Глава 14

Обучение и положение женщин

Прекрасную половину человечества иногда называют воплощенным парадоксом, поскольку интуитивный образ мысли женщины непостижим для мужского «арифметического» склада ума. Китайский иероглиф, обозначающий «таинственное», «непознаваемое», состоит из двух частей, одна из них имеет значение «молодость», а другая – «женщина», потому что телесная красота и утонченность мыслей слабого пола не поддаются объяснению нашего грубого ума.

Однако в идеале женщины по бусидо мало таинственного, а парадокс – только видимость. Я уже упоминал, что в этом идеале есть черты амазонки, но это лишь половина правды. Китайский иероглиф «жена» – это женщина, держащая в руке метлу – явно не для того, чтобы напасть на своего супруга или обороняться от него, и не для того, чтобы летать на ней, как ведьма, а для того безобидного дела, для которого и изобретена метла. За этим, как и за представлением о том, что английские слова wife (жена) и daughter (дочь) произошли от weaver (ткачиха) и duhitar (молочница), стоит мысль о домашнем уюте. Бусидо не ограничивало сферу деятельности женщины кухней, церковью и детьми, как это сделал нынешний немецкий кайзер, но все-таки, согласно ему, идеальная женщина – это хранительница домашнего очага. Это кажущееся противоречие – между домашним уютом и чертами амазонки, – как мы увидим ниже, ничуть не расходится с принципами японского рыцарства.

Бусидо, будучи кодексом, предназначенным преимущественно для мужчин, восхваляло в женщине добродетели далеко не специфически женские. Винкельман замечает, что «идеал красоты в греческом искусстве – скорее красота мужская, чем женская», а Лекки прибавляет, что это справедливо не только по отношению к искусству греков, но и по отношению к их этическим принципам. Так и бусидо превыше всего восхваляло женщин, «освободившихся от слабостей своего пола и проявлявших героическую твердость, достойную самых сильных и храбрых мужчин».

Поэтому молодые девушки учились подавлять свои чувства, закалять нервы и обращаться с оружием, особенно с нагинатой – оружием с длинным древком, – чтобы суметь постоять за себя в случае нежданной опасности. Но смысл этих упражнений в боевом искусстве заключался не в подготовке женщины к сражению на поле брани. У них была двоякая цель: личная и бытовая. Личная цель состояла в следующем: женщина, не имевшая сюзерена, защищала себя сама. Вооружившись, она охраняла свою личную неприкосновенность так же ревностно, как ее муж охранял неприкосновенность господина. Бытовая же цель ее воинской подготовки состояла, как мы увидим ниже, в воспитании сыновей.

Упражнения во владении мечом и иным оружием редко имели практическую цель, но уравновешивали в остальном сидячий образ жизни, который вели женщины. Однако физическими упражнениями женщины занимались не только ради здоровья. В случае необходимости они могли применить свои боевые навыки и в деле. Когда девушки достигали возраста женщины, им дарили кинжал кайкен, который можно было вонзить в грудь обидчика или, если придется, в собственную. Второе происходило довольно часто, но я бы не стал судить женщин строго. Даже христианам, с их отвращением к самоубийству, не стоит относиться к ним сурово, ведь они канонизировали двух самоубийц, Пелагию и Домнину, за их непорочность и благочестие. Когда японская Виргиния видела, что ее целомудрие под угрозой, она не дожидалась кинжала своего отца. Ее оружие всегда было при ней, на ее груди. Девушке стыдно было не знать, как правильно покончить с собой. Как бы плохо она ни смыслила в анатомии, но все же должна была знать точное место, где перерезать горло, уметь перевязать ноги поясом так, чтобы после смертельной агонии ее тело было найдено в целомудренной позе с правильно сложенными конечностями. Разве такая предосторожность не достойна христианки Перпетуи или весталки Корнелии? Я бы не стал задавать такого резкого вопроса, если бы не распространенное заблуждение в том, что японцам якобы неизвестно понятие целомудрия, возникшее из-за наших банных обычаев и прочих мелочей. Наше отношение к наготе и банные обычаи весьма разумно рассмотрены у Финка в книге «Время Лотоса в Японии». Напротив, целомудрие было главной добродетелью женщины самурая и ценилось выше самой жизни.

Одна плененная молодая женщина, понимая, что в руках грубой солдатни ей неминуемо грозит насилие, сказала, что подчинится их воле, если ей будет позволено написать письмо сестрам, которых война раскидала по всей стране. Дописав письмо, она бросилась в ближайший колодец и, утонув, спасла свою честь. Оставшееся после нее письмо заканчивается такими стихами:

 

Завидев туч тяжелых рать,

Ее грозящих запятнать,

Младая, чистая луна Спешит позора избежать.

 

Я не хочу сказать, что идеальная женщина должна была обладать только чертами, роднящими ее с мужчиной. Отнюдь нет! От нее требовались также знание изящных искусств и мягкость характера. Музыка, танцы и литература не оставались без внимания. Женщины сыграли важнейшую роль в истории японской изящной словесности, и лучшие стихи в нашей литературе выражают их чувства. Однако девушек учили танцам (я говорю о дочерях самураев, а не гейшах) только для того, чтобы сгладить угловатость их движений. Музыкой же женщины должны были услаждать слух своих усталых отцов и мужей, и потому занимались ей не ради развития техники исполнения или эстетических целей, а ради очищения сердца. Тогда говорили, что гармонии звуков невозможно достичь, если сердце музыканта не в ладах с самим собою. Здесь можно заметить тот же руководящий принцип, что и в воспитании юношей: приобретенные умения были вторичны по отношению к достигнутому нравственному совершенству. Музыкой и танцами занимались для того, чтобы добавить жизни красоты и красок, но никак не ради тщеславия или экстравагантности. Одного персидского принца как-то пригласили на бал в Лондоне и предложили присоединиться к общему веселью, на что он ответил, что в его стране гости танцуют не друг с другом, а со специально обученными девушками – и я, признаюсь, его понимаю.

Японские женщины получали образование не ради хвастовства или восхождения по социальной лестнице. Плодами его они пользовались дома, только во время досуга, и если и выказывали его на званых приемах, только для того, чтобы подчеркнуть свое гостеприимство. Домашнее хозяйство оставалось ядром их образования. Можно сказать, что в старой Японии все, чему обучалась женщина, будь то умения воинские или мирные, она должна была проявлять дома, никогда не забывая о главном – домашнем очаге. Ради того, чтобы сохранить его честь и неприкосновенность, женщины трудились на износ и жертвовали жизнью. Днем и ночью, решительно и нежно, отважно и печально пели они о своем доме. Дочь жертвовала собой ради отца, жена – ради мужа, а мать – ради сына. С ранней юности женщин учили забывать о себе. Они не знали независимости, их жизнь была служением. Если мужчине требовалась помощь, верная подруга спешила к нему, и уходила в тень, если ему мешала. Нередко, когда юноша влюблялся в девушку, она отвечала ему тем же пылким чувством, но затем понимала, что любовь к ней заставляет юношу забыть о своем долге, и обезображивала себя, чтобы не быть больше привлекательной для него. Адзума, идеальная жена в представлении самурайских девочек, узнала, что влюбленный в нее мужчина замыслил убить ее мужа, чтобы добиться ее сердца. Сделав вид, что она хочет стать пособницей в преступлении, девушка встала на место мужа в темноте, и меч влюбленного убийцы снес с плеч голову преданной жены.

Ниже я приведу письмо, которое написала жена молодого даймё своему супругу перед тем, как покончить с жизнью. Оно не нуждается в комментариях: «Говорят, что здесь, в подлунном мире, все происходит так, как должно, и никакая случайность не в силах нарушить ход событий. Укроемся ли мы под сенью одного дерева, будем ли пить из одной реки – все предопределено за много веков до нашего рождения. Два быстротечных года прошли с тех пор, как нас соединили вечные узы брака, и душа моя следовала за тобой, как тень следует за человеком, а сердце было неразрывно связано с твоим сердцем, любя и будучи любимым. Но я узнала, что предстоящая битва положит конец твоим трудам и днями, и теперь шлю тебе последнее прощание любящей подруги. Я слышала, что Цзи, могучий воин Древнего Китая, проиграл сражение, не желая расстаться со своей любимой Ю. Даже храбрейший Ёсинака навлек на себя несчастье, не сумев вовремя проститься с женой. Зачем же мне, для которой не осталось больше на земле ни надежды, ни радости, удерживать тебя и твои мысли, продолжая жить? Не должна ли я ждать тебя на том пути, по которому пройдет однажды каждый смертный? Никогда, молю, не забывай всех благ, которыми одарил тебя наш добрый господин Хидэёри. Наша благодарность ему должна быть глубока, как море, и высока, как горы».

Жертва женщины собой ради мужа, дома и семьи была такой же добровольной и почетной, как жертва собой мужчины ради своего господина и государства. Как верностью мужчины долгу, так и преданностью женщины дому двигало самоотречение, без которого неразрешима ни одна загадка жизни. Но женщина не была рабом мужчины, как и ее муж не был рабом своего господина. Её роль называлась найдзё, внутренней помощью. Высшим служением было служение женщины, которая отреклась от себя ради мужчины, дабы он мог отречься от себя ради господина, дабы тот, в свою очередь, мог исполнить веление Неба. Я осознаю слабость этого учения. Превосходство христианства перед нашими национальными обычаями нигде не проявляется ярче, чем здесь, ведь оно требует от всех живых душ равной прямой ответственности перед Творцом. Тем не менее здесь есть идея служения тому, что выше собственного блага, даже ценой жертвования своей личностью, а идея служения – это величайшая из всех идей, проповедуемых Христом, священный лейтмотив его миссии. Значит, и в основании бусидо лежит та же непреложная истина. Надеюсь, что мои читатели не обвинят меня в том, что я ревностно защищаю рабское подчинение. Я всецело согласен с Гегелем, который аргументированно доказывает, что история – это процесс укрепления и проявления свободы. Я хочу лишь показать, что все учение бусидо настолько пронизано духом самопожертвования, что требовало его не только от женщины, но и от мужчины. Поэтому, пока влияние принципов бусидо полностью не изжито, наше общество не примет взгляда, опрометчиво высказанного американской защитницей женских прав: «Пусть вес дочери Японии взбунтуются против древних устоев!» Может ли такой бунт быть успешным? Улучшит ли он положение женщины? Возместят ли полученные таким способом права утрату кротости нрава и мягкости манер, доставшихся женщинам в наследство от прошлого? Разве после того, как римские матроны бросили заниматься домашними делами, не началось такое вопиющее моральное разложение, что говорить о нем вслух неприлично? Может ли американская сторонница реформ поручиться, что бунт наших дочерей – это истинный путь и естественный ход истории? Все это серьезные вопросы. Перемены должны произойти, но они произойдут без революций! Посмотрим, действительно ли статус женщины в бусидо был настолько низок, чтобы оправдать мятеж.

Мы часто слышим о почтении европейских рыцарей к «Богу и прекрасной даме», – от несопоставимости этих двух понятий Гиббон краснеет; Хэллам же говорит о грубой морали рыцарей, о том, что галантность подразумевала недозволенную любовь. Влияние рыцарства на положение слабого пола дало пищу для размышлений многим философам. Гизо утверждал, что влияние феодализма и рыцарства было благотворным, а по мнению Спенсера, в воинственном обществе (а может ли феодальное общество не быть воинственным?) женщина неизбежно занимает низкое положение, улучшающееся лишь по мере индустриализации общества. Чья же теория верна в отношении старой Японии, Гизо или Спенсера?

Я отвечу, что правы оба. Военное сословие в Японии ограничивалось самураями и численность его составляла около двух миллионов душ. Над ними стояли даймё, военные феодалы, и кугэ, придворные, – эти сибариты высшего дворянства были воинами только по названию. На нижней ступени стояли массы простолюдинов: ремесленников, торговцев и крестьян, занятия которых были исключительно мирными. Из этого следует, что те характерные признаки общества военного типа, которые перечисляет Герберт Спенсер, у нас относились только к сословию самураев, жизнь же высших и низших классов обладала признаками общества индустриального типа. Положение женщины наглядно иллюстрирует этот тезис – ни в каком другом сословии она не имела меньше свободы, чем в самурайском.

Как ни странно, но с понижением социального статуса положение мужа и жены выравнивалось – как, например, у мелких ремесленников. Среди высшего дворянства разница в положении полов тоже была не слишком заметна, поскольку знатные мужчины вели праздную, изнеженную жизнь и приобретали в буквальном смысле женственные черты. Таким образом, теория Спенсера полностью верна для старой Японии. Что же касается Гизо, то читавшие его описание феодального общества, припомнят, что он рассматривал преимущественно высшее дворянство, поэтому его обобщения справедливы для даймё и кугэ.

Я погрешу против исторической правды, если исходя из моих слов у читателя возникнет впечатление, что положение женщины согласно бусидо было чрезвычайно низким. Конечно, женщина не была во всем равна мужчине, но пока мы не проведем четкую границу между различием в положении и неравенством, по этому вопросу всегда будут возникать недоразумения.

Если вдуматься в то, как редко мужчины оказываются равны в правах, – разве только в суде или на избирательном участке, – обсуждение равенства полов покажется бессмысленным. Декларация независимости США гласит, что все люди сотворены равными, но это не подразумевает равенства их умственных или физических способностей; здесь декларация лишь повторяет слова о том, что все люди равны перед законом, сказанные еще в древности Ульпианом. В данном случае мера их равенства – определенные законом права. Если бы закон был единственной мерой положения женщины в обществе, то его легко можно было бы определить с точностью до сантиметра. Но вопрос состоит в следующем: существует ли истинный стандарт, позволяющий сравнить относительное положение полов в обществе? Правильно ли, достаточно ли сравнить статус женщины и статус мужчины так, как цену серебра сравнивают с ценой золота, и получить результат в виде численного коэффициента? Такой метод расчета не учитывает самую важную ценность, которой обладают люди – их внутренний мир. В силу многообразия условий, необходимых каждому полу, чтобы выполнить свое земное предназначение, стандарт для измерения их относительного статуса должен иметь составную структуру, или, если воспользоваться экономическим термином, это должен быть комплексный стандарт. Бусидо пользовалось двойной шкалой измерения. Оно определяло ценность женщины на поле брани и у домашнего очага. В первом случае цена женщине была невелика, во втором же она была бесценна. Поэтому отношение к женщине тоже было двойственным: с ней почти не считались как с социально-политической единицей, но относились с высочайшим уважением и любовью как к жене и матери. Почему у такого воинственного народа, как римляне, матроны пользовались таким уважением? Не потому ли, что они были матерями? Мужчины склоняли перед ними голову не как перед воинами или законодателями, но как перед своими матерями. Так же и у нас. Пока отцы и мужья находились на поле боя или в военном лагере, управление домашним хозяйством целиком ложилось на плечи матерей и жен. Им доверяли воспитание молодежи и даже ее защиту. Упражнения женщин в боевых искусствах, о которых говорилось выше, в первую очередь были необходимы для того, чтобы они могли разумно руководить образованием своих детей.

Я заметил, что плохо осведомленным иностранцам кажется, что если японцы часто называют своих жен «неотесанными» или как-то еще в этом роде, то это свидетельствует о том, что они не уважают или даже презирают их. Но не будет ли ответ на это ясен, если обратить внимание на то, что японцы так же часто говорят и «мой глупый отец», «мой свинский сын», «ваш покорный увалень-слуга» и так далее?

Мне кажется, что японская идея семейного союза в определенном смысле заходит дальше так называемой христианской. Сказано в Писании: «И прилепится <человек> к жене своей, и будут два одна плоть». Индивидуализм англосаксов не может отказаться от мысли, что муж и жена – два разных человека, поэтому в случае разногласий между ними признаются раздельные права, в случае же согласия они, истощая словарь, принимаются награждать друг друга всевозможными глупыми ласковыми прозвищами и бессмысленными нежностями. Для японского уха очень странно, когда муж или жена в разговоре с посторонним человеком называет свою вторую половину – лучшую или худшую – прелестной, умной, доброй и бог знает какой еще. Разве приличный человек станет хвалиться, какой он умный, какой у него добрый нрав и так далее? Мы считаем, что петь дифирамбы жене – это все равно что расхваливать часть самого себя, а хвастовство у нас считается по меньшей мере дурным тоном – как и у христианских народов, я надеюсь! Я слегка отклонился от темы, но в обычае у самураев было не восхваление, а вежливое принижение собственной супруги.

Учитывая, что тевтонские племена на заре своего существования испытывали суеверное благоговение перед прекрасным полом (хотя сейчас в Германии оно совершенно сошло на нет!), а американцы создавали свое общество при мучительной нехватке женщин (но боюсь, что теперь, когда женщин стало гораздо больше, они быстро лишаются того уважения, которым пользовались их бабушки в колониальную эпоху), уважение мужчины к женщине в западной цивилизации стало главным мерилом нравственности. Но в военной этике бусидо водораздел между хорошим и дурным проходил не здесь, а иначе: вдоль цепей долга, приковывавших мужчину к его бессмертной душе, а затем к другим душам, состоявшим с ним в пяти отношениях, о которых я упоминал в начале книги. Из этих пяти отношений я подробно рассказал здесь о верности, то есть об отношениях между вассалом и господином. На остальных типах отношений я останавливался лишь вскользь, поскольку они характерны не только для бусидо. Эти типы отношений основаны на естественном чувстве любви и потому они связывают людей повсюду, хотя бусидо и придает индивидуальную окраску некоторым их частным проявлениям. В этой связи вспоминается особая нежность и сила дружбы между двумя мужчинами, в которой к узам братства часто примешивалась романтическая привязанность, безусловно, усиленная разделением полов в юности, – разделением, мешавшим любви выражаться естественным образом, как она выражалась в западном рыцарстве или в англосаксонских странах, где общение между полами было свободным. Я мог бы исписать целые страницы историями японских Дамона и Пифия или Ахилла и Патрокла или же поведать языком бусидо о родственных узах, подобных тем, что связывали Давида и Ионафана.

Неудивительно, что добродетели и принципы бусидо находили приверженцев не только среди воинского сословия. ПОТОМУ нам необходимо перейти к вопросу о влиянии бусидо на японский народ в целом.