12

Большая радость, сенсей!

Вчера на рассвете у меня родился сын.

Поскольку моя жена Львенок относится к категории очень позднорожающих, ее не стали принимать даже все эти доктора наук из Китайско-американского центра по уходу за матерью и ребенком, которые якобы учились за границей. И тут я, естественно, вспомнил о тетушке. Как говорится, старый имбирь острее – у пожилых больше опыта. У жены тетушка тоже единственный человек, которому она доверяет. Они вместе приняли столько младенцев – просто не счесть, и она, конечно, была свидетелем того, как в опасных обстоятельствах тетушка вела себя словно великий полководец.

Львенок начала действовать, еще когда работала в дополнительную ночную смену в Центре разведения лягушек Юань Сая и двоюродного брата. Говорят, что когда пришло такое время и она давно уже должна была идти домой отдыхать, она упрямилась и не слушалась уговоров. С выпирающим животом ходила враскачку по городу, вызывая немало суждений и завистливых взглядов. Знакомые еще издалека окликали ее: «Старшая тетушка, ты все так же, еще не дома, не отдыхаешь? Никакой жалости у брата Кэдоу». – «При чем здесь это? – возражала она. – Рожать дело такое – время придет, все само собой образуется. Сколько крестьянок успешно рожали и в поле, и в рощице у реки. Чем больше изнеженности, тем больше хворей». Она рассуждала, как многие старые врачи традиционной медицины. Ее слушали, то и дело качая головой, большинство поддакивало, таких, чтобы тут же возражали, не было.

Когда я, узнав об этом, примчался в Центр разведения лягушек, Юань Сай уже послал двоюродного брата за тетушкой. В белом халате, маске на лице, с заправленной под белую шапочку копной волос и сверкающим взглядом, она заставила меня вспомнить старинное речение о тех, кто сохранил силу и энергию в старости: «Старый рысак лежит у яслей, а мыслями устремляется вдаль». Вслед за сотрудницей – тоже в белом халате – тетушка прошла в потаенную родильную палату, а я уселся в кабинете Юань Сая пить чай.

Багрово-красный рабочий стол посреди кабинета размерами был никак не меньше стола для настольного тенниса, рядом с ним – черное вращающееся кресло из настоящей кожи с высокой спинкой. На столе стопка толстых книг, да еще торчит небольшое алое полотнище государственного флага. Заметив, как я глянул на него, Юань Сай торжественно произнес:

– Я, приятель, хоть и бандит с большой дороги, но любить Родину тоже имею право.

Со знанием дела он налил мне чая «гунфу» и не без бахвальства заявил:

– Это Дахунпао – Большой красный халат с гор Уишань. Хоть и не аристократический, но качества отменного, когда приезжает уездный начальник, ему и то не завариваю. А если тебе подношу, значит, ты человек классный!

Видя, что душа у меня не на месте, Юань Сай сказал:

– Не переживай. Когда дело у меня в руках, волноваться не стоит, все проходит благополучно и без помех, как говорится, бьем без промаха. Тетушку твою мы просто так беспокоить не стали бы, ее, почтенную, у нас в Гаоми почитают как святую избавительницу, исход ее появления может быть один: с матерью и ребенком все благополучно, все рады и довольны!

Потом я откинулся на этом просторном и уютном кожаном диване и уснул. Во сне мне явились матушка и Ван Жэньмэй. Матушка в сверкающем атласном одеянии, в руке посох с ручкой в виде головы дракона; Ван Жэньмэй в ярко-красной ватной куртке и зеленых штанах: очень по-деревенски, но довольно мило. На левом плече у нее висел узелок из красной ткани, и оттуда выглядывал желтый шерстяной свитер. Они двигались по коридору, нигде не останавливаясь, матушкин посох размеренно постукивал, но это наполнило меня невыразимой тревогой. «Мама, – предложил я, – может, присядете отдохнуть? От того, что вы вот так явились, всем вокруг не будет покоя». Матушка присела на диван, но через некоторое время спустилась на пол и уселась там скрестив ноги, сказав, что на диване не может дышать. Ван Жэньмэй, словно чего-то боясь и стесняясь, пряталась за матушкиной спиной. Стоило ей ощутить на своем лице мой взгляд, как она тут же отворачивалась. Я увидел, как она вынула из узла желтый свитер и развернула его. Он был размером с ладонь взрослого человека, и у меня вырвалось: «Это на куклу только и налезет». Она покраснела: «Я вязала по размеру ребенка в животе». Только тогда я заметил, что живот у нее уже довольно заметно выпирает. О том, что она беременна, свидетельствовали и пятна на лице. «Но ребенок в животе тоже не может быть таким маленьким!» – добавил я. Глаза ее тут же покраснели: «Сяо Пао, поговори с тетушкой, чтобы она разрешила мне родить». – «Вот сейчас и рожай, – стукнула посохом матушка. – А я за тобой здесь присмотрю. Мой посох найдет управу и на несправедливых правителей, и на лукавых сановников. Кто попробует встать на пути, тот у меня доброй смертью не умрет». Она ткнула посохом в какой-то механизм на стене, и медленно отворилась потаенная дверь. Моим глазам открылась освещенная лампами как днем комната, накрытый белоснежными простынями операционный стол, по обеим сторонам которого стояли четверо людей в белых халатах, с закрытыми масками лицами. У изголовья – тетушка, тоже с ног до головы аккуратно одета, на руках – пластиковые перчатки. Ван Жэньмэй вошла туда, но, увидев, что там, повернулась и хотела убежать, но ее задержала рукой тетушка. Расплакавшись, как беспомощная девочка, она крикнула мне: «Сяо Пао, мы столько лет были мужем и женой, спаси меня…» Душу мне охватила скорбь, из глаз покатились слезы… По знаку тетушки подскочили те четыре – судя по всему, медсестры – и отнесли Ван Жэньмэй на операционный стол и в один присест стащили с нее одежду. И тут я увидел, что у нее между ног высунулась маленькая красная ручонка. Большой палец, мизинец и безымянный сжаты, а указательный и средний вытянуты в форме известного во всем мире знака победы. Тетушка безудержно расхохоталась, а отсмеявшись, сказала: «Хватит шалить, вылезай!» – и вот потихоньку стал выходить ребенок. При этом он озирался по сторонам, словно маленькая хитрая зверушка. Улучив момент, тетушка ухватила его за ухо, одновременно обхватила головку и с силой потянула: «А ну, давай выходи у меня!» – Раздался звук, как у взрывающегося попкорна, и младенец, весь в крови и слизи, выпал в руки тетушки…

Я внезапно проснулся и почувствовал, что весь похолодел. Открылась дверь и вошли двоюродный брат со Львенком. Она прижимала к груди запеленутый комочек, который заливался хриплым плачем.

– Горячо поздравляю, старший брат, – вполголоса проговорил двоюродный брат. – У тебя сын родился!

Он отвез нас на машине в деревню, где жил мой отец. Деревня эта была уже в городской черте, как раньше в письмах упоминали, мол, это наш уездный начальник (теперь он уже поднялся до градоначальника), оставленный по распоряжению экспонат духовной культуры – деревенька с сохраненными постройками в стиле периода «культурной революции»: на стенах большие иероглифы лозунгов, на околице – революционный указатель, громкоговорители по всей деревне, место собраний производственной бригады… Время было уже предрассветное, но людей на улице не было, лишь проносились мимо утренние автобусы с несколькими похожими на злых духов пассажирами да махали метлами на тротуарах, вздымая тучи пыли, пара закутанных по самые глаза работников коммунального хозяйства. Мне хотелось взглянуть на личико младенца, но выражение лица Львенка – более важное, более утомленное, более счастливое, чем у роженицы, – заставило меня отказаться от своих намерений. Голову она обмотала темно-коричневым шарфом, губы потрескались. Она крепко прижимала ребенка к груди, то и дело склоняясь к нему, то ли чтобы посмотреть на него, то ли чтобы вдохнуть исходящий от его тельца аромат.

Мы давно уже перевезли все приготовленное для этого младенца в дом отца, потому что с молочной козой возникли временные затруднения, и отец договорился с одним деревенским по фамилии Ду, который держал коров, что тот будет поставлять молоко. У того две коровы ежедневно давали сто цзиней. Отец неоднократно просил ничего в молоко не добавлять, и тот даже сказал, мол, если ты, почтенный, даже мне не веришь, приходи и дои сам.

Двоюродный брат остановил машину у двора дома, где жил отец. Тот давно уже поджидал на дороге. Вместе с ним были еще жена моего старшего брата и две молодые женщины, по всей видимости жены племянников. Невестка приняла ребенка, а молодухи помогли Львенку выйти из машины, довели до дома и провели в заранее обставленную комнату для месячного послеродового отдыха.

Невестка отогнула край пеленки, чтобы отец взглянул на запоздалого внука. У отца в глазах стояли слезы, не мог и слова вымолвить. Меня при виде этой головки с черными волосками и румяного личика охватила целая буря чувств, и глаза тоже наполнились слезами.

Сенсей, этот ребенок вернул мне молодость, принес вдохновение. Пусть его зачатие и рождение было не таким простым, как у обычного ребенка, и теперь связанное с ним утверждение статуса волне возможно породит немало щекотливых вопросов, но, как сказала тетушка, главное, что он «вышел из котла», это уже живой человек, он должен стать законным гражданином этой страны, пользоваться всеми видами материального благосостояния и правами, которые государство предоставляет детям. Если что будет не так, за это отвечать нам, тем, кто произвел его на свет, мы не питаем к нему ничего, кроме любви.

Сенсей, начиная с завтрашнего дня сажусь за рукопись и в самом быстром темпе заканчиваю это с таким трудом рождающееся сочинение. В следующем письме пришлю Вам ее, пьесу, которой, возможно, никогда не суждено быть поставленной на сцене:

«Лягушки».