Глава 13

Меч – душа самурая

Бусидо сделало меч символом силы и отваги. Провозгласив, «меч – это ключ к Раю и Аду», Магомет лишь подтвердил то, что чувствовали японцы. Дети самураев учились владеть мечом с самых ранних лет. В жизни пятилетнего мальчика наступал незабываемый день, когда его облачали в самурайское снаряжение, ставили на доску для игры в го и посвящали в воины, затыкая за пояс настоящий короткий меч вместо игрушечного. После ритуала вручения первого оружия он больше не мог появляться без этого атрибута самурая за порогом отцовского дома, хотя в повседневной жизни его обычно заменял позолоченный деревянный кинжал. Но всего через несколько лет он уже носил на поясе стальной клинок, пусть и не наточенный. Бутафорский меч отбрасывался, и юноша, радость которого в этот момент была острее клинка, отправлялся испытать новое оружие на дереве или камне. В пятнадцать лет он уже становился мужчиной, получал свободу действий, и гордо носил остро отточенный клинок. Обладая этим опасным оружием, он проникался самоуважением и чувством ответственности. Сказано в Писании: «Он не напрасно носит меч». У него за поясом оказывался символ того, что он носил в уме и сердце, – верности и чести. Оба меча, длинный и короткий, называвшиеся дайто и сёто или катана и вакидзаси, никогда не покидали его. Дома они украшали самое видное место в его комнате или гостиной; ночью лежали в его изголовье так, чтобы он мог легко дотянуться до них. Они были его любимыми спутниками жизни, он давал им имена, и едва ли не поклонялся им. Отец истории Геродот оставил любопытные сведения о том, что скифы приносили жертвы железному ятагану. Во многих японских храмах и семействах тайно хранятся мечи, служащие объектом поклонения. Даже к самому простому кинжалу относились с должным уважением. Любое оскорбление оружия приравнивалось к личному оскорблению. Горе тому, кто беспечно перешагивал через лежащее на полу оружие!

Такой драгоценный предмет не мог не стать вскоре объектом внимания и приложения таланта художников, да и тщеславия собственного владельца, особенно в мирные времена, когда пользы от него было не больше, чем от епископского посоха или королевского скипетра. Для рукояти применялась акулья кожа и тончайший шелк, для гарды – серебро и золото, для ножен – лак разных оттенков. Все это почти лишило смертоносное оружие вида, внушавшего ужас, но украшения были пустяками в сравнении с самим клинком.

Оружейник был не простым ремесленником, а вдохновенным художником, его мастерская – святилищем. Каждый день он начинал работу с молитвы и обряда очищения, или, как говорилось, «вкладывал ум и душу в ковку и закалку стали». Каждый взмах молота, каждое погружение клинка в воду, каждый поворот шлифовального круга были важнейшими религиозными актами. Что же наделяло японский меч его непреодолимой магической силой: дух мастера или божества-покровителя? Он был совершенным произведением искусства, способным соперничать с оружием из Толедо и Дамаска, и обладал чем-то большим, чем могло дать ему искусство. Холодный клинок, на котором, едва его вынимали из ножен, собиралась атмосферная влага; безупречная поверхность, отбрасывавшая голубоватый свет; совершенное лезвие, хранящее в себе прошлое и творящее будущее; изгиб клинка, сочетающий утонченное изящество с впечатляющей силой, – все это наполняет нас трепетом и смешанными ощущениями мощи и красоты, благоговения и ужаса. Если бы только его предназначение не было столь смертоносным, если бы он оставался прекрасным предметом, несущим радость! Но клинок, оказавшийся в руке, всегда искушает. Слишком часто он подобно сверкающему лучу вырывался из своих ножен.

Однако больше всего нас интересует вопрос: оправдывало ли бусидо необоснованное применение оружия? Ответ однозначен: нет! Насколько оно подчеркивало важность его верного применения, настолько же осуждало злоупотребление. Подлым трусом или хвастуном считался тот, кто выхватывал оружие без достойного повода. Хладнокровный человек знает, когда нужно вынуть меч из ножен, и это случается нечасто. Выслушаем покойного графа Кацу, жившего в один из самых тревожных периодов нашей истории, когда убийства, самоубийства и подобные кровавые обычаи были в порядке вещей. Одно время он пользовался почти диктаторскими полномочиями и часто подвергался нападениям убийц, но ни разу не запятнал свой меч кровью. Рассказывая о памятных событиях другу, он грубо замечает: «Я так не люблю убивать людей, что до сих пор не убил ни одного. Всех, кому следовало отрубить голову, я освобождал. Однажды друг сказал мне: «Ты никого не убиваешь. Разве ты не ешь ни перца, ни баклажанов?» Да, есть люди, чья жизнь ничуть не дороже их! Но, видишь ли, тот малый сам был убит. А что я жив, так это только от того, что не люблю убивать. Я так крепко привязал рукоять меча к ножнам, что его трудно вынуть. Я решил, пусть меня ранят, но сам я ранить не буду. Да! Некоторые люди не лучше блох и комаров, они кусаются – но какая беда от их укусов? Почешется, да и все; для жизни неопасно». Это слова одного из тех, чей самурайский дух закален в пламенном горниле побед и поражений. Известный афоризм «поражение это победа» означает, что истинная победа состоит в том, чтобы не вступать в противоборство с необузданным врагом. Такие пословицы, как «лучшая победа бескровна» – свидетельство того, что в конечном итоге высшим идеалом бусидо был мир.

Увы, но этот высокий идеал проповедовали исключительно монахи и моралисты, в то время как самурай продолжал упражняться в военном ремесле и восхвалять его. Доходило до того, что даже к идеалу женственности примешивались черты амазонок. Именно положению и воспитанию женщины будет уместно посвятить следующие несколько абзацев.