженный садовый цветок, а дикое растение; он взрос на нашей почве; некоторые несущественные черты его могут совпадать с чертами растений из других краев, но по своей сути он остается неповторимым, самобытным для нашей земли. И мы любим его не только потому, что он вырос здесь. Его изысканная и грациозная красота взывает к эстетическому чувству нашего народа, и ни один другой цветок не способен так нас очаровать. Мы не можем разделить восхищение европейцев розами – им не хватает простоты нашего цветка. Но сладостная красота розы скрывает шипы, знак того упрямства, с которым она цепляется за жизнь, словно не хочет или боится умереть, облететь раньше времени, предпочитая гнить на стебле; ее крикливая яркость и тяжелый аромат – все это так не похоже на наш цветок, красота которого не таит ни шипа, ни яда. Наш цветок всегда готов расстаться с жизнью по зову природы, его краски скромны, но легким ароматом его невозможно пресытиться. Его цвет и форма – постоянные свойства всего живого, ограниченные привязанностью к своим носителям, аромат же мимолетен и летуч, как само дыхание жизни. В благоухании есть что-то духовно-изысканное. Когда сладостный запах сакуры оживляет утренний воздух, а солнце начинает путь по небу, освещая первыми острова Дальнего Востока, на свете не найдется более безмятежной и пьянящей радости, чем наслаждение самим дыханием прекрасного дня.

Если о самом Творце сказано: «И обонял Господь приятное благоухание» (Бытие 8:21), когда воплощал волю сердца своего, то удивительно ли, что когда цветет вишня, весь народ Японии покидает свои скромные жилища? Не упрекайте его, если на краткий миг его руки позабудут труды и тяготы, а сердце – муки и невзгоды. Мимолетная радость пройдет, и он вернется к ежедневной работе с новой силой и решимостью. Вот одна из многих причин того, почему сакура достойна быть символом всего нашего народа.

Но значит ли это, что дух Ямато столь нежен и недолговечен, как этот цветок, уносящийся с порывом ветра и готовый пропасть навеки, наполнив воздух своим ароматом? Так ли хрупка и смертна душа Японии?