Книга: Бабочка на штанге
Назад: Третья часть. Колёса
Дальше: Четвертая часть. Живая вода

Тропинки и рельсы

 

И мы двинулись с утра.

 

На мамин вопрос, куда это я «намылил пятки ни свет, ни заря» я ответил неопределенно. Мол, погуляем с Чибисом. А что такого? Разве не могут люди погулять, не заботясь ни о чем, в первый день каникул? О походе в Колёса я решил сообщить с пути или когда окажемся в поселке (и то, если мама начнет звонить, спрашивать). Врать я не хотел, но раскрывать заранее свои планы было опасно. Сразу начались бы охи-ахи, а то запреты…

 

Я спросил Чибиса, как ему удалось обмануть бдительность Агнессы Константиновны. Он удивился:

 

— А я не обманывал! Сказал, что иду с ребятами в поселок Колёса искать твоих знакомых, вот и все…

 

— И она отпустила?!

 

— А чего такого? Это ведь не пиво пить… Клим, она же в общем-то понимающая тетка.

 

Саньчик и Соня вообще ни у кого не отпрашивались: бабке они были «до фонаря».

 

Мы встретились в «Арцеулове». Яна не было, но Ли-Пун покормил нас котлетами из соевой говядины и дал на дорогу пакет с провизией: два батона, ломтики искусственной буженины и бутыль с водой «Серебряный ключ». Потом скосил глаза на Шарнирчика — тот раскладывал на столах бумажные салфетки.

 

— Не проболтайтесь при нем, куда собрались. Запросится с вами и не отвяжется…

 

Мы незаметно выбрались из кафе. Так же незаметно, понимающе, выскользнул за нами Бумсель.

 

Саньчик и Соня уверенно зашагали впереди. Повели нас через мост на Камышинской, потом по переулкам Большого Городища — вдоль заборов, над которыми набухали гроздья сирени. Я подпрыгнул, сорвал кисть, опять зажал губами трубчатый стебелек крохотного цветка (правда, уже не с пятью лепестками, а обычного, с четырьмя). Объяснил ребятам, как надо втягивать тонкую холодную струйку. Им понравилось. Саньчик сказал, что это «увеличивает прохладу организма».

 

А прохлады хотелось! С утра солнце жарило с полным летним накалом.

 

Увесистый пакет с едой несли по очереди Чибис и я. Саньчик тоже сунулся было, но я показал ему фигу. Саньчик не обиделся.

 

По улице Чернышевского мы вышли к Товарной станции и мимо облезлых цистерн, щелястых вагонов и будок двинулись на запад. По заброшенному рельсовому пути. Пахло молодой полынью, просмоленными шпалами и железом. Поржавевшие рельсы с одуванчиками между шпал постепенно отошли от главных путей и вдруг, среди густых корявых кленов, оборвались перед полосатым бревном на покосившихся столбиках.

 

— Господа пассажиры, просьба, покинуть вагоны. Дальше поезд не пойдет, — сообщил Чибис. У него сегодня было веселое настроение. Впрочем, и у всех у нас неплохое. Объявление Чибиса почему-то очень обрадовало Бумселя. Он взвизгнул и стал носиться среди зарослей. Потом вернулся — с прилипшими к носу травинками — сел и глянул выжидательно: «Вы собираетесь идти дальше?»

 

От тупика, вела заросшая тропинка. Мы вереницей (Саньчик и Соня впереди) двинулись по тропинке, путаясь кроссовками в плетях мышиного гороха. Кленовые лапы гладили наши макушки.

 

Похоже, что здесь давно никто не ходил.

 

— Братцы, а вы хорошо помните дорогу? — спросил я у наших проводников.

 

Саньчик независимо дернул плечами под джинсовыми лямками:

 

— А чего ее не помнить?

 

Соня добавила:

 

— Она одна такая…

 

Впрочем, путь, по которому брат и сестра вели нас, трудно было назвать дорогой. Тропинка скоро затерялась в рябиновых джунглях. «Приехали», — подумал я. Но Саньчик и Соня продрались сквозь чащу, и все мы оказались на краю луга.

 

Трава была уже высокая, в ней пестрели ранние цветы. Много ромашек, причем не только белых, но и желтых.

 

— Вон туда! — Саньчик рубанул ладонью воздух. — На ветряк.

 

Далеко, почти у горизонта, маячила вышка ветродвигателя.

 

— Да, Это наш первый ор-ти-ен-тир, — подтвердила Соня.

 

— О-ри-ен-тир, балда, — поправил сестру грамотный первоклассник (то есть уже второклассник) Саньчик.

 

— Сам балда, — не осталась в долгу Соня.

 

В первый день знакомства мне показалось, что они очень дружные. Но потом я стал замечать, что дружные — не всегда. Порой переругивались по пустякам. Впрочем, не сильно. Если начинали ссориться всерьез, подбегал Бумсель, садился на задние лапы, смотрел по очереди на спорщиков и начинал скулить. Тогда его принимались гладить и успокаивать с двух сторон.

 

«Ортиентир» казался маленьким и недостижимым, но мы храбро шагали к нему сквозь щекочущую траву. Цепочкой. Саньчик, Соня, Чибис (с «продуктовым» пакетом на плече) и я. Только Бумсель нарушал порядок — носился в луговой зелени кругами, то обгонял нас, то отставал, гавкал на бабочек и чихал среди ромашек.

 

Стоявший в дальних далях ветряк вдруг начал быстро приближаться, вырос перед нами до неба, и мы остановились у его ржавого решетчатого подножья.

 

— Давай пакет, — сказал я Чибису. — Моя очередь нести…

 

— Тебе будет легче, — сказал Чибис. — Потому что сейчас мы слопаем половину еды. Кто как, а я помираю от голода.

 

Оказалось, остальные тоже помирают. И прямо здесь, у пахнувшей старым железом опоры, мы съели разломанный батон и всю соевую буженину. Бумсель получил свою долю (и немалую). Потом Соня напоила его из ладоней. Мы вылакали успевшую нагреться воду из горлышка. Я пинком отправил в траву опустевшую пластиковую бутылку.

 

— Не замусоривай планету, — сказал Чибис.

 

Я раскаялся и пошел искать бутылку в зарослях. Планета отомстила мне прошлогодними травяными колючками. Бумсель, который шел следом, тут же слизал с моей ноги крохотные красные капельки.

 

— Спасибо, ты верный друг, — сказал я. Бумсель радостно кувыркнулся.

 

Я принес бутылку к ветряку. Из опоры, метрах в двух от земли торчал короткий штырь.

 

— Подсади, — попросил я Чибиса. Он ухватил меня поперек живота, приподнял рывком. Я точнехонько надел бутылку горлышком на штырь. И мы с Чибисом упали в траву. Глядя вверх, Чибис проговорил:

 

— Как большая лампа для маячных сигналов.

 

Я вдруг подумал, что Чибис красивый. Конечно, не той красивостью, как симпатичные мальчики в рекламах. Внешне-то он был как раз «непонятно что». Взъерошенный, тонкошеий, с острым лицом и потрескавшимися губами. Но в сине-зеленых глазах его светилось какое-то особое… ну, не знаю, как сказать. «Понимание сказки», что ли. И желание, чтобы всем было хорошо… Я вдруг испугался, что он разгадает мои мысли, и снова посмотрел на бутылку.

 

— Правда, похожа на лампу. Только жаль, что не будет гореть, — сказал я.

 

— Кто ее знает, — отозвался Чибис. — Здесь такие места. Рогатка в кармане опять шебуршит, как пленная стрекоза…

 

Места в самом деле были необычные. То есть все вроде бы обыкновенное, только ощущалась какая-то… нездешность. Звенела тонкая тишина. В этой тишине чудилось, что даже слышен шелест бабочек, они во множестве летали вокруг — желтые, белые, коричневые. А старый ветряк мне казался сооружением, которое здесь оставили марсианские гости…

 

Грело солнце, пахла трава, и не хотелось вставать и куда-то еще идти. Я понял, что опасно поддаваться такому расслаблению. Толчком поднял себя:

 

— Люди, надо шагать… — И помахал мобильником с часиками на дисплее. — Мы прошли около часа, значит впереди еще больше, чем полпути.

 

— Впереди будет интереснее, — пообещал Саньчик. — Там много всяких штук…

 

— Каких? — оживился Чибис.

 

— Разных, — сказал Саньчик.

 

— Будет рельс, — непонятно объяснила Соня.

 

— Рельсы? — уточнил я.

 

— Рельс. Один, — сказал Саньчик. — По нему легко идти…

 

В самом деле, луг за ветряком кончился и среди обступивших нас рябин мы увидели ржавый одинокий рельс. Он, слегка вихляя, убегал неизвестно куда.

 

— Это дело рук… то есть щупалец инопланетян, — сказал я. — Они ездили по монорельсу в своей обтекаемой капсуле и вели эту… геодезическую разведку.

 

— Они похищали заблудившихся детей, — сообщил Чибис. — Увозили на планету Раппа-Нуппа и продавали там, как домашних животных.

 

— Не хочу, — по-детсадовски хныкнул я.

 

— Тебя не спросят, — объяснил Чибис. — Что писал Корней Чуковский? «Не ходите, дети, в Африку гулять…»

 

— В Африке акулы!.. — подхватил Саньчик. Но Соня вернула нас в реальность:

 

— Здесь не Африка. И мы не заблудившиеся…

 

Она впереди всех скакнула на рельс и пошла по нему, как по канату. Саньчик — за ней. Бумсель пошел с ним рядом. Саньчик сказал:

 

— Бумсель никому не даст нас в обиду… Да, Бумсель?

 

Тот тявкнул в знак благодарности за доверие. Умчался вперед и у пенька рядом с рельсом поднял лапу. Я вдруг понял, что у меня похожее желание. Сказался утренний чай плюс выпитая недавно вода.

 

— Эй, народ! Я немножко отстану и догоню через минуту…

 

— Зачем отстанешь? — встревожилась Соня.

 

— Тебе объяснить подробно? — вмешался Саньчик. — Совсем неграмотная…

 

Соня, кажется, порозовела.

 

— Бумсель, иди с Климом, — велел Чибис. — Чтобы его там не съели инопланетяне.

 

Бумсель послушался. Я замечал уже не раз, что Чибиса Бумсель слушается больше, чем меня (и даже ревновал малость).

 

Мы с Бумселем отстали и отошли в сторонку сквозь рябиновые джунгли. Там на крохотной лужайке стояла низкая будка с оборванными проводами, с остатками штукатурки на кирпичах. Я первым делом «пообщался с инопланетянами», потом шагнул к будке. На щелястой двери висел замок размером со свернувшегося котенка. Я покачал его (наверно, два кило весом). Потом закричал:

 

— Эй! Идите сюда! Обнаружена база астронавтов с Раппы-Нуппы! — И услышал, как все ломятся сквозь кусты.

 

Они вывалились из чащи — с прошлогодними листьями в волосах.

 

— А где астронавты? — требовательно спросил Саньчик.

 

— Наверно, внутри, — сказал я.

 

— Ой-я… — шепнула Соня.

 

— Надо посмотреть, — рассудил Чибис.

 

— Замок же… — сказал я.

 

Чибис напомнил:

 

— А твой ключик?

 

Ключик кота Арамиса был со мной! Лежал в кармане (завернутый в платок, чтобы не кололся сквозь подкладку своим жалом). Я достал, развернул. Посмотрел на скважину в замке, потом на Чибиса:

 

— Но… так нельзя, наверно. Будка-то не наша…

 

— Если нельзя, он не сработает… Но мы же ничего плохого не хотим. Просто посмотрим…

 

— А если инопланетяне? — почти всерьез сказал Саньчик (а Соня опять шепнула «Ой-я…»).

 

— Ну и что? — рассудил Чибис. — В крайнем случае отдадим на обед им Бумселя…

 

Бумсель с негодующим визгом отлетел на три метра. Сел, обиженно блестя черными глазами. Шуточки, мол, у вас…

 

Я примерился ключиком к замку. Скважина была большущая, но стальной волосок за что-то зацепился внутри. Туловище замка упало (конечно, мне на кроссовку — ой-ёй-ёй!!), а скоба, похожая на перевернутую букву U, осталась висеть в кольцах засова. Я заплясал, потом выдернул скобу и надавил плечом на дверь.

 

Из темноты дохнуло плесенью и влажными кирпичами. Я надавил сильнее, дверь отошла

 

— Эй… — сказал я в сумрак на всякий случай. Пришельцы не отозвались, и я шагнул в будку. У меня на поясе был фонарик. В его свете стало видно, что никакой романтики здесь нет. И что никто здесь не был тыщу лет. Пыль и паутина. Валялись по углам помятые канистры. Стояли у стены несколько лопат. Рядом с дверью лежала маленькая одноколесная тачка.

 

Мы пошарили вокруг фонариками — моим и Чибиса. Потом Чибис крутнул колесо тачки. Оно было желобом на ободе.

 

— Смотрите-ка, нормально вертится, — удивился Чибис. — Наверно, сохранилась старая смазка.

 

— Похоже, что на этой штуке возили инструменты и всякий груз для ремонта рельсов, — догадался я.

 

— Рельса, — сказал Чибис. — Инопланетного… Наверно, у него особые свойства.

 

— Какие?! — подскочил Саньчик.

 

— Ну, вы же чувствовали, как легко по нему идти. Не то, что по земле. Будто слабеет гравитация.

 

«Это он правду сказал», — вспомнил я. А Чибис предложил:

 

— Давайте, возьмем тачку. Она легонькая. Посадим в нее Вермишат, по очереди, и покатим! Чтобы не уставали.

 

— Мы не устали, — заявила Соня.

 

— Но разве вам не хочется прокатиться по инопланетному пути?

 

— Ага, мы хочем! — обрадовался Саньчик.

 

— Хотим, — сказала Соня. — Кто из нас неграмотный?

 

— Цепляла-прилипала…

 

— Будете спорить — пойдете по рельсу пешком. Причем в обратную сторону, — пригрозил я.

 

— А вы без нас не найдете дорогу, — сообщила Соня.

 

— Рельс выведет, — сказал Чибис.

 

— А вот и не выведет! — подпрыгнул Саньчик. — Он кончается задолго до Колёс.

 

— До чего неорганизованные дети, — проговорил я голосом мамы Риты. Педагогическая нотка сразу утихомирила Вермишат. Они дружно потащили к двери тачку…

 

— Все-таки нехорошо как-то, — засомневался я. — Все-таки чужая телега…

 

— Да она давно уже ничья! — рассудил Чибис. — И к тому же… мы ее вернем на обратном пути.

 

 

 

Дальнейший путь был интересным, легким и недлинным. Рябиновые заросли скоро кончились, рельс потянулся по пустырям с развалившимися сараями. Потом — через травянистые бугры, канавы и буераки. Саньчик и Соня по очереди ехали в тачке и от удовольствия болтали задранными ногами. Везти их было совсем нетрудно. Похоже, что в рельсе и правда гнездилась какая-то антигравитация, потому что тачка ехала как по воздуху. Мы с Чибисом катили ее, сменяя друг друга. Иногда нарочно качали тележку, чтобы усилить «ощущение полета».

 

Бывало, что рельс проскакивал через овражки, и мы по нему тоже проскакивали над пустотой. Балансировали, но ни разу не сорвались и не уронили тачку. Если в ней была Соня, она перепугано визжала. Если Саньчик — он храбро орал «ура»!

 

Иногда на буграх громоздились непонятные железные сооружения. Решетчатые фермы, ребристые баки на хромых треногах, громадные зубчатые колеса, и какие-то механизмы, похожие на нефтяные насосы-качалки. А одна конструкция (великанская!) напоминала скелет динозавра с задранными лапами. Я, передавая Чибису рукояти тачки, заметил, что здесь наверно было поле битвы между пришельцами с Раппы-Нуппы и одной из четыреста семнадцати галактик (тех, что разбегаются вместо того, чтобы съезжаться). Но Чибис возразил:

 

— Нет, скорее всего, рельс цепляет по краешку Безлюдные пространства…

 

— А это что такое? — удивился я.

 

— Ну… Ян как-то про них рассказывал. Такие малолюдные зоны, где отдыхает Земля. Будто бы они находятся в параллельных мирах…

 

Я подумал: нырнуть в загадочные пространства для разведки или лучше миновать их сторонкой? И решил, что нырять пока не надо. Потому что больше всяких параллельных миров меня интересовал мир, где поселок Колёса. Тот, в котором девочка Рина Ромашкина.

 

«А была ли девочка?.. А если была, то что ей до меня? Особенно сейчас, почти через год после того, как расстались?» Ну, а мне что до нее?» Я и сам не знал.

 

Чтобы задавить в себе беспокойство, я опять перехватил у Чибиса управление тачкой, в которой восседал Саньчик. Зашагал по рельсу и замурлыкал:

 

 

Тренируйся, бабка, тренируйся Любка…

 

 

— Это что за песня? — спросил Чибис.

 

— Старая… Про пенсионеров-туристов. Мы ее в лагере голосили…

 

— Спой, — сказал Чибис.

 

— П-жалста! — Я решил не стесняться и запел во всю мочь. Про бабку, про деда — сизого голубочка. Песня всем понравилась. Может, потому, что была она под ритм ходьбы. И слова простые — их быстро запомнили и Чибис, и Соньки-Саньки. А где не помнили — угадывали с ходу. И через три минуты мы уже вместе горланили от души:

 

Где тренироваться, милый мой дедочек,
Где тренироваться, сизый голубочек?

 

Тревоги меня отпустили, и, чтобы не привязались вновь, я придумывал новые слова:

 

Где ж куплю я шорты, милый мой дедочек?
Где куплю кроссовки, сизый голубочек?

 

В «Спорттоварах», бабка, в «Спорттоварах», Любка!
В «Спорттоварах», ты моя сизая голубка! —

 

находчиво орали за дедочка мои попутчики.

 

Где возьму я деньги, милой мой дедочек?
Ведь повсюду кризис, сизый голубочек!

 

Нарисуешь, бабка, нарисуешь, Любка,
Нарисуешь, ты моя сизая голубка!..

 

На этом песня кончилась, потому что рельс вывел нас из-за бугра в открытое поле.

 

 

Саньчик сказал правильно: рельс обрывался задолго до поселка. Но и заблудиться было нельзя, потому что Колёса уже виднелись на краю поля. Где-то в километре от нас. То, что это именно Колёса, я понял сразу. Вернее, почувствовал. Как-то странно толкнулось сердце. И прежняя тревога тихонько заныла снова.

 

— Значит, почти пришли… — сказал я небрежным тоном.

 

— Ага! — вместе откликнулись Вермишата.

 

Впереди среди высоких тополей виднелись дома — в основном одноэтажные, но были и большие, городского типа. А из-за крыш поднимались, как громадные белые свечи, три или четыре колокольни. Горели на крестах солнечные блики.

 

От конца рельса потянулась через густые лютики стежка и оборвалась у речки с пологими берегами. Здесь, под бревенчатым мостиком, спрятали мы тачку. Саньчик объяснил:

 

— Если явимся с ней в поселок, у нас будет глупый вид…

 

От мостика повела к поселку дорога с еле различимыми в траве колеями. Бумсель запрыгал по ней впереди всех. Вермишата тоже запрыгали. Бодрые и неутомимые. А чего им! Чуть не полпути проехали в тачке…

 

У края поселка мы увидели асфальтовое шоссе и кирпичный павильончик с навесом. На павильончике — белая доска с черными буквами:

 

 

КОЛЁСА

 

Автостанция

 

 

И фыркал мотором пыльный «Икарус».

 

— Ну вот. Значит, ходят все же сюда автобусы, — с сердитой ноткой заметил Чибис.

 

— Наверно, он из Ново-Камышина, — сказал Соня. — Видели церковные башни за домами? Это Ново-Камышин, там старинный заповедник и монастырь. Монахи карпов разводят в прудах.

 

Я подумал: зачем автобус, если монастырь в двух шагах? Но сказать ничего не успел, нас окликнули. Рядом с навесом стояли два стеклянных киоска — один с газетами, другой с банками и бутылками, и вот из «баночно-бутылочной» стекляшки высунулась круглолицая тетенька:

 

— Путешественники! Хотите мороженого?

 

Мы хотели. Но Саньчик озабоченно спросил:

 

— А сколько стоит? У нас денег мало…

 

— Для вас за полцены, — пообещал тетенька. И дала нам льдисто-молочные брикеты в мокрых обертках. Саньчик (он хотел быть самостоятельным), натягивая на плече лямку, полез в карман. Тетушка, засмеялась: «Не надо», и хлопнула его толстым пальцем по носу. Мы сказали спасибо и потопали по кирпичной дорожке среди тополей.

 

В общем, селение Колёса встречало нас дружелюбно. Солнце протыкало листву золотыми шпагами, одуванчики цвели в канавах целыми грудами. Во дворах покрикивали петухи. Но кусать мороженое на ходу было неудобно. Мы присели на лавочку у палисадника с сиренью. Бумсель сел перед нами, прижав к груди передние лапы. Взгляд его был красноречив: «Люди, у вас есть совесть?» Мы спохватились. Вермишата сорвали лопух, и каждый из нас положил на него порцию для Бумселя. Тот мигом забыл обиду, завертел хвостом.

 

Мороженое быстро таяло, мы торопились. Саньчик взвизгнул: холодный сгусток упал ему на колено.

 

— Не глотай такие куски, опять схватишь ангину, — тоном взрослой сестры сказала Соня.

 

— Не учи ученого… — облизнулся братец.

 

— Да чего упрямый!

 

— А ты вредная воспитательша…

 

— Не скандальте, — предупредил Чибис. — А то мы с Климом сделаем из круглых Вермишелей плоскую лапшу. Путем хлопанья по мягкому месту…

 

Саньчик с независимым видом доел мороженое и вытер пальцы о штаны. Мы поступили так же. Потом снова зашагали по улице (которая называлась Луговая). Ну, улица как улица, уютная такая. Безлюдная. Только прокатил навстречу на велосипеде растрепанный дед в очках. С бочонком на багажнике. Взглянул на нас, но скорости не сбавил…

 

Через минуту мы обратили внимание, что Луговая — все же не совсем обычная улица. Здесь виднелось много колес. В основном — деревянных, от старых телег. Они были прибиты, к заборам, к створкам ворот, а одно даже к телеграфному столбу. Два колеса висели на нижних сучьях тополей. Обычай, что ли такой? Может, связанный с названием поселка?

 

Были и автомобильные колеса. Одно (от легковушки) — приколоченное между окнами бревенчатого дома, другое (похоже, что от автофургона) — прислоненное к водонапорной колонке. А в одном месте мы увидели у края дороги старый железный плуг, какие цепляют к тракторам. Он лежал вверх лемехом и большущими колесами. Видимо, заброшенный. На одном колесе резвились воробьи, скакали по широкому ободу и спицам. И колесо медленно вертелось! Неужели от невесомых птах? Ну и ну!

 

— Как не вспомнить бабочку на штанге… — сказал я Чибису. Тот кивнул. А Вермишата, кажется, не удивились…

 

Послышалась ребячья разноголосица. Из-за поворота вытянулась пестрая детсадовская вереница. Малышня лет пяти. С ними — молодая и улыбчивая воспитательница в большущих очках — тоже похожих на колеса (совпадение или так нарочно?). Весь этот народ приблизился и начал тормозить сандалетками, разглядывая нас и (главным образом) Бумселя.

 

— Ребятки, что надо сказать? — напомнила воспитательница.

 

— Здра-асте! — раздался жизнерадостный вопль.

 

— Здрасте! — обрадовались мы, а Соня спохватилась: — Бумсель!..

 

Бумсель кувыркнулся, встал на задние лапы, а правой передней заболтал в воздухе. Малыши захлопали. И мы разошлись, помахав друг другу…

 

Улица вывела на травянистую площадь. На ней кое-где тоже росли тополя, а по краям стояли белые двухэтажные дома с башенками и балконами. И по-прежнему виднелись над крышами колокольни Ново-Камышина.

 

Через площадь, в одуванчиках и подорожниках вела натоптанная дорожка, и мы пошли — по ней и рядом с ней, по траве. И скоро оказались у памятника.

 

Это был могучий пень. От дуба или от тополя, не поймешь. Ростом до моих плеч, а диаметром по верхнему срезу — метра полтора. Внизу же — какой разлапистый, что сразу не разберешься: где земля, а где уходящие в нее корни. Видно было, что спилили великана давно. Кора облезла, темная от старости древесина казалась отполированной.

 

Пень сам по себе был замечательный. Однако он служил только подставкой. То есть, выражаясь грамотно, пьедесталом. Для ржавого трехколесного велосипеда.

 

Наверно, велосипедик был такой же древний, как спиленное дерево. Совсем простой по конструкции — с плоскими, без резиновых шин ободьями колес, с толстыми, как у тележки спицами. Рама — из железной гнутой полосы, педали — два торчащих стержня. Седло — ржавый треугольник с закругленными уголками. И руль такой же ржавый, дуга без привычных рубчатых рукояток. Правда, на руле блестел, будто назло ржавчине и старости, новенький велосипедный звонок…

 

Мы сразу поняли, что пень и велосипедик — это памятник. Потому что к пню была прикручена большими винтами гладкая доска с выжженной надписью:

 

Девчонкам и мальчишкам планеты Земля

 

Вот это да! Ни мало, ни много!

 

— Это здешние ребята смастерили, давно еще, — сообщил с довольным видом Саньчик. Словно имелась тут и его заслуга.

 

Конечно, не было сомненья, что поставили памятник именно девчонки и мальчишки. Как бы в знак союза со всеми ребятами, которые есть на разных материках. Есть и были, в разные времена.

 

Чибис азартно задышал у моего уха. Выговорил почему-то шепотом:

 

— Здорово придумали, да? За такую идею полагается Нобелевская премия…

 

— Да… — кивнул я.

 

Была в памятнике какая-то… ласковость, что ли.

 

Чибис шепнул опять:

 

— Мне знаешь, что показалось?

 

— Что?

 

— Клим, не смейся только…

 

— Чибис…

 

— Будто по ночам сюда незаметно приходят разные ребятишки. Отовсюду. Которые сейчас и которые были раньше… Садятся на этот велосипед и… едут кататься по Млечному пути…

 

— И Агейка… — сказал я. Эта мысль возникла в один миг. Почему-то я застеснялся и не сразу решился взглянуть на Чибиса. А когда решился, весь мир пропал у меня из глаз. Потому что на глаза легли твердые теплые ладошки.

 

Я не удивился. Помолчал секунды две и вздохнул:

 

— Ринка…

 

Пуппельхаус

 

 

Она была в перемазанных краской обрезанных джинсах, коротенькой, вроде лифчика, пестрой кофточке, в желтой косынке на волосах и, конечно же, в своих круглых очках (вроде как у встреченной недавно воспитательницы). Стекла искрились. Рина улыбалась.

 

— Я тебя сразу узнала…

 

— Как? — пробормотал я.

 

— Ну, как! По форме!

 

Я ведь и правда был в «андромедовской» одежке. Только галстук не на шее, а вокруг головы, как бандана.

 

— Ты совсем такой же, — сказала она.

 

— И ты… Рина, это мои друзья, мы вместе пришли, — торопливо заговорил я, чтобы не поддаваться смущенью. — Это Максим Чибисов, который отзывается только на пароль «Чибис». А это Саньчик и Соня, коллективный позывной «Вермишата»…

 

— Я вас помню, — сообщила Вермишатам Рина. — Вы прошлым летом приезжали к дяде Мише Лебядкину, рыбачили с ним.

 

— Мы тебя тоже помним… маленько, — сказал Саньчик. — А это Бумсель…

 

Бумсель встал на задние лапы, изъявил полую готовность к знакомству и дружбе с девочкой Риной. Рина потрепала пуделя по ушам, и он описал вокруг нее черную косматую орбиту.

 

Потихоньку подтягивались к нам с разных сторон ребята — в основном «вермишельного» возраста. Смотрели с вежливым интересом. Бумсель подскакивал к ним, позволял гладить и лохматить себя …

 

— Чего мы стоим на солнцепеке? Пошли в наш Пуппельхаус, — предложила Рина.

 

— Куда? — вместе удивились Саньчик и Соня.

 

Рина объяснила всем нам сразу:

 

— Это по-немецки значит «кукольный дом». Один здешний мальчик придумал такое название. Он знает язык, у него бабушка из поволжских немцев…

 

— А почему «кукольный»? — спросил Чибис.

 

— Ну… мы хотим там устроить что-то вроде клуба. С кукольным театром…

 

— Веселое название. Как из сказки, — одобрил Чибис.

 

Рина быстро взглянула на меня: «Помнишь»?

 

— Театр, как в «Андромеде»? — сразу сказал я. — «Дедка за репку»?

 

— Ну… да. Только чтобы все, как в настоящем театре: крыша, сцена…

 

Я осторожно спросил:

 

— Рин, ты, значит, по-прежнему умеешь вот так… — Я повел в воздухе ладонями, будто командовал бумажными куклами.

 

— Ой, да у нас это многие умеют! Некоторые даже большими куклами командуют, из деревяшек и тростника…

 

Меня потянуло за язык.

 

— И, наверно, лучше всех тот, кто примагничивает утюги?

 

Рина не учуяла моей слабенькой ревнивой подначки.

 

— Нет, он-то вот и не умеет. Он только с железом хорошо обращается. Этот велосипед как раз он и отыскал три года назад. Мы гуляли в поле, а Костик вдруг замер и говорит: «Подождите»… И вытянул руки, будто навстречу кому-то. И мы смотрим: по траве едет к нам трехколесный малыш… Мы тогда сразу же придумали, что будет такой памятник. Пень раньше просто так торчал на площади, а тут пригодился…

 

— Здорово придумали, — сказал Чибис. — Посмотришь, и что-то… даже внутри щекотится.

 

«Чибис ужасно боится щекотки», — чуть не выпалил я. Но хватило ума сдержаться. К тому же ведь и у меня что-то «щекотало», когда смотрел на велосипедик…

 

Мы пошли через площадь.

 

— А зачем здесь везде колёса? — спросил я. Потому что увидел еще одно колесо, оно валялось прямо в одуванчиках.

 

— Обычай такой, — охотно разъяснила Рина. — В прошлые времена здесь жили мастера, которые строили телеги для обозов. С той поры и осталось много колес. Говорят, что в них добрая сила. Ну, вроде как особая энергия… Но у нас тут не только тележные колеса. Есть такое, что ахнешь! Памятник деревенской старины… Вот перейдем площадь, и увидите.

 

Но площадь была широкая, мы шли и шли под солнцем (а колокольни Ново-Камышина словно плыли не отставая от нас — неподалеку, но будто в ином пространстве). Здешние ребята шагали с нами, но чуть в сторонке, не мешали разговору. Смирные такие и улыбчивые…

 

Наконец я решился сказать про главное:

 

— Рин… я, конечно, свинья. Не позвонил, ни появился ни разу за целый год… Но у меня же не было твоего номера. А как сюда добираться, никто не мог объяснить. Только вот Вермишата сегодня показали дорогу…

 

— Нет, это я свинья, — решительно заявила Рина. — Я два раза была в городе, хотела отыскать тебя. Даже нашла нашу старшую вожатую, у нее сохранились лагерные списки с адресами. Но в твоей квартире оказались другие люди.

 

— Да, мы переехали…

 

— А второй раз хотела зайти в твою школу, но она была закрыта, потому что каникулы…

 

— Рин, а почему до вас так трудно добираться? Ну, прямо как секретная база какая-то…

 

— Никакая не секретная. Просто несколько лет назад развелось много охотников скупить здесь участки и понастроить всякие дачи и коттеджи. Богатые бездельники. А у нас тут производство: консервные фабрики, пасеки, молочные фермы… Наши жители заволновались, мэр созвал собрание, и на нем решили: поставить блокаду. Обратились в Эс Эс Гэ…

 

— Это что такое?

 

— Союз свободных городов, есть такие. Инск, Реттерберг, Малые Репейники, Ново-Туринск, Овражки… Это те, где самоуправление. Правда, у нас не город, а поселок, но они все же помогли…

 

— Как помогли? — спросил я и почему-то вспомнив про Яна и лабораторию «Прорва». — Колдовство, что ли, какое-то или особая энергетика?

 

— Энергетика… И колдовство, наверно, тоже… Но я в этом ничего не понимаю. Понимает только мэр, Валентин Валентиныч, да Совет городов…

 

Мы с Риной шли рядышком, а Вермишата и Чибис — чуть в сторонке. Говорили о чем-то своем. Видно, не хотели мешать нам…

 

— Сворачиваем, ребята! — сказала Рина.

 

Мы оказались в широком переулке с бревенчатыми домами, с деревянными петухами на крышах. Здесь, на потемневших от преклонного возраста воротах, тоже виднелись колеса — большие и маленькие. Но самое главное колесо не поместилось бы ни на каких воротных створках! Если его прислонить к дому, оно оказалось бы ростом от завалинки до трубы!

 

Черное от старости колесо вертикально держалось на врытых в землю столбах. Его окованная ось уходила под маленькую двускатную крышу. Я догадался, что это навес над колодцем. Сруб колодца был сверху закрыт деревянным щитом, на нем красовался могучий замок (вроде того, что был на будке, где мы прихватили тачку). Вместо спиц в колесе перекрещивались двойные балки. На них виднелась узорчатая резьба. А в обод снаружи были врезаны поперечные рукояти — чтобы вертеть колесо. Видимо, когда-то к оси прикреплялась цепь с бадьей…

 

— Ух ты… — сказал я (и Чибис, кажется, тоже).

 

— Памятник старины, — объяснила Рина. — Ему двести лет. Раньше в колодце брали воду, но потом он обмелел, оттого что рядом проложили водопровод. И мэр велел запереть крышку, чтобы никто туда не совался. А то здешний народ такой — сперва лезут на колесо, а потом свешивают головы в колодец… — И она глянула на ребятишек, что шагали сбоку от нас.

 

«Народ» будто ждал команды. С индейскими криками десяток пацанят и девчонок бросились к ободу, заподскакивали, повисли на рукоятках. А некоторые запрыгнули внутрь обода, закувыркались на спицах-балках. Колесо скрипуче завертелось. А я подошел к срубу, лег животом на теплую дощатую крышку. Рядом с замком чернело квадратное отверстие — размером с почтовую открытку.

 

Я глянул в эту дыру. В ней было темно, несло из нее холодом и влагой.

 

Чибис и Рина по бокам от меня стукнули о крышку коленками. Рина сказала:

 

— Раньше самые отчаянные мальчишки лазали по колодцу вниз, там внутри, в стенках, скобы. Спустятся до воды, черпнут ладошками и пьют. Считалось, что вода прибавляет сил и заживляет ссадины. В общем, живая вода…

 

— Разве нельзя просто зачерпнуть кружкой и поднять через отдушину? — спросил Чибис.

 

— Можно. Только считается, что, если спустишься там, волшебство сильнее…

 

Я сел на доски, раскинув ноги. Мне вниз не хотелось. Здесь, у колодца, было солнечно и весело. Лихой «народ» на колесе шумел все громче, колесо вертелось все быстрее. Подошли Соня и Саньчик. Соня спросила голосом «воспитательши»:

 

— Рина, ты не боишься, что дети свихнут себе шеи?

 

— Не свихнут, — успокоила Рина. — колесо не позволит. Оно за двести лет ни разу не обидело ребят… А вертеть его время от времени очень даже полезно. Потому что оно — гироскоп…

 

— Что? — быстро перепросил Чибис.

 

— Гироскоп — такое устройство, которое помогает поддерживать во всем мире устойчивость. Их много на Земле, хотя не все люди про них знают. Папа говорит, что и это колесо из их семьи…

 

Ребятишки галдели, как воробьята. Мне вспомнился перевернутый плуг на обочине — там тяжелое колесо тоже вертелось от скачущих воробьев… Может, и правда гироскопы?

 

Стасик Барченко в «Артемиде» однажды рассказал мне, что в городе Уральске, в подвале сгоревшей табачной фабрики, есть большущее стеклянное колесо, внутри которого скачут шахматные лошадки и рыжий кот, и оно вертится постоянно. И тоже сказал слово «гироскоп». Он будто бы сам бывал в этом подвале и знаком со сторожем колеса, инвалидом по имени Лихо Тихонович… Я тогда решил, что это фантазия. А теперь вспомнил уже по-другому…

 

А Чибис почему вздрогнул? Тоже слышал про такие гироскопы?

 

Соня рассудительно сказала:

 

— Поскольку нет опасности, мы с Саньчиком тоже покатаемся на колесе. Да, Саньчик?

 

Тот нетерпеливо запританцовывал

 

— Катайтесь, — разрешила Рина. — А потом приходите вон туда, где башня.

 

Неподалеку стояло невысокое строение — вроде сарая с широкими окнами. К торцу сарая примыкала обшитая досками квадратная башня под острой крышей. Высотой, наверно, с четырехэтажный дом. В ней было несколько мелких окошек, а под самой крышей белели круглые часы. Снизу они казались маленькими. Однако я прикинул, что диаметр не меньше, чем полметра…

 

— Рин, это и есть Пуппельхаус? — весело спросил я. Мне нравилось название.

 

— Да. Идем…

 

Мы пошли, шеренгой. Рина посередке, я слева, Чибис справа.

 

— Раньше там была столярная мастерская, — объясняла Рина. — А в башне водокачка. А потом все это мы выпросили у начальства для нас, для ребят. Для театра и для всяких дел…

 

— Доброе у вас начальство, — заметил я.

 

— Да… — сдержанно согласилась Рина. — Хотя иногда упрямится…

 

— А часы откуда? — поинтересовался Чибис. — Они всегда были на водокачке?

 

— Нет! Часы много лет висели на дворе у бабушки Таракановой. А к ней попали со старой усадьбы, от которой уже и следа нет. Бабушка нам их подарила, когда узнала про театр…

 

— И они исправно тикают? — удивился Чибис.

 

— Да! Все долгие годы! Только музыкальный механизм не работает…

 

— А как вы их затащили на верхотуру? — спросил я.

 

— Ох, это была работа! Специально приезжала машина с лестницей. Из Ново-Камышина. Монастырская. У них там всегда много работ на колокольнях…

 

— Точно идут? — спросил Чибис.

 

— Немножко спешат. На пять минут за четыре недели… Раз в месяц наш пожарник, дядя Игорь, забирается по скобам и отводит стрелки… Вон видите, скобы в доски вколочены. Ребятам по ним лазать не велят, строго-настрого…

 

— Ну и правильно, — сказал Чибис.

 

И я подумал, что правильно, потому что всегда боялся высоты.

 

Мы подошли к широкому входу с распахнутыми, как у гаража, створками. У входа лежала вверх днищем обшарпанная шлюпка с пробоиной.

 

— Мальчишки ее починят, и будет у нас парусный корабль, — объяснила Рина. — Здесь рядом Ново-Камышинское озеро…

 

 

 

 

 

Внутри Пуппельхауса было светло от квадратных солнечных лучей. Пахло краской и стружками. Между окон, конечно же, были прибиты колеса. Некоторые — с оплетенными золотой соломой спицами. Лежали вдоль стен доски. Там и тут стояли (и валялись) старые стулья, скамейки и табуреты разной величины и формы. Несколько бочек с крепкими днищами возвышались посреди сарая — видимо, служили столами.

 

Над окнами тянулись антресоли. Такие узкие балкончики на подпорках и с точеными столбиками перил.

 

А в дальнем конце Пуппельхауса колотили молотками по доскам трое мальчишек.

 

— Эй, работники! — окликнула их Рина. — У нас гости!

 

Мальчишки выпрямились, уронили молотки и пошли нам навстречу.

 

Я внутренне напружинился. Незнакомые ребята — это всегда неизвестность. Какие они, как отнесутся к тебе? Другие люди умеют знакомиться без опаски, а я всегда поначалу настораживался.

 

Но ребята улыбались по-хорошему.

 

— Привет, — сказал самый маленький и щуплый. Протянул руку с ободранной на пальцах кожей. И два других сказали «привет», и каждый тоже протянул руку…

 

Они были непохожи друг на друга. Щуплый — он словно в гости собрался: в отглаженных светлых брюках, белой рубашечке. Но весь этот костюм был в опилках, стружках и каплях краски. А в синих глазах прыгали искры (тоже синие). Другой мальчишка — плотный, круглощекий, с деловитым выражением на лице (у меня даже мелькнуло в голове прозвище — «Прораб»). Его камуфляжный наряд тоже был в мусоре. Третий — худой, вроде меня, высокий и курчавый, как Пушкин в лицее. В разноцветных трусах до колен и обвисшей джинсовой безрукавке. Глянешь со стороны — пугало с грядки. А глянешь в глаза — и обязательно улыбнешься в ответ.

 

Щуплый сказал, что он — Костик. А Рина добавила:

 

— Это он умеет примагничивать утюги. И нашел в поле велосипедик…

 

Надо же! Мне казалось, что живой магнит должен быть крупным парнем с грудью, как у молотобойца, а этот… ну, кузнечик, да и только. Костик стеснительно опустил ресницы.

 

«Прораба» звали Яковом, и оказалось, что именно он придумал название «Пуппельхаус». Яков скромно объяснил:

 

— Бабушка говорит, что правильнее было бы «Пуппенхаус». Но, по-моему, «пуппель…» звучит лучше.

 

— Да. По-театральному, — добавил «Пушкин» в разноцветных трусах. Звали его «Серый». В смысле Сергей.

 

Рина сказала, что Серый у них главный сценарист. Иначе говоря «придумыватель сказок», которые будут показывать в Пуппельхаусе. Сейчас он сочиняет пьесу под названием «Шумный бал со всех сторон». Пьеса — очень подходящая для открытия театра. Потому что в ней могут участвовать любые куклы — персонажи из всяких других пьес. Они будут плясать, петь, устраивать друг другу шуточки и читать стихи.

 

Я недоверчиво спросил:

 

— Рин… и всех этих кукол будешь водить ты?

 

— Нет, конечно! У нас это многие умеют! Я же тебе говорила…

 

— А я не умею, — забавно вздохнул Костик. — То есть умею, но не бумажных и тряпичных, а только жестяных…

 

— Да, у Железкина есть собственный персонаж, подтвердил Серый. — Петух Ерофей из консервных крышек. Пришлось придумывать для него специальную роль…

 

— А можно посмотреть кукол? — спросил Чибис.

 

Ребята вытащили из-под недостроенной сцены картонный ящик. В нем обитало многочисленное кукольное население. Кудлатые мальчишки и девчонки с ногами и руками из тростинок, с волосами из пакли. Картонные бабки и дедки в одежке из ситцевых тряпиц. Встрепанные курицы из лучинок и пуха. Тощий рыже-полосатый кот из обрывков шерсти. Бумажные поросята и волк, петрушки, баба-яга и колдун в звездном колпаке и еще много всяких персонажей.

 

Костик повел над ящиком ладонью, и, растолкав бумажно-тряпичное собрание, наверх выбрался золотистый жестяной петух задиристого вида. Ростом с воробья. Он вскочил на кромку ящика, растопырил звякнувшие крылья и разразился пронзительным металлическим кукареканьем.

 

То есть это Костик закукарекал! Но так неожиданно, что показалось, будто кричит дребезжащий задира.

 

Все расхохотались.

 

Потом Рина объяснила:

 

— Куклы будут выступать внизу, прямо среди зрителей. А кукловоды будут командовать ими сверху, вон с тех балконов. Когда куклы и зрители вместе, получится, что все участвуют в представлении. Так ведь веселее, верно?

 

Я подумал, что и правда — так веселее. Но спросил:

 

— А тогда зачем сцена?

 

— Ну… она тоже может пригодиться, — отозвался Серый. — Хотя бы для того, чтобы писать в афишах: «Сегодня на сцене Пуппельхауса премьера…»

 

Все опять посмеялись, а Рина вдруг слегка огорчилась:

 

— Но у этого «пуппельного хауса» непонятный характер. Он не терпит, когда в нем начинаешь наводить порядок. Ему надо, чтобы все вот так было раскидано, расставлено по-бестолковому, и чтобы доски валялись у стен.

 

— Да, в такой обстановке он создает настроение, — подтвердил «прораб» Яков. — А без настроения куклы слушаются плохо,

 

— Ну и пусть будет беспорядок, — рассудил Чибис. — В нем, наверно, этот… творческий антураж. Для театрального вдохновения.

 

— Мы так и решили: пусть, — сказал Костик по прозвищу Железкин. — Вот доколотим сцену, а остальное пусть будет… как на чердаке у бабы-яги. Меньше работы…

 

— А зрители пусть сидят на кривых табуретках и чурбаках, — добавил Серый. — Скоро все привыкнут и решат, что в этом особый кайф…

 

— Главное, чтобы куклы не спотыкались, — заметил Костик.

 

Я спросил:

 

— А когда первый спектакль?

 

Рина затуманилась:

 

— Не раньше августа. Надо музыку сочинить и записать на диски. Роли выучить, репетиции провести… А еще ведь куча других дел. Шлюпку нужно починить, чтобы спустить в этом году…

 

— Дядя Миша парус раздобыл у каких-то знакомых, — сообщил Яков. — Почти целый, только с одной дырой…

 

— Надо сходить, посмотреть, — решил Серый и поддернул трусы (похоже на Шарнирчика). — Пошли все вместе!

 

— Идите втроем, — сказала Рина. — Зачем такой толпой…

 

Чибис понятливо посмотрел на меня. Попросил:

 

— Можно, я тоже схожу? Никогда не видел настоящего паруса…

 

Конечно, все сказали, что можно.

 

Все, кроме Рины и меня, ушли из Пуппельхауса. Мы сели на лавку недалеко от распахнутых дверей.

 

— Ну вот… — сказала Рина, будто мы встретились только сию минуту. Положила поцарапанные пальцы себе на колени и стала смотреть перед собой. Волосы ее золотились на виске. На оправе очков горела искра.

 

— Да… — сказал я.

 

— Что «да»? — спросила она.

 

— Что «ну вот», — сказал я. — То есть что все-таки встретились. И…

 

— Что?

 

— Ну… будто «Андромеда» была только вчера… А на самом деле прошел год.

 

— Десять месяцев, — сказала она.

 

— Какая разница, — сказал я. Потому что надо ведь было что-то сказать. Потом я добавил:

 

— Конечно, я дурак и лентяй. Нужно было искать изо всех сил, а я так… через пень-колоду. Потому что…

 

— Почему?

 

— Ну… я думал… может, ты уже и не помнишь про меня. Может, думаешь…

 

— Что?

 

— Ну… — бормотнул я. — «Может, мальчика-то и не было»…

 

— Дурень… — сказала она.

 

— Ага, — согласился я.

 

— А ты…

 

— Что?

 

— Наверно, думал: «Может, никакой девочки не было…»

 

— Нет… я так не думал. Я…

 

— Ну, чего «я»? Говори, раз начал…

 

— Я… даже стихи про тебя однажды сочинил…

 

— Правда?!

 

Я не решался взглянуть на Рину, но почувствовал, что он заулыбалась.

 

— Прочитай…

 

— Да ну… Они неуклюжие.

 

Я бессовестно врал. Стихи я сочинил не «однажды», а только что. То есть они сложились сами собой, и я удивился, потому что сроду не занимался стихотворчеством (только вот так же появились однажды строчки для вальса).

 

— Все равно прочитай.

 

— Ты разозлишься…

 

— Ни капельки!

 

— Но они же… ни складу, ни ладу…

 

— Клим! — строго сказала она, будто малышу в песочнице. — Раз начал, говори до конца…

 

— Ну… только отодвинься.

 

Она сначала чуточку отодвинулась, потом спросила:

 

— А зачем?

 

— Чтобы не вспыхнуть от меня… Я сейчас буду сгорать от стыда… — Это я говорил с дурашливостью, а под ней прятал настоящий великий стыд. Но сильнее стыда было желание — прочитать. И пусть потом обхихикает или поколотит… Я зажмурился и предупредил:

 

— Это вроде считалки…

 

— Говори.

 

Я зажмурился сильнее и выговорил:

 

Ринка, кринка, мандаринка,
Будто ты в глазу соринка.
Очень грустная слеза
Набегает на глаза.
Я искал тебя по свету,
Я боялся ждать ответа.
Потому что вдруг ответ:
«А меня на свете нет…»

 

Я замолчал, уши раскалились, и я собрался провалиться куда-нибудь совсем глубоко. Глубже колодца под большим колесом. Но она придвинулась опять и шепотом сказала у моей щеки:

 

— Эх ты… Клим Самгин…

 

Пришлось задержать падение.

 

— Почему… Самгин?

 

— Потому что я иногда тоже думала: «А был ли мальчик?»

 

Она вдруг коснулась сухими губами мочки моего горячего уха. Запустила пальцы в космы у меня на затылке, потрепала мою голову (ну, совсем как мама) и быстро вышла из Пуппельхауса.

 

Я посидел, тая и обмирая. Вот, значит, как… Потом я напружинил мышцы, расправил плечи и, щурясь от солнца, шагнул на улицу.

 

«Хорошо, что она не обиделась на «Ринку». Теперь всегда буду звать ее так…»

 

Поодаль резвилась малышня, звенела смехом и голосами. Некоторые опять висели на колесе. Среди них — конечно же! — наши ненаглядные Саньки-Соньки. Под ними прыгал Бумсель, повизгивая от беспокойства и азарта.

 

Ринки нигде не было.

 

Сзади, неслышно, подошел Чибис. Проложил мне на плечи ладони, спросил вполголоса:

 

— Ну, что? Объяснились?

 

Нахал! Идиот! Какое ему дело?! Я напряг плечи, чтобы сбросить его ладони. И… не сбросил. Пробормотал:

 

— Кажется, да…

 

— Вот и хорошо. Значит, ты нашел, что искал…

 

Я все же ощетинился:

 

— А чего такого я искал?..

 

Он ласково сказал:

 

— Втяни колючки… тебе хорошо. А я вот не знаю, найду ли…

 

Я сделал вид, что продолжаю дуться:

 

— А чего ты ищешь-то?..

 

Он удивился, сказал сзади, через мое плечо:

 

— Будто ты не знаешь! Конечно, маску… Дурацкое слово! Не маску, а портрет Агейки. Его Улыбку…

 

У меня хватило ума не сказать: «Зачем?» Я снял его ладони с плеч, протянул его руки себе под мышки и соединил пальцы Чибиса у себя на груди. И все же спросил:

 

— Найдешь… и что будет дальше? В ней же энергия…

 

— Ну да… Есть идея… Надо только с Ринкой посоветоваться… — (Меня слегка царапнуло, что он сказал «с Ринкой», а не «с Риной», однако я не подал вида. И ладонью накрыл его пальцы.)

 

— О чем посоветоваться, Чибис?

 

Он не ответил. Ну и ладно. Потом все равно скажет…

 

Я расцепил на груди пальцы Чибиса, ухватил его за кисти рук. Подбросил его спиной, и он повис на мне. Я потащил его от Пуппельхауса к колесу.

 

— Битый небитого везет, — сообщил он, царапая кроссовками подорожники.

 

— Почему это я битый?

 

— А разве Ринка не надавала тебе плюх за то, что не звонил, не писал?

 

— Всё! — решил я. — Сейчас открою ключиком крышку колодца, и один языкастый тип отправится к центру Земли.

 

— Ключик не сработает! У тебя зловредная идея!

 

— Тогда приземлю тебя в крапиву!

 

— Ай! — Чибис задергался, но я крепко держал его щуплые запястья. И потащил к кусачим зарослям у изгороди. Пусть побоится немного. За свою вредность…

 

— Рик, это и есть твои гости? — послышалось откуда-то сбоку. Я стряхнул Чибиса и оглянулся.

 

На дощатом мостике через канаву стояли Ринка и толстый, заросший светлой курчавой бородкой дядька с удивительно синими глазами. Это он веселым голосом спрашивал про нас Ринку и называл ее именем «Рик».

 

— Да, это они, — официальным тоном подтвердила Ринка. — А еще двое болтаются на колесе. Вон те, в желтых футболках. — Затем она взяла дядьку за руку и повернулась к нам:

 

— А это Валентин Валентиныч, мэр нашего поселка Колёса. И заодно мой папа…

 

— О-о… — сказали мы с Чибисом. Не ожидали, что Ринкин папа — главное здешнее начальство. Потом мы спохватились, встали прямо и наклонили головы: — Здрасте…

 

Валентин Валентиныч тоже наклонил голову — так же, как мы. И глянул на дочь.

 

— Душа моя, ты, конечно, развлекала гостей «пуппельными» делами и не подумала, что их надо покормить обедом.

 

Ринка сказала, что как раз об этом она думает. И что, пожалуй, гостей лучше рассовать по одному к разным ребятам.

 

— У нас в доме, господин мэр, шаром покати, а мама привезет продукты лишь через два часа, потому что она встретила тетю Зину и они вместе отправились на Ново-Калошинский рынок.

 

Ринкин папа поскреб бородку.

 

— Там где возникает тетя Зина, ждать скорого обеда бессмысленно… Однако у нас были где-то брикеты яичной вермишели. Называется «Александра и Софья».

 

— Фи… — картинно сморщилась Рина. — Кормить гостей этим продуктом для бомжей…

 

Мы с Чибисом радостно закричали, что этот продукт — наша любимая еда.

 

— А особенно вон у тех, кто на колесе, — добавил я. — и у Бумселя… Сейчас позову Вермишат!

 

 

 

Семейство Ромашкиных жило на втором этаже двухэтажного кирпичного дома — красивого такого, с узорчатым балконом и полукруглыми окнами. Пообедали мы весело. Кроме вермишели нашлись в холодильнике остатки капустного пирога, две банки с рыбными фрикадельками и кусок сыра. И бутылка молока, и кофе в пакетиках.

 

— Будьте как дома, — сказала Ринка и мы «стали быть как дома». Хохотали, слушая рассказы Ринкиного папы, как он беседовал недавно с комиссией какого-то Управления. Комиссия пыталась доказать мэру Ромашкину, что левая окраина Колес является территорией, отдельной от поселка. И что некий бизнесмен Лисьеноров имеет полное право построить там особняк, тем более, что он уже сделал первый взнос в бюджет муниципальной Строительной компании. Валентин Валентиныч подробно объяснил комиссии, как он уважает этого торговца импортной мебелью и в какие места должен ехать господин Лисьеноров, чтобы именно там строить особняк без всяких препятствий…

 

— Не понимаю, как они сумели проникнуть сюда на своем «Джипе»? — недоумевал мэр. — Видимо, придется думать о дополнительном заслоне…

 

— Колесо у колодца не вертелось, пока они не уехали, — сердито вспомнила Ринка.

 

Где-то в соседней комнате пробили часы — четыре раза.

 

— Ох, нам пора топать домой, — спохватился Чибис. — Шагать-то больше двух часов…

 

— Папа, а может, сегодня есть автобусный рейс до города? А? — Ринка требовательно уперлась в отца круглыми очками.

 

— Сегодня нет… Но что-нибудь придумаем. — Он взял лежавший среди тарелок мобильник. — Еремей… Еремей! Ты что, опять отключился и загораешь, да?.. Что значит «выходной»? Кто тебе вчера дал сверх лимита банку японской смазки?.. Ну, ладно, выходной, только сделай маленькое доброе дело, это для тебя десять минут. Доставь на станцию Пристань моих гостей… Ладно, дам нержавейку. Почему, скажи на милость, все личности вашей породы такие взяточники?..

 

 

 

Железкин, Яков, Серый и несколько ребят помладше — новых приятелей Вермишат — проводили нас вдоль улицы. Потом Валентин Валентиныч открыл незаметную калитку среди кустов сирени, и мы проникли в огород с помидорной рассадой. Гуськом прошли между грядок. Через другую калитку вышли к низкому кирпичному строению. Здесь на кривой дощатой двери поблескивал электронный замок современной конструкции. Валентин Валентиныч нажал несколько кнопок, дверь уехала внутрь. Из-за нее дохнуло запахом столичного метро. Мы шагнули в сумрак, и сразу же загорелись несколько плафонов.

 

Было похоже на маленькую станцию подземки. К бетонному перрону прижимался почти игрушечный поезд из трех желтых вагончиков. Валентин Валентиныч провел нас мимо головного вагончика и зачем-то погрозил пальцем лобовому стеклу. Зашипела дверца второго вагона, мы встали перед ней.

 

— Приедете на станцию, вас встретит дежурный, — сказал Ринкин папа. — Я ему сейчас позвоню… И вот что братцы. Эта линия — для спецрейсов. Не то чтобы секретная, но лишним людям знать про нее ни к чему. Так что… ну, вы понимаете.

 

— Ни одной живой душе, — пообещал Чибис.

 

— Никому на свете, — сказал я. — И вы, Вермишата, тоже…

 

— Мы что, глупее других? — сказал Саньчик.

 

Дверь зашипела опять, мы оказались внутри вагончика, Ринка с отцом — за дверью с выпуклым стеклом. Помахали нам…

 

Поезд взял с места мягко, но скорость набрал решительно. За окошками сначала понеслась темнота, а потом куски зелени и неба. Толком не разобрать.

 

Чибис вдруг сказал:

 

— Кажется, в первом вагоне, на водительском месте, сидит кто-то вроде Шарнирчика…

 

Кнабс-лейтенанты

 

Ехали мы совсем не долго. Да и не ехали даже, а со свистом летели сквозь непонятное пространство (может, параллельное?). Один раз показалось, что мчимся мы вдоль Андреевского озера, по заброшенным рельсам детской дороги. По лицам Вермишат и Чибиса пролетали пятна зеленого и лилового света. А иногда будто наступала ночь, и в ней вспыхивали лучистые огни.

 

«Может, все это снится?» — подумал я и хотел спросить про это Чибиса. Но мы въехали в туннель, и за онами побежали желтые лампочки — все тише и тише. Поезд снова зашипел. И встал. Разъехались двери. Мы переглянулись, посмотрели наружу и вышли. Помещение было вроде той станции, что в Колёсах. Сбоку подошел вразвалку парень в клетчатой рубахе навыпуск и в красной пилотке. С широким добродушным лицом.

 

— Здорово, орлы. Я дежурный по станции. А вы, значит, пассажиры от Валентиныча?

 

— Ага, это мы! — жизнерадостно отозвались Вермишата.

 

— Тогда пошли. Выведу на поверхность и покажу дорогу к центру славного города Турени…

 

— Какого города? — насупленно спросил Чибис. Кажется, ему не нравилась излишняя бодрость начальника в неформенной рубахе.

 

— Турени… а что? — сказал тот.

 

— Я думал, что официально наш город называется Тюмень, — заметил я.

 

— А! Ну, это когда как! Название Турень вы, небось, тоже слышали?

 

— Но оно в разных легендах и песнях… — сказал Чибис. — А не в расписаниях поездов.

 

— Не только, орлы, не только… Это зависит от того, к какому ведомству приписана станция.

 

— А ваша — к какому? — спросил я. Не то, чтобы я тревожился, но хотелось побольше ясности.

 

— Наша… Это вы спросите Валентина Валентиныча, — уклончиво отозвался дежурный. Он шлепал по кафельным плиткам пола клеенчатыми плетенками, надетыми на босу ногу.

 

Мы шли коридорами, на стенах которых висели плакаты всяких транспортных агентств — с разноцветными самолетами, вагонами, теплоходами и даже дирижаблями. И виднелись окошечки с табличками: «Касса М-поездов», «Администратор параллельных линий», «Возврат билетов» (а ниже бумажка с рукописным объявлением: «Купленные в Тюменских агентствах билеты возврату не подлежат»). Из одного окошечка веселый девичий голос окликнул дежурного:

 

— Данилыч, ты где выловил этот молодняк?

 

— Спецрейс из Колёс, — не сбавляя шага, отозвался дежурный Данилыч.

 

— О-о… — сказала девица. — А я думала, зайцев поймал…

 

— Сама ты, — буркнул Данилыч и после этого почему-то стал мне симпатичнее. А Бумсель, тот вообще сразу признал Данилыча за своего. Приплясывал перед ним и дружески путался под ногами.

 

По винтовому дребезжащему трапу мы поднялись в помещение со столами и запахами жареных блюд. Было как в кафе «Арцеуловъ» — ароматы похожие, посетители похожие. Только не было самолета под потолком. Зато переливалась цветными огоньками многоярусная люстра. Похоже, что ее основу сделали из гребного колеса старинного парохода. Впрочем, разглядывать было некогда. Данилыч вел нас без остановки, мы снова поднялись по ступеням и оказались в круглом кассовом зале. Окошек здесь было больше, чем в коридорах. И народу хватало. Но мы не задержались и здесь.

 

— Топаем, топаем, орлы, — поторопил Данилыч.

 

Мы вышли на широкий балкон. Оказалось, что он по дуге опоясывает строение, похожее на многоэтажную пароходную корму. Совсем рядом блестела Тура с разноцветными многоэтажками Заречья на том берегу. А справа мы увидели дебаркадер для пассажирских теплоходов, грузовую пристань и портовые краны. Картина оказалась знакомая, хотя бывал я здесь не часто. Незнакомым было только здание, на балконе которого мы стояли. Я оглянулся. Над широкой дверью, из которой мы вышли, висела белая доска с черными буквами:

 

Ст. ПРИСТАНЬ-I

 

Туренских речных путей

 

Частное предприятие КНАБСА

 

Я спросил Данилыча:

 

— А кто такой Кнабс?

 

— Кнабс? А-а… — похоже, что дежурный по станции растерялся. — Вы спросите про это Валентиныча. А мне пора, я на службе… — Он сгреб нас за плечи и провел на другую сторону балкона. Отсюда открывались городские улицы. Вдали, между новостроек, белела башня Спасской церкви.

 

— Вот смотрите, орлы. Пойдете прямо, прошагаете через сквер где, фонтан «Дельфины», а за ним — улица Осипенко с автобусной остановкой. Можно доехать до центра… Только не заблудитесь.

 

— Где здесь блудить, — сказал Чибис. — Знакомые улицы…

 

— Ну, это как посмотреть, — озабоченно возразил Данилыч. — Стоит сместиться туренско-тюменскому вектору, и начинается чехарда… А вам вообще-то в какой район города надо?

 

— Нам вообще-то на улицу Красина. Там есть кафе «Арцеуловъ», — неожиданно для себя выдал я. — Может, слышали?

 

— О-о… Мы-то слышали! А вы откуда про него знаете? — Мне почудилось, что Данилыч слегка испугался.

 

— Потому что дядя Ян — наш друг, — гордо сообщил Саньчик.

 

Данилыч сдернул пилотку и хлопнул ей себя по клетчатому животу.

 

— Великий Вип! Чего же сразу-то не сказали? Тогда пошли!.. — Он опять сгреб нас растопыренными ручищами, и мы второй раз оказались в кассовом зале. Между двух окошек была дверца с надписью «Служебный вход». Данилыч втолкнул нас туда и шагнул следом. От двери тянулся коридор с покрашенными зеленой эмалью стенами. В стенах — ни окошек, ни дверей, только редкие лампочки в проволочных клетках. Свет от них был дохлый, конец коридора, терялся в сумраке. Над полом, по ногам, неуютно потянуло сквозняком. Я зябко переступил.

 

Но Данилыч успокоил:

 

— Здесь недалеко. Пройдете двадцать шагов, до первого поворота налево. По нему еще столько же. И окажетесь на дворе у Яна… Бывайте. Рад был познакомиться…

 

Данилыч шагнул назад, и закрыл за нашими спинами дверь.

 

— Сейчас придем в какую-нибудь Тьмутаракань, — предсказал Чибис. Но Бумсель бесстрашно бросился вперед. Мы бегом двинулись за ним и почти сразу увидели в стене проход налево. Свернули, и дальше — никаких приключений. Короткий коридор кончился у дощатой лесенки. Мы попрыгали по ней наверх и выскочили на привычный (просто родной!) «арцеуловский» двор! Ура!..

 

Мы обогнули грузовые фургоны и пошли к черному входу. У дверей сидел верхом на колоде Шарнирчик. Колотил молотком, превращал в блин консервную жестянку. Покосился на нас глазами-подфарниками.

 

— Привет, — сказал Чибис. — Что мастеришь?

 

Шарнирчик был в хорошем настроении, ответил охотно:

 

— Крышку для кармана на задн… — он глянул на Вермишат и закончил: — на кормовой части.

 

Встал, сунул железный блин сзади в трусы, похлопал по ним.

 

— Теперь не надо таскаться с сумкой через плечо… А вы откуда? С Пристани?

 

— Оттуда, — сказал я. — А ты как догадался?

 

— По запаху. Там особый воздух: речной и пароходный…

 

— Ты разве умеешь различать запахи? — удивился я. И уж потом спохватился, что Шарнирчик может обидеться. Но он только хмыкнул (вполне по-человечески):

 

— А ты думал! У меня нос получше, чем у вас. Наверно такой же, как у Бумселя… Да, Бумсель?

 

Бумсель запрыгал и облизал Шарнирчику колено — шаровой титановый суствав. А Шарнирчик вдруг пригорюнился, опять сел на колоду, подтянул ногу, уперся подбородком в облизанный шар. Проговорил монотонно:

 

— Рецепторы для обоняния — это фигня. Дело техники. Вот решить бы главный вопрос…

 

— Какой? — спросил Чибис.

 

— Все тот же… Есть у меня человеческая душа или нет?

 

— Разве отец Борис не решил еще? — дернуло меня за язык.

 

— Не решил… Он говорит, что такая проблема за пределами этой… как ее… богословской компетенции.

 

— Мало ли чего он говорит. А ты слушаешь и морально страдаешь, — разозлился я.

 

— А ты бы не страдал? — ощетинился Шарнирчик.

 

Чибис быстро глянул на меня, а Шарнирчику сказал:

 

— Не переживай. Душа, конечно, есть. Разве может морально страдать существо, если у него нет души?

 

Меня царапнула совесть. И, чтобы замять разговор о душе, я спросил:

 

— Шарнирчик, а Ян у себя?

 

— Не у себя. Его вызвали в военкомат…

 

Мы с Чибисом присвстнули.

 

— Зачем это его?

 

— Понятия не имею… — в голосе робота скользнула привычная вредность. — Шарнирчику разве кто-нибудь что-нибудь говорит? Только одно: «Шарнир, прибери, принеси, шевелись… Шарнир, не путайся под ногами…

 

— А еще «Шарнир, не ной и не ябедничай», — раздался голос Яна. Вполне жизнерадостный. Саньчик и Соня весело завопили и повисли у него на плечах.

 

— Тебя что, в армию забирают? — сразу спросил Чибис.

 

— С какой стати? Я же уволенный подчистую.

 

— А тогда зачем вызывали? — спросил я.

 

— Шарнир уже раззвонил на весь свет… — догадался Ян.

 

— А чего опять «Шарнир»? Они спросили, я сказал…

 

— Вызывали насчет добавки к пособию. Поддержать ветеранов и участников в условиях инфляции и кризиса. Благородный почин. Только добавка курам на смех…

 

— Дай тридцать рублей на новый штекер для подзарядки чихательного блока, — сказал Шарнирчик.

 

— Возьми, вымогатель… А вы, люди, откуда? Похоже, что издалека…

 

— Из Колёс! — радостно известили Вермишата.

 

— Пошли наверх, расскажете… Шарнирчик, друг мой, ты сердитый снаружи, но ласковый внутри. Поэтому принеси нам что-нибудь пожевать. Похоже, что мы все помираем от голода…

 

Шарнирчик, получивший тридцать рублей, не спорил. Мы поднялись в квартиру Леонида Васильевича и устроились там на кухне. Вскоре появился и Шарнирчик. Он крутил на каучуковом пальце поднос — ну, прямо цирковой жонглер. С подноса грозили упасть, но не падали чашки, чайник, тарелки с котлетами и бутербродами. Шарнирчик лихо расставил их на покрытом клеенкой столе, воткнул штепсель чайника в розетку и устроился на табурете между дверью и раковиной. Дал понять, что уходить не намерен.

 

Вермишата мигом проглотили свой обед и умчались гулять с Бумселем. А Чибис и я жевали не торопясь и рассказывали Яну про наши приключения. Всё подряд. От дороги по буеракам до обратного пути на игрушечном поезде и по коридорам.

 

Оказалось, что Ян давно знаком с Валентином Валентинычем Ромашкиным.

 

— Почему же ты молчал?! — взвыл я.

 

— А ты разве спрашивал? Я понятия не имел, что тебе зачем-то надо в Колёса… Ты вообще скуп на информацию о своей личной жизни, дитя мое…

 

— При чем тут личная жизнь! — взвыл я еще громче и, кажется, покраснел. А негодный Чибис хихикнул. Я хотел лягнуть его, но он спросил у Яна про важное дело:

 

— Если нам снова надо будет в Колеса, мы сможем поехать с Пристани?

 

— А чего ж! — откликнулся Ян. — Попрошу их начальника, вам дадут постоянные проездные талоны… Только их мотовоз ходит туда, по-моему, всего раз в сутки…

 

— Нам хватит! — обрадовался Чибис.

 

А у меня в мозгах застряла загадка. Вернее, этакое непонимание:

 

— Ян, а как это получается? Отсюда до Пристани километра два, не меньше, а по коридору вышло всего полсотни шагов.

 

— Ну, братцы мои, пора бы уж перестать удивляться… — начал Ян с некоторой важностью. А Шарнирчик сказал из своего угла:

 

— Чего тут хитрого? Архивированное пространство…

 

Мы с Чибисом крутнулись на стульях к нему:

 

— Как это?

 

— Ну, как! Так же, как тексты в компьютере. Когда их много, загоняют в архив. Содержание остается прежнее, а объем — в сто раз меньше. Так же и с расстояниями.

 

Ян покивал:

 

— Шарнир бывает порой лаконичен и мудр.

 

Тот уточнил:

 

— Не порой, а всегда… Кстати, я забыл. Мне еще нужен вестибулярный стабилизатор Е-двадцать два. А то я скоро начну спотыкаться и ронять подносы.

 

— Еще не легче… Сколько? — спросил Ян.

 

— В валюте или в рублях?

 

— Сколько?! — прорычал Ян.

 

— Сто сорок условных единиц…

 

— Рехнуться можно! Почему такая сумма?

 

— Штучная продукция…

 

— Лучше уж роняй подносы.

 

— Хорошо, — ласково сказал Шарнирчик. И стало ясно, что сумму на стабилизатор он получит очень скоро.

 

Я спросил опять:

 

— Ян, а это вот… архивирование пространство… Оно связано с темпоральным полем, да? С его помощью можно будет добраться и до звезд? Когда-нибудь…

 

— Когда-нибудь, — усмехнулся Ян. — Вот отработает «Прорва» свою идею о межпространственных порталах, и тогда — хоть на край Вселенной…

 

— Она же бескрайна, — заметил Чибис. — Вселенная-то…

 

— Крайность и бескрайность — понятия легко совместимые, — опять подал голос Шарнирчик.

 

— Вот! — поднял палец Ян. — И не пытайте меня больше про это, сколько раз просил…

 

— А можно про другое? — вкрадчиво сказал я.

 

— Ну?

 

— Кто такой Кнабс? Владелец транспортных систем?

 

— Великий Вип… — простонал Ян (и я вспомнил Данилыча). — Это не кто, а что! Это система…

 

— Что за система-то? — встрял Чибис.

 

— Вы тут вертитесь уже столько времени, могли бы разобраться кое в чем…

 

— Кое в чем мы разобрались. Но не в системе, — въедливо сказал Чибис. — Или она секретная?

 

— Ужас до чего секретная! Потому и на вывеске… Ведь я рассказывал: есть клуб любителей аномальных явлений. Это люди, которые стараются устранять всякие нарушения во Всеобщем информационном поле. Так называемые дисбалансы. Вон, Чибис любит это слово.

 

— Не-а, не люблю…

 

— Любишь его произносить… В мире есть разные гадости, которые развиваются по законам природы, против них не попрешь. А есть такие, которые возникают случайно. С ними есть возможность бороться. Иногда, если вовремя ликвидируешь такую пакостную случайность, можно избежать беды в крупных масштабах. Вот, наши люди и стараются делать это. В меру своих сил…

 

— Ян, какая ты зануда, — сказал Шарнирчик. — Дай я объясню. Кнабс — это название. Вот такое… — Он пальцем написал в воздухе несколько букв, и они целую секунду светились, как неоновые трубки: КНабС. — Клуб наблюдателей за Стабильностью…

 

— За стабильностью Всеобщего Информационного Поля, — вмешался Ян. — Которое сокращенно именуется ВИП.

 

«Великий Вип!» — вспомнил я опять и посмотрел на Чибиса. А он на меня. Потом — оба на Яна. Чибис выговорил:

 

— Ничего себе… клуб…

 

А я спросил:

 

— Ян, у тебя какое звание?

 

— Звание? Ты военкомат, что ли, вспомнил? Это все позади…

 

Я упрямо сказал:

 

— Нет, я про звание в КНабСе. Есть же, наверно, разные должности. Ну, и чины… Вот мы сегодня прочитали, что система связана с речными путями… Наверно, и звания должны быть флотскими…

 

Ян хмыкнул и помотал головой:

 

— Ну, фантазеры… У нас абсолютно гражданская организация. И все там на одном уровне… Ну, если сравнивать с флотом, то все мы… кнабс-капитаны… По-моему, звучит, а?

 

Чибис повозился на стуле.

 

— Как-то это… несолидно…

 

— Почему? — слегка обиделся Ян.

 

— «Кнабэ» — по-немецки «мальчик». Получается, будто детская организация.

 

Ян обрадовался:

 

— А так оно и есть! Потому что с точки зрения взрослых здравомыслящих людей мы заняты детскими играми! Какое-то торможение галактик, межпространственные порталы, ликвидация локальных возмущений в системе темпоральных полей, изменение направленности событийных векторов… Клуб любителей фантастики. Кстати, по этому ведомству он и числится у властей…

 

Чибис поскреб в затылке и серьезно сказал:

 

— Годится…

 

А я спросил, пугаясь собственного нахальства:

 

— Ян, а можно мы тогда… будем считаться кнабс-юнгами?

 

Ян потер щетинку на впалых щеках и ответил с неожиданной серьезностью:

 

— Кнабс-юнгами пусть будут Соня и Саньчик. А вы будьте кнабс-лейтенантами. Идет?

 

Все это было похоже на игру, но я смутился всерьез:

 

— Но мы же… еще ничего на сделали для КНабСа…

 

— Как не сделали? Шарнирчик, что они говорят! Чибис перебил стаю шпионских мух! А Клим… у него, по-моему, зреют в голове какие-то масштабные планы!

 

Никакие планы у меня не зрели. Но я не стал спорить, потому что очень хотелось считать себя кнабс-лейтенантом, а не гостем в кафе «Арцеуловъ».

 

 

 

Щуплый Костик Железкин славился не только умением примагничивать железо и чугун (даже утюги!), было подходящее прозвище — Железкин. И дело не только в его магнетизме. Он был еще прирожденный механик. Умел мастерить крохотные двигатели и бывало, что вживлял их в кукол. В картонных и тростниковых петрушках, зайцах и пиратах тикали пружинные сердечки.

 

Саньчик не оставлял любимого занятия — то и дело вырезал из коры паровозики. Железкин вставлял в них свои микромоторы, и паровозики бегали по кирпичным дорожкам и половицам. Саньчик дарил их всем, кто просил. А были и беспризорные паровозики. Скоро их развелось столько, что они шебуршали по углам, как мышата. Толстый серо-полосатый кот Пуппелькатер вначале гонялся за ними, но скоро понял, что это не мыши, а сплошная подделка, и только фыркал от возмущения.

 

Железкин предлагал починить часы, которые висели на башне. Чтобы в них снова заработала музыка!

 

— Прочему их не дали мне перед тем, как тащить на верхотуру?

 

Но местный пожарник дядя Игорь (он ездил по поселку на красном мотоцикле с огнетушителями) сказал, что в часах вообще нет никакого музыкального механизма.

 

— Мне ли это не знать? Сам приколачивал под крышей…

 

Кстати, он повесил там не только часы. Ниже часов он прибил деревянное солнышко. Вездесущие малыши нашли где-то круглую крышку от кадки с квашеной капустой, отскребли ее добела и покрыли лаком. А потом выпросили у старших ребят несколько желтых реек для лучей.

 

— Дядя Игорь, прибейте, пожалуйста!

 

Дядя Игорь, ворча в усы, полез наверх по скобам и приколотил деревянный круг с торчащими в стороны палками. Солнышко получилось что надо! Сочинитель Серый даже сказал:

 

— Почти как на театре Образцова…

 

Может быть, и правда, как на том театре (я там не бывал).

 

Жизнь «пуппельхаусной» компании была шумной и, на первый взгляд, бестолковой. Малышня бегала и галдела, девчонки таскали по всему помещению куски цветной материи, Ринка о чем-то спорила с Серым, мальчишки стучали молотками… Но потом оказывалось, что они не просто стучат, а вгоняют конопатку в старую шлюпку; что Ринка и Серый горячо обсуждают сценарий; что девчонки кроят и сшивают пестрый занавес, что «мелкое население» репетирует песни для спектакля…

 

Те, кто умел командовать куклами, то и дело забирались на антресоли и тоже устраивали «репетиции». Куклы принимались скакать по всему помещению.

 

Иногда «население» Пуппельхауса — и мелкое, и постарше — срывалось с места и бежало на край поселка. Там, на лугу, стояли футбольные ворота, и народ «устраивал себе разрядку». Играли все, даже пятилетние мальчишки. С большими криками, но без больших обид. Потом девочка Даша — Ринкина подружка с медицинской сумкой на боку — мазала народу йодом ссадины. А иногда и не йодом, а водой, которую набирали в колодце через дырку в люке. Говорили, что помогает, хотя и не так сильно, как при спускании в глубь колодца…

 

До открытия театра, до премьеры «Шумного бала со всех сторон» было еще далеко. Но и такая вот жизнь — с репетициями, ремонтом, хохотом, чаепитиями среди раскиданных ящиков и колес — была замечательной. «Вертящей голову», как выразился однажды Чибис. Я согласился с ним. И однажды высказал Ринке, что, может быть, «вся эта свистопляска» даже интереснее, чем будущие чинные спектакли. Ринка возразила, что спектакли будут не чинными, а тоже со свистопляской. Но потом вдруг сказала:

 

— А может, ты и прав…

 

С ней бывало такое: сначала заспорит, а потом замолчит на секунду и согласится. Особенно, если мы беседовали один на один, в сторонке от остальных. Да, так случалось: мы вдруг оказывались рядом, ближе друг к дружке, чем к остальным. Все варятся «в общей похлебке», а мы как бы сами по себе. И я при этом каждый раз вспоминал, как однажды Ринка коснулась губами мочки моего уха. Больше такого не случилось ни разу, но и вспоминать это было так… «душещекотательно».

 

А Чибис чаще был рядом не со мной, а с другими ребятами. Его интересовали шлюпочные дела. Ну и ладно! Нам и в городе хватало друг друга…

 

Дорога до Колёс была теперь простой и быстрой. Мы проникали в коридор под «Арцеуловым», за полминуты пробегали «архивированное пространство» и оказывались в кассовом зале станции Пристань-I. Оттуда через неприметную дверцу и коридор с плакатами — на подземный перрон. От него ровно в десять утра отходил крохотный поезд из трех вагончиков. Его все называли — «мотовоз». Хотя что значит «все»! Пассажиров там бывало одни-два, не больше. Молчаливые и нелюбопытные… Скоро такие поездки стали для нас привычным делом.

 

Обратно, из Колёс в город, мотовоз уходил в шесть вечера. Надо было исхитряться, чтобы не опоздать (ведь не будешь каждый раз просить мэра о спецрейсе для наших персон!). Иногда мы все же опаздывали, тогда Ринка вела нас на автостанцию и устраивала на какой-нибудь автобус до Тюмени. Да, такие все-таки ходили в город, только угадать на них без помощи местных, знающих жителей было немыслимо…

 

А один раз мы с Чибисом отправились в обратный путь пешком — ради любопытства. Дорога эта снова показалась нам загадочной, почти приключенческой. Мы шли и рассуждали о хитростях энергетических полей, заполняющих Вселенную. Чибис опять упомянул о разбегании четыреста девяти (или даже четыреста семнадцати) галактик. Я спросил, почему они так его волнуют. Чибис пожал плечами:

 

— Кто их знает? Засели в голове… Ян не раз упоминал… Говорил, будто бы это разбегание как-то влияет на потепление земного климата.

 

— Да каким образом?

 

— Вот и я думаю: каким? По-моему, все это болтовня кнабс-капитанов. Под ней они прячут более серьезные вопросы…

 

— Астероид Юта-М?

 

— Да при чем тут астероид? Главное-то — как влияют мелкие возмущения ВИПа… ну, то есть дисбалансы… на повороты крупных событий…

 

Чибис разбирался в этих вопросах больше меня, хотя и не читал книжку Мичио Накамуры. Но я не досадовал. Мне было хорошо оттого, что Чибис вот он, рядом. И что недалеко, в Колёсах, есть Ринка. И что вообще жизнь такая вот — азартная и беззаботная…

 

Под мостом через речку Покатушку мы отыскали спрятанную в прошлый раз тачку. По очереди покатили в ней друг друга по рельсу. До старой будки. Будку опять открыли нашим ключиком и спрятали тележку на прежнем месте. И вздохнули с облегчением. Ведь, как-никак, мы тогда, на пути в Колёса, ее украли (хотя она, скорее всего, была никому не нужна). А теперь вернули! И тем самым уничтожили в мире еще один маленький дисбаланс. Он едва ли на что-то влиял во Вселенной, но… кто его знает…

 

Вермишат с нами в этот раз не было. Им не повезло — их заставили ходить в летний лагерь при школе. К бабке Вермишат в начале каникул заявилась какая-то завуч или инспекторша и сообщила, что Саньчик требует особого наблюдения. Потому что он на учете в милиции (за тот «криминальный случай с ножом»). Будет лучше, если он станет проводить время на глазах у опытных педагогов. Саньчик заупрямился, но инспекторша и бабка на него цыкнули. Бабке было во всех отношениях выгодно, чтобы за мальчишку отвечала школа. Однако бабка заявила, что одного Саньчика, без сестры, она в лагерь не отпустит. Мол, сестра тоже имеет право, потому что будущая первоклассница и уже записана в эту самую школу. Инспекторша позвонила начальству и утрясла вопрос. Бабка была счастлива: и забот меньше, и расходов — путевки-то оказались бесплатные, для «малоимущих детей».

 

Поэтому Саньчик и Соня теперь бывали в Колёсах только по выходным.

 

Однажды я взял с собой Лерку. Мама и папа уже смирились, что я каждый день исчезаю до вечера. Я слышал, как мама объяснила папе: «Он же не один, а со своим другом Максимом, который очень воспитанный мальчик. А в Колёсах у них детский коллектив, им руководит школьница, с которой Клим был в лагере…» Папа не возражал. Только заметил, что я мог бы взять с собой сестренку, которая нигде не устроена и болтается по помойкам… Ну, что делать, я взял. Мотовоз Лерке понравился. Понравилось и большое колесо в поселке. Но ребята почему-то не понравились. И куклы тоже. Она заскучала, села в сторонке и так провела время одна до самого отъезда. Правда, не скандалила…

 

В общем-то, понятно, у нее была своя компания — в нашем дворе. Две одноклассницы-близняшки и стриженый второклассник Борька, которым три девчонки помыкали, как хотели (а он почему-то терпел). Они целыми днями прыгали на асфальте по расчерченным классикам, строили за мусорными контейнерами какие-то пирамиды или болтались на качелях среди жидких кустов акации.

 

Больше ехать со мной Лерка не захотела. Я утешил себя и родителей:

 

— Вот поедем в Крым, и она хлебнет летнего отдыха на всю катушку…

 

В Крым собирались мы в конце июля. Именно к тому времени папа должен был решить дела со сценарием, получить деньги и выкупить у своего соавтора Садовского машину.

 

Когда я сказал Чибису, что уеду, наверно, на три недели, он не огорчился (меня это даже царапнуло). Наоборот, он даже обрадовался:

 

— Вот и хорошо! Накупаешься, будешь загорелый, как мулат! И столько всего повидаешь!..

 

Правда, потом он вздохнул как-то странно и заметил:

 

— Ну, что ж… Буду искать маску один, время еще есть…

 

Маску мы искали постоянно. Хотя это трудно было назвать поисками. Вечером, вернувшись из Колёс, мы вскакивали на свои велосипеды (у Чибиса был такой же старый драндулет, как у меня) и мотались по разным улицам. Без намеченного плана. Чибис доставал рогатку, смотрел, куда она показывает своей ручкой, и мы катили в том направлении.

 

Рогатка показывала, куда ей вздумается. То на древнюю водонапорную башню, то на новый магазин «Книжная столица», то на памятник Ленину, оставшийся на площади с советских времен. Владимир Ильич протягивал в пространство руку, словно советовал: ищите вон там. Но где это «там»?

 

По-моему, рогатка просто дурачила нас. Я однажды так и сказал Чибису. Он грустно кивнул. Потом вскинул сине-зеленые глаза:

 

— Но Клим… где-то же эта маска должна быть.

 

— Если не сгорела… — брякнул я. Сам не знал, с чего у меня поднялась досада. Я, конечно, эту досаду скрутил, но Чибис успел ее заметить. Я быстро сказал:

 

— Ну, чего уж так горевать. Ведь есть портреты…

 

Да портреты были — в квартире Арцеулова. И был снимок в мобильнике Чибиса. Улыбка появлялась на дисплее всякий раз, когда включался телефон. Включался — словно выговаривал слова:

 

Ветер запутался в мокрой листве,
Капли дождя загорелись в траве…
Радуги свет —
Летний букет…

 

Чибис думал о маске больше, чем я. Мне тоже хотелось отыскать Агейкин портрет, но нельзя сказать, чтобы это желание было неотступным. И на поиски я ездил скорее потому, что мне было хорошо с Чибисом. А маска… ну здорово будет, если найдем! Но если и не найдем (что скорее всего!) беды не случится. А Чибиса, видимо, грызло постоянное беспокойство. Иногда он делался чересчур задумчивым. Даже Ян сказал однажды:

 

— Чибис, ты чего крылышки опускаешь?

 

— Ничего я не опускаю! Просто… с тетушкой поспорил.

 

— Врешь ты, по-моему, кнабс-лейтенант, — заметил Ян. — Ну, ладно, в душу к тебе мы не полезем… Давайте, я развлеку вас новой песенкой. Знаете, кто ее сочинил?

 

Мы, конечно, не знали. Ян сказал, что споет, а потом назовет автора. Мы были в главном помещении кафе, Ян взял у одного из гостей гитару, присел на лавке у окна. Стал подкручивать колки на грифе. Его трехлетняя дочка Майка сидела у него на плечах. Она часто ездила так на отце, когда он занимался своими делами, и сейчас тоже не слезла. Сообщила:

 

— А я знаю, кто сочинил…

 

— Но будешь молчать, не так ли? — сказал Ян.

 

— Ага…

 

Ян взял несколько аккордов и запел несильным дребезжащим голосом:

 

В небе лиловом летят дирижабли —
Будто во сне, но совсем наяву.
А по земле ходят толстые жабли,
Пузами гладят сырую траву.

 

Там, в небесах, тучки будто из ваты,
Жаблям до них никогда не достать.
Только они вовсе не ви-но-ва-ты,
Что им судьба не велела летать.

 

Что в результате природных процессов
Сфера их жизни — болотистый луг.
Но не забудьте: средь них есть принцесса —
Та, что однажды поймает стрелу…

 

Ян прихлопнул струны. За столами поаплодитровали. Мы тоже. Ян поклонился, не вставая и не ссаживая Майку.

 

— Чувствительная песня, — сказал я. — Вечная и несбыточная места о полете…

 

— Почему несбыточная? Может, принцессе удастся полетать, — заметил Чибис. — На сказочном ковре-самолете…

 

— Или на драконе, — добавил я. — Который будет охотиться за упитанными жаблями…

 

— Ты мрачно смотришь на вещи, Клим, — сказал Ян.

 

— Я пошутил…

 

— «Жабли» — неправильное слово, — заявила костлявая большеглазая Майка. — Их не бывает.

 

— Это поэтический образ, — объяснил Ян. — Понятно?

 

— Ага…

 

— А кто автор? — спросил Чибис.

 

— Неужели не догадались? Шарнирчик!

 

— Вот это да! — изумился я. — А почему он сам не поет?

 

— Стесняется, — объяснил Ян. — Видите, и сейчас носу не кажет. Скромен, как настоящий юный талант…

 

— Мне велел молчать про Шарнирчика, а сам… — обиделась Майка.

 

— Сейчас уже можно… Слушай, ты слезешь наконец с меня, четырехрукий примат?

 

— Зачем?

 

— Почему ты не осталась дома помогать маме?

 

— На маме нельзя ездить.

 

— Это верно, — согласился Ян. — Ни в прямом, ни в переносном смысле. А меня ты укатаешь окончательно, когда она уедет в командировку… И чем я тебя буду кормить? Мама же не позволяет тебе питаться соевыми продуктами…

 

— Купим вермишель быстрого рега… ре-а-гирования, — заявила Майка. Видать, она немало общалась с Вермишатами.

 

Пришел Бумсель, завертел хвостом и напомнил, что его пора кормить.

 

— Я назвал бы тебя Прорвой, — сообщил Ян, — однако боюсь обидеть ученых коллег из одноименной лаборатории. И потому назову тебя просто Обжорой…

 

Бумсель пританцовывал и преданно блестел глазками.

 

— Шарнир, покорми зверя! — крикнул через зал Ян.

 

Пришел Шарнирчик, насупленный, ни на кого не глядящий.

 

— Ладно смущаться, будто красна девица, — сказал Ян. — Душевная песня. Вот и ребята подтверждают.

 

— Ага, — подтвердили в три голоса Майка, Чибис и я.

 

— Еще и дразнятся, — буркнул Шарнирчик. Подтянул трусы, подхватил Бумселя под мышку и пошел между столов, не оглядываясь. Но видно было, что он доволен.

 

Бумселя кормили четыре раза в день. Днем и вечером — без особого расписания, а тогда, когда он сам напомнит. Но завтрак ему давали строго в половине девятого. Это было что-то вроде ритуала. Бумсель приходил сверху, шел в комнатку позади стойки, и там Ли-Пун, Шарнирчик или сам Ян выкладывали ему в плошку фирменный собачий корм «Трезор» из натурального мяса. Дело в том, что соевые заменители избалованный пудель сразу распознавал тонким собачьим нюхом и ел их неохотно, особенно по утрам.

 

Пакеты с «Трезором» Ли-Пун с вечера оставлял за тумбочкой со старинным помятым самоваром, который здесь стоял просто так, на память о прежних временах. Бывало, что к половине девятого в кафе забегали Саньчик и Соня. Тогда именно они кормили ненаглядного Бумселя, целовали его в нос и спешили в свой лагерь. Похоже, что им там нравилось…

 

Назад: Третья часть. Колёса
Дальше: Четвертая часть. Живая вода