Действие второе

В свете зеленого фонаря вся сцена предстает как подводный сумрачный мир на дне. В глубине сцены – пещера, густо поросшая мелкой травой. Из пещеры то и дело доносится лягушечье кваканье и плач младенцев. С десяток младенцев свешиваются с верха сцены. Ручки и ножки у них подергиваются, плач сливается в хор.

В передней части сцены лежит доска для изготовления глиняных кукол, за ней сидят, поджав под себя ноги, мастер Хао и Цинь Хэ и сосредоточенно разминают комки глины.

Из пещеры вылезает тетушка. На ней широкий не по фигуре черный халат, волосы растрепаны.

Тетушка (словно читая наизусть). Меня зовут Вань Синь, в этом году мне семьдесят три, я проработала врачом-гинекологом целых пятьдесят лет. Хоть и вышла на пенсию, ни днем ни ночью нет мне покоя. Девять тысяч восемьсот восемьдесят три – вот сколько всего детей я приняла своими руками… (Поднимает голову и смотрит на висящих в воздухе детей.) Дети, как же приятно слушать ваш плач! Слушая, как вы плачете, тетушка в душе успокаивается; при звуках вашего плача на душе у тетушки становится пусто. Ваш плач – самые приятные звуки в мире; ваш плач – реквием по тетушке. Вот ведь жалость, что раньше не было магнитофонов, никак было не записать ваш крик при рождении. Тетушка пока жива, каждый день слушала бы эти записи; а после смерти их проигрывали бы на ее могиле. Одновременный плач девяти тысяч восьмисот восьмидесяти трех детей – какая это, должно быть, трогательная музыка… (С бесконечным восхищением.) Пусть ваш плач потрясает небо и землю, пусть он отправит тетушку в рай…

Цинь Хэ (мрачно). Смотри, как бы с их плачем тебя в ад не уволокли!

Тетушка (среди висящих детей некоторые грациозно передвигаются туда-сюда, словно проворные рыбки в воде. Шагая между них, она ладонью похлопывает младенцев по попке). Плачьте, мои дорогие, плачьте! Если не плачете, значит, вы больны, а раз плачете – здоровы…

Мастер Хао. Ненормальный!

Цинь Хэ. Это ты про кого?

Мастер Хао. Да про себя же!

Цинь Хэ. Про себя можешь говорить такое, а про меня – уволь. (Самодовольно.) Потому что я – самый известный мастер лепки из глины во всем дунбэйском Гаоми. Некоторые с этим не согласны, но это их дело. В этом ремесле – работе с глиной – в Поднебесной я первый. Нужно уметь восхвалять себя, если себя ни во что не ставить, кто будет тебя за что-то держать? Дети, которых я леплю, – настоящие произведения искусства, каждый сто долларов стоит.

Мастер Хао. Все слышали, а? То, что называется ни стыда ни совести. Я с глиной работал, когда ты еще по земле ползал и куриное дерьмо в рот тащил. Мне начальник уезда присвоил звание великого мастера народных промыслов! А ты кто такой?

Цинь Хэ. Товарищи, друзья, вы только послушайте! У тебя, мастер Хао, не то что ни стыда ни совести, ты наглый лгун, ты душевнобольной, ты просто маньяк, всю жизнь лепил глиняных кукол, а до сих пор не имеешь готовой продукции. Лепишь и ломаешь, считаешь, что следующая будет лучше предыдущей. Ты просто медведь, тупо ломающий початки на кукурузном поле. Товарищи, друзья, вы только гляньте на эти руки, какой тут «мастер Хао», это вообще не руки, а лягушачьи лапы, утиные ноги с перепонками между пальцев…

Мастер Хао (в негодовании кидает в сторону Цинь Хэ кусок глины). Что за чушь ты несешь, придурок! Сей же момент катись вон отсюда!

Цинь Хэ. С чего это мне катиться?

Мастер Хао. С того, что это мой дом.

Цинь Хэ. А кто может подтвердить, что это твой дом? (Указывает на тетушку с висящими младенцами.) Она, что ли? Или они?

Мастер Хао (указывает на тетушку). Она, конечно, подтвердит.

Цинь Хэ. На основании чего она может подтвердить?

Мастер Хао. Она моя жена!

Цинь Хэ. А на каком основании ты заявляешь, что она твоя жена?

Мастер Хао. Потому что мы с ней в браке.

Цинь Хэ. Кто может подтвердить, что вы с ней в браке?

Мастер Хао. Да сплю я с ней!

Цинь Хэ (мучительно обхватывает голову руками). Нет! Ты лжец! Ты обманул меня, я на тебя молодость убил, ты мне обещал, говорил, что ни на ком не женишься, никогда в жизни!

Тетушка (накидывается на мастера Хао). Ну что ты к нему пристал? Мы же с тобой договаривались.

Мастер Хао. Забыл я.

Тетушка. Забыл? А я напомню. Я тогда тебе сказала, что могу выйти за тебя, но ты должен будешь принять его, относиться к нему как к младшему брату, сносить его выходки, глупости, вздор, который он несет; заботиться, чтобы у него было что есть, где жить и что надевать.

Мастер Хао. Может, я еще должен соглашаться, чтобы он с тобой спал?

Тетушка. Ненормальные, ну оба ненормальные!

Цинь Хэ (сердито тыча в мастера Хао). Это он ненормальный, у меня с головой все в порядке!

Мастер Хао. Было бы с чего сыр-бор разводить, и гневаться нечего, чтобы прикрыть свою неправоту. Ну поднимешь ты кулак выше дерева, ну повыскакивают у тебя вишенки из глаз, ну вырастут рога, как у козла, ну вылетит изо рта птичка, да хоть с головы до пят свиной щетиной покройся, как был придурком, так и останешься! Факт остается фактом, стамеской по камню не высекают!

Тетушка (насмешливо). Так лихо небылицами сыпать ты не из пьес Кэдоу научился?

Мастер Хао (указывая на Цинь Хэ). Тебя через каждые пару месяцев нужно на три месяца в Маэршаньскую психбольницу определять. Там тебя в смирительную рубашку оденут, успокаивающего дадут, а если и этого мало, на электрический стул посадят. Так отрепетуют, что кожа да кости останутся, и глаза вытаращишь, как сирота африканская. Вон у тебя вся мордашка мухами обсижена, словно кусок старой штукатурки, сбежал оттуда еще на пару месяцев? Завтра или послезавтра опять надо туда отправляться? (Очень правдоподобно имитирует сирену «Скорой помощи», Цинь Хэ начинает дрожать всем телом и встает на колени.) На сей раз выпускать тебя не следует. Если таких, как ты, с маниакальным психозом отпускать, это может добавить дисгармонии в это гармоничное общество!

Тетушка. Хватит уже!

Мастер Хао. Будь я врачом, навсегда бы тебя туда определил, электрошокером бы охаживал, пока пена изо рта не пойдет и не задергаешься в конвульсиях, чтобы такой основательный шок получил, от которого бы и не оправился. А если бы и оправился, чтобы тебе напрочь память отшибло.

(Схватившись за голову, Цинь Хэ катается по полу, издавая душераздирающие вопли.)

Покатайся, осел этакий, позабавляйся. Катайся давай, вон у тебя и лицо вытянулось, потрогай сам, и уши вытянулись, еще немного – и в настоящего осла превратишься, ослы крутят жернов, вот и будешь вокруг жернова ходить кругами.

(Цинь Хэ встает на четвереньки и, высоко задрав зад, изображает, как осел крутит жернов.)

Вот, именно так, славный осел из тебя получается! Перемелешь эти два шэна черных бобов, потом один доу гаоляна. Доброму ослу шоры на глаза не нужны, добрый осел не станет тайком подъедать муку с жернова. Смотри, работай хорошенько, хозяин тебя не обидит, я тебе уже и корм припас, ждет, чтобы ты его схрупал.

Подходит тетушка и пытается поднять Цинь Хэ, но тот кусает ее за руку.

Тетушка. Свинья ты неблагодарная.

Мастер Хао. Я же говорил, чтобы не совалась не в свое дело, ты этих своих детей обихаживай, чтобы не голодали, не мерзли. Но нельзя давать им переедать или слишком тепло кутать. Как ты сама не раз говорила: младенец спокоен, когда немного голоден и немного холоден. (Поворачивается к Цинь Хэ.) Чего остановился? Ах ты лентяй этакий, никак не можешь, чтобы тебя кнутом не вытянуть, только тогда работать будешь?

Тетушка. Перестань мучить его! Он же больной!

Мастер Хао. Он больной? Это ты у нас больная, как я погляжу!

Цинь Хэ с пеной у рта падает на сцену без чувств.

Мастер Хао. Поднимайся, нечего мертвым прикидываться! Ты этот фокус уже не раз показывал! И я эти штучки много раз видел. Такое и жук на навозной куче изобразить может. Нашел чем напугать, ха! Так я и испугался! Помрешь – так и славно! Так что помирай, не задерживай!

Тетушка бросается к Цинь Хэ, чтобы оказать помощь. Мастер Хао не пускает ее.

Мастер Хао (мучительно). Мое терпение уже подошло к концу. Больше я не допущу, чтобы ты в такой форме оказывала ему помощь…

Тетушка двигается влево, мастер Хао двигается в ту же сторону; тетушка поворачивает вправо, мастер Хао следует за ней.

Тетушка. Он – больной! С точки зрения нас, врачей, мир делится на здоровых и больных. Пусть даже вчера он избил моих родителей, если сегодня он заболел, я должна забыть о ненависти и оказать ему помощь; если с его братом при изнасиловании меня случился эпилептический припадок, я тоже должна спихнуть его и помочь!

Мастер Хао (внезапно застыв, мучительным шепотом). Наконец ты призналась, у тебя все же были туманные отношения с ним и с его братом, которые нельзя ни четко объяснить, ни понять.

Тетушка. Это все прошлое, это многотысячелетняя история цивилизации, всякий, кто признает историю, – исторический материалист, а тот, кто не признает ее, – исторический идеалист!

(Садится рядом с Цинь Хэ, обнимает его, прижимает к груди, как ребенка, покачивает, тихо напевает что-то неразборчивое). Вспомни, как наши с тобой сердца разрывались от горя… Вспомни, как нам с тобой хотелось плакать, но не было слез… Хотела написать письмо, но не нашла твоего адреса, хотела спеть твою песню, но не могла вспомнить слов… Хотела поцеловать, но не нашла твоих губ, хотела обнять, но не нашла тебя…

Из темной пещеры выскальзывает ребенок в зеленом набрюшнике, на котором вышита лягушка, с лысой, как арбузная корка, головой, во главе целой стаи лягушек, сидящих в креслах-колясках с перевязанными передними лапками (их играют дети). Зеленый ребенок громко кричит: «Верни должок! Верни должок!» «Лягушки» издают кваканье.

Тетушка с истошным воплем бросает Цинь Хэ и мечется по сцене, пытаясь укрыться от зеленого ребенка и толпы лягушек.

Мастер Хао и пришедший в себя Цинь Хэ противостоят нападению зеленого ребенка и лягушек, помогают тетушке скрыться со сцены. Зеленый ребенок и лягушки преследуют ее.

Занавес