Часть четвертая

Дорогой господин Сугитани,

С тех пор как после выхода на пенсию мы перебрались в Гаоми, незаметно прошло три года. За это время были и сложности, но в конце концов случилось и большое радостное событие. Ваша оценка материалов, связанных с тетушкой, которые я Вам посылаю, настолько высока, что я весь трепещу. Вы считаете, что после дополнений и правки из них может получиться произведение для публикации, но меня мучают сомнения. Во-первых, я боюсь, что издательства не захотят принять произведение на такую тему, а во-вторых, даже если его издадут, тетушка может рассердиться. Хоть я уже кое в чем изо всех сил «скрываю имена старших», но все же многие вещи, от которых она расстраивается, вылезают наружу. Что касается меня самого, я действительно хотел использовать метод, о котором я Вам упоминал: признаваясь в совершенных ошибках, надеюсь как-то облегчить свою вину. Ваши утешения и наставления во многом очистили мне душу. И раз уж сочинительством смогу искупить вину, продолжаю писать без остановки. Если к искуплению сможет привести лишь честный рассказ, я при письме обязательно буду держаться правды.

Лет десять назад я говорил, что, когда пишешь, нужно затрагивать самые мучительные места в душе, то, что человек меньше всего старается вспоминать. Теперь же мне кажется, что следует писать еще и о том, за что человеку больше всего неловко, о самых затруднительных ситуациях. Нужно укладывать себя на прозекторский стол, под увеличительное стекло.

Лет двадцать с лишним назад я заявлял во всеуслышание: я пишу для себя. Когда пишешь, чтобы искупить вину, конечно, можно считать, что пишешь для себя, но этого все же недостаточно; думаю, мне следует писать еще и для тех, кому я нанес ущерб, а еще для тех, кто нанес ущерб мне. Я благодарен им, потому что всякий раз, когда мне наносят ущерб, я думаю о тех, кому ущерб нанес я.

В настоящий момент посылаю Вам, сенсей, написанное с перерывами в течение года. Думаю, рассказам про тетушку на этом конец; после этого я смогу в кратчайшие сроки завершить первоначально задуманную пьесу, где она выступает одним из персонажей.

Каждый раз, когда я при встрече упоминаю о Вас, тетушка выражает искреннюю надежду, что Вы приедете снова. Она даже как-то спросила: может быть, господину Сугитани не по средствам купить билет? Я сказал, что куплю Вам билет сам. Еще она сказала, что на душе у нее много невысказанного и она не может сказать этого никому, но от Вас, если Вы приедете, она ничего не скроет. Говорит, что ей известна некая важная тайна относительно Вашего батюшки, о которой она никогда и никому не рассказывала. Когда это дело раскроется, Вы можете быть в немалой степени ошеломлены. Мне остается только гадать, что это за тайна, сенсей, подождем лучше, когда Вы приедете, и она расскажет Вам все сама.

И вот еще что. В материалах, которые я посылаю на сей раз, об этом упоминается, но лучше сначала сообщу Вам об этом здесь: мне уже скоро шестьдесят, и вот недавно у меня родился ребенок! Не важно, сенсей, каким образом он появился, какими бы неприятностями ни было окружено его появление на свет, я хотел бы попросить Вас, уважаемого человека, пожелать ему счастья; а если есть такая возможность, и предложить для него имя!

Кэдоу

Октябрь 2008 года, Гаоми

1

У меня было представление, что тетушка человек безумно храбрый, что она никого не боится, и тем более нет чего-то, что бы ее испугало. Но мы со Львенком своими глазами видели, как ее напугала лягушка, да так, что пена изо рта пошла и она упала без чувств.

Дело было апрельским утром. Юань Сай и мой младший двоюродный брат Цзинь Сю пригласили нас со Львенком на основанную ими совместно ферму по разведению лягушек-быков. Всего за несколько лет облик прежде захолустного и отсталого Гаоми во многом переменился. Берега реки укреплены красивым и прочным белым камнем, на полосах зеленых насаждений вдоль них посажены редкие цветы и травы. По обоим берегам поднялся десяток новых жилых микрорайонов с высотными домами, а также коттеджами европейского типа. Это место уже слилось с уездным городом, до аэропорта Циндао всего сорок минут на машине, сюда во множестве приезжают южнокорейские и японские бизнесмены, чтобы инвестировать в строительство, а земельные угодья нашей деревни по большей части уже превратились в большие поля для гольфа шанхайской компании «Метрополитэн». Хотя само это место уже переименовали в зону Чаоян, мы по привычке называем его «родимый Дунбэй».

От микрорайона, где мы живем, до лягушачьей фермы около пяти ли, двоюродный брат хотел заехать за нами на машине, но мы тактично отказались. Шагая по прибрежной пешеходной дорожке вниз по течению реки, мы то и дело встречали мамаш с детскими колясками. Лица беззаботные, взгляд устремлен в никуда, от тела разносится элегантный аромат дорогих духов. Дети в колясках с сосками во рту, кто сладко спит, кто таращится черными блестящими глазенками, распространяя вокруг сладкий запах. Всякий раз, когда мы встречали коляску, Львенок останавливала мамашу, наклонялась своим дородным телом, гладила пухленькую ручку ребенка или нежное личико. По выражению лица было видно, как она любит детей. Остановившись перед двойной коляской, которую толкала светловолосая зеленоглазая иностранка, и глядя на двух очаровательных метисов в плиссированных шапочках, похожих на куклу Барби, она поглаживала то одного, то другого, что-то тихо бормоча с глазами, полными слез. Глядя на вежливо улыбающуюся мать детей, я потянул Львенка за одежду:

– Смотри, все личики им обслюнявишь!

– Ну почему раньше дети не казались такими милыми? – вздохнула она.

– Это говорит о том, что мы постарели.

– Не только поэтому, – возразила она. – Нынче у людей уровень жизни выше, и качество детей повысилось, вот они и кажутся такими милыми.

Когда мы иногда встречались со знакомыми из прошлых лет, пожимали друг другу руки и обменивались любезностями, мы взаимно чувствовали, что «постарели», что «надо же, как быстро летит время, пара десятков лет как один миг».

По реке неспешно следовало роскошное прогулочное судно аляповатой расцветки, похожее на движущуюся декоративную арку. С него доносилась мелодичная музыка, девицы в старинных одеждах играли в каютах на пипа и флейте сяо. То и дело проносились, задрав нос, быстроходные катера, и брызги волн разлетались в стороны, распугивая белоснежных чаек.

Мы шли, держась за руки, будто бы в тесном единении, но каждый думал о своем. Дети, такое множество милых детей, возможно об этом думала Львенок. А у меня перед глазами вставала захватывающая погоня на этой реке, хоть было это двадцать с лишним лет назад.

Мы перешли на другой берег по пешеходной дорожке недавно возведенного моста. Среди пересекавших мост машин было немало «BMW» и «Мерседесов». Изящная форма моста напоминала парящую чайку. За мостом направо располагались поля для гольфа, налево – широко известный храм Богини Чадоподательницы.

В тот день, восьмого числа четвертого лунного месяца, проходил храмовый праздник. На пустыре вокруг храма было полно машин. По номерам видно, что они из уездного города и окрестностей, были машины и из других провинций.

На этом месте раньше была деревушка с храмом Богини Чадоподательницы, которая по названию храма и называлась – Няннянмяо. В детстве я приходил сюда с матушкой возжигать благовония, с тех пор прошло много лет, но впечатления сохранились. Во время «культурной революции» этот храм сровняли с землей.

Заново построенный храм был величественен, как дворец, как говорится, красные стены, желтая черепица. С обеих сторон ведущей к храму дорожки бойко торговали с лотков благовонными свечками и глиняными куклами, торговцы громко рекламировали свой товар, зазывая покупателей:

– А вот куклы, налетай! А вот куклы, покупай!

Среди них один смахивал на буддийского монаха – в желтом халате, с бритой головой. Он колотил в деревянную рыбу и ритмично выкрикивал:

 

Купите куклу, принесете домой,

              все будут радоваться день-деньской.

Сей год купили, на будущий – рожать,

              а год спустя вас папой-мамой будут называть.

Качество кукол штучно, мастер делал собственноручно.

Куклы у меня просто красота,

                щечки – персики, вишенки – уста.

Слава чудотворная кукол не пуста,

                сотнями уходят в разные места.

Одну купишь – будет умным ребенок;

                две – будет двойня, мальчонка и девчонка.

Три – и Три звезды засветят; четыре – звезд цари отметят.

Пять – и сын в пяти первейших; кукол дам

                хоть шесть, хватает – да супруга осерчает.

 

Голос показался очень знакомым, а когда мы подошли поближе, оказалось, это Ван Гань. Он как раз пытался продать кукол нескольким с виду то ли японкам, то ли кореянкам. Пока я размышлял, не увести ли Львенка, чтобы избежать встречи со старым приятелем, не задевать ничьих чувств, да и не создавать неловкость для всех присутствующих, Львенок вырвала руку и направилась прямиком к Ван Ганю.

Я тут же понял, что она направилась не к нему, а к куклам у него на лотке. Ван Гань не обманывал, его куклы действительно отличались от других. Куклы рядом на лотках были очаровательны, но все одинаковые – и мальчики, и девочки. А у Ван Ганя и раскрашены естественно и неброско, да еще каждая не похожа на других. И выражение лица живое, у одних невозмутимо спокойное, у других озорное и потешное, у третьих очаровательно наивное, у четвертых с сердито надутыми губками, у пятых с улыбкой во весь рот. Я с первого взгляда понял, что, похоже, это действительно произведения мастера Хао – нашего искусного ваятеля из дунбэйского Гаоми. В тысяча девятьсот девяносто девятом году мастер Хао и моя тетушка поженились. Он всегда сам продавал своих глиняных кукол по своему особому, сохранявшемуся десятилетиями способу продаж. Как могло случиться, что он передал это дело Ван Ганю?

Стоя рядом с разложенными на лотке куклами, тот тараторил без умолку, негромко объясняя женщинам:

– Товар рядом недорогой, но его производят по формам. Мои куклы недешевые, но суть дела в том, что их лепит с закрытыми глазами наш мастер народных промыслов из дунбэйского Гаоми, король кукол Цинь Хэ. Что мы называем «как живые», «играет так, что струны рвутся»? – Он взял будто бы рассерженную куклу с искривленным ротиком. – Восковые фигуры француженки мадам Тюссо по сравнению с работами нашего мастера Циня – просто куча пластика. Все сущее рождается из глины, понимаете? Нюйва создала людей из глины, глина исполнена невероятной духовности. Ту, что использует наш мастер Цинь, специально добывают со дна реки Цзяохэ на глубине двух метров, это глиняные отложения трехтысячелетней давности, это культурный глиняный слой, исторический. Добытую глину сушат на солнце, оставляют при лунном свете, чтобы он ее пропитал. После того как она воспримет энергию солнца и луны, ее размельчают каменным катком, делают комки при помощи воды, набранной на середине реки на заре, и той, что берут из колодца при восходе луны, ее разминают руками, отбивают скалкой, пока комок глины не станет похожим на комок теста, и только тогда можно приступать к изготовлению. Еще хочу сказать вам, что наш мастер Цинь, всякий раз когда лепит такого глиняного ребенка, проделывает ему в макушке небольшое отверстие, затем прокалывает себе средний палец и закапывает туда капельки крови. Потом это отверстие замазывает и помещает глиняного ребенка в темное и прохладное место. По прошествии – семью семь – сорока девяти дней его раскрашивают, наносят брови и рисуют глаза, и такой глиняный ребенок уже обладает маленькой душой: скажу честно, только не пугайтесь – глиняные куклы мастера Цинь каждый месяц в полнолуние могут, словно заслышав звуки флейты, пуститься в пляс. Они будут плясать, хлопать в ладоши, радостно смеяться. Эти звуки похожи на те, что слышишь, когда разговариваешь по мобильному телефону, – хоть не громкие, но очень четкие. Не верите, купите несколько, а дома посмотрите. Если будет не так, можете вернуться и швырнуть мне товар под ноги. Я уверен, что вы не захотите этого делать, ведь тогда прольется его кровь и вы услышите его плач.

Под напором его болтовни несколько туристок купили по две куклы каждая. Он положил их в специально приготовленные коробки и упаковал. Довольные покупательницы удалились, и только тогда Ван Гань окликнул нас.

Думаю, он давно уже узнал нас, не мог же он не признать Львенка, за которой мучительно ухаживал десять с лишним лет. Но он удивленно воскликнул, будто вдруг обнаружил нас:

– А-а! Это вы!

– Здравствуй, дружище! – приветствовал его я. – Столько лет не виделись.

Львенок ответила ему мимолетной улыбкой и что-то пробормотала, не разобрать.

Мы с ним пожали друг другу руки, потом закурили. Он закурил мою «восемь счастий», а я – его сигарету «генерал».

Львенок погрузилась в любование куклами.

– Давно уже слышал, что вы вернулись, – сказал он. – Похоже, правду говорят: «Хоть всю землю обойдешь, лучше родных мест не найдешь»!

– Точно так, как говорится, «лиса, подыхая, поворачивает морду к норе, листья опадают и возвращаются к корням», – подтвердил я. – Хорошо, однако, что хорошие времена настали, пару десятков лет назад о таком и мечтать не приходилось.

– Раньше люди были как в клетке заперты, а если не в клетке, то их тащили за веревку на шее. А нынче свобода, были бы только деньги, что хочешь, то и делай, закон не нарушай и порядок.

– Что верно, то верно. А ты, брат, разводить мастер! – Я показал на кукол. – Они что, и впрямь такие волшебные?

– А ты считаешь, я несу все что в голову взбредет? – с серьезным видом сказал он. – То, что я говорю, чистая правда. Если и есть небольшое преувеличение, то это не возбраняется, даже в государственных средствах массовой информации разве не допускается разумное преувеличение?

– Как бы то ни было, мне тебя не переспорить. А вот скажи, их действительно старина Цинь лепил?

– Разве это может быть неправдой? Когда я говорю, что эти глиняные дети могут ночами в полнолуние пускаться в пляс, заслышав звуки флейты, это преувеличение, но то, что почтенный Цинь лепит их с закрытыми глазами, это доподлинно так и есть. Не веришь, будет время, сведу вас посмотреть.

– А почтенный Цинь тоже у нас здесь обосновался?

– В наше время обосновался не обосновался роли не играет, где удобно, там и живешь. Где твоя тетушка живет, там и Цинь Хэ жить может. Таких закоренелых поклонников ни на небесах, ни под землей не сыщешь!

Львенок взяла двумя руками красивую куклу – большие глаза, нос с горбинкой, смахивает на помесь китаянки и европейца – и заявила:

– Хочу этого ребенка.

Я присмотрелся к кукле, и в душе всколыхнулось какое-то смутное чувство. Ну да, так и есть. Ощущение чего-то знакомого. Где я видел ее, кто она? Силы небесные, да это Чэнь Мэй, дочка Ван Дань, Чэнь Мэй, которую тетушка со Львенком выхаживали почти полгода, а потом вынуждены были вернуть ее отцу Чэнь Би.

Я прекрасно помню тот вечер, когда Чэнь Би заявился в наш дом, требуя вернуть Чэнь Мэй, вечер накануне Нового года, когда провожают бога домашнего очага, когда вокруг взрываются хлопушки и стелется пороховой дым. Львенок уже оформила переход к мужу в армию и ушла из здравпункта коммуны. После Праздника весны я должен был вместе с ней и Яньянь сесть на поезд и ехать в Пекин. Блок жилых помещений на территории части в Пекине и должен был стать нашим новым домом. Отец не поехал с нами, не захотел он жить и у старшего брата, работавшего в уездном городе, хотел остаться на своем куске земли. Хорошо, что в деревне работал второй брат, он мог за ним приглядеть.

После смерти Ван Дань Чэнь Би целыми днями пил, а напившись, то плакал, то горланил песни, шатаясь по улицам. Поначалу народ относился к нему с немалым сочувствием, но со временем он всем надоел. Во время розысков Ван Дань коммуна использовала средства Чэнь Би для выплат деревенским, но после ее смерти большинство вернули ему деньги. Коммуна не стала взимать с него расходы за содержание под арестом, поэтому, по самым скромным подсчетам, в то время у него на руках было еще никак не меньше тридцати тысяч юаней, вполне достаточно, чтобы пить еще несколько лет. Похоже, он и забыл о маленькой дочке, которую выхаживали в здравцентре тетушка со Львенком. Он подвергал жизнь Ван Дань опасности и заставлял родить второго ребенка в основном потому, что хотел мальчика, продолжателя рода Чэнь. И увидев, что после всех мытарств, бесчисленных трудностей и опасностей снова родилась девочка, стал колотить себя кулаками по голове с горестными воплями: «Небо оставило меня без потомства!»

Имя для девочки предложила тетушка. У ребенка были красиво очерченные брови, светлые глазки, да и старшую сестру у нее звали Чэнь Эр, вот тетушка и сказала:

– Вот и пусть будет Чэнь Мэй (Бровь).

Львенок аж в ладоши захлопала в восхищении:

– Какое красивое имя!

Тетушка со Львенком хотели удочерить Чэнь Мэй, но столкнулись с многочисленными трудностями с пропиской и оформлением удочерения. Поэтому к тому времени, когда Чэнь Би забрал Чэнь Мэй из рук Львенка и ушел, у нее еще не было прописки. Среди законного населения Китайской Народной Республики такого человека, как она, просто не числилось, она была «нелегальным ребенком». Сколько было в то время таких детей, никто не считал, но, полагаю, это должна быть потрясающая цифра. Проблема этих «нелегальных детей» получила наконец разрешение в тысяча девятьсот девяностом году во время четвертой переписи населения. Полученная в связи с этим сумма штрафов за сверхплановорожденных тоже составила астрономическую цифру. Но сколько этих денег в конце концов попало в казну – такое темное дело, что разобраться в этом не может никто. За последние десять с лишним лет народные массы наплодили множество таких «нелегальных детей», думаю, эта цифра тоже впечатляет. Сегодня сумма штрафа выше той, что была двадцать лет назад, больше чем в десять раз, и к следующей переписи, если родители «нелегальных детей» будут способны выплачивать штраф…

В те дни во Львенке чрезвычайно развился материнский инстинкт, она носила Чэнь Мэй на руках, без конца целовала ее, насмотреться не могла, подозреваю, что она пыталась кормить Чэнь Мэй грудью, потому что соски у нее выглядели необычно – но получалось у нее с лактацией или нет, трудно сказать. Говорят, такие чудеса случались и раньше. В детстве я смотрел одну пьесу, в ней рассказывалось об одной семье, в которой в результате несчастного случая отец с матерью погибли, осталась лишь старшая сестра восемнадцати лет и младенец братик. В этом безвыходном положении сестра стала совать в рот брату свою девическую грудь, и через пару дней у нее появилось молоко. В реальной жизни такие вещи не очень-то могут случиться. Чтобы сестре было восемнадцать, а братик еще грудничок? Матушка рассказывала, что раньше часто бывало, что свекровь и сноха одновременно отдыхали месяц после родов. Да и теперь такое возможно. У девушки, что учится в университете вместе с моей дочкой, недавно появилась младшая сестренка. Ее отец – владелец угольной шахты, денег куры не клюют, шахтеры из крестьян на них горбатятся, а они живут то в Пекине, то в Шанхае, то в Лос-Анджелесе, то в Сан-Франциско, то в Мельбурне, то в Торонто на роскошных виллах и строгают себе детей со своими содержанками. Тут я срочно придержал ход своих мыслей, как останавливают поводьями бешеного скакуна. Я вспомнил вечер дня проводов бога домашнего очага. Я только что опустил в котел решетку с пельменями, моя дочка Яньянь, хлопая в маленькие ладошки, продекламировала детскую песенку про пельмени «Прилетела с юга стая гусей, вперевалочку спустилась к реке», Львенок с Чэнь Мэй на руках без конца что-то гугукала с ней, и в это время как бы невзначай заявился Чэнь Би – в своей вытертой до блеска куртке из свиной кожи и шапке-ушанке набекрень. За ним, держась за полу, следовала Чэнь Эр. Рукава ее маленькой курточки на подкладке были наполовину коротки, и из них выглядывали красные от холода ручонки. Волосы всклокоченные, как пук сена, беспрестанно втягивает носом сопли, наверное простужена.

– Вовремя пришли, – сказал я, помешивая пельмени в котле. – Садитесь, отведайте пельменей.

Чэнь Би уселся на пороге, на освещаемом огнем очага лице выделялся огромный нос, будто вырезанный из мороженой редьки. Чэнь Эр стояла, опираясь на его плечо, переводя большие глазенки, посверкивавшие страхом и любопытством, то на переворачивавшиеся в котле пельмени, то на Львенка с младенцем на руках, то обменивалась взглядом с Яньянь. Яньянь протянула ей кусочек шоколада, который держала в руке. Девочка покосилась на отца и подняла глаза на нас.

– Бери, бери, – сказал я, – бери, раз сестренка дает.

Она неуверенно потянулась за шоколадом.

– Чэнь Эр! – зло шикнул на нее Чэнь Би.

Чэнь Эр торопливо отдернула ручонку.

– Ну что ты, – вырвалось у меня, – это же ребенок!

Чэнь Эр всхлипнула.

Я сходил во внутреннюю комнату, принес плитку шоколада и засунул ей в карман курточки.

Чэнь Би встал и обратился ко Львенку:

– Ребенка мне верни.

Львенок вытаращила на него глаза:

– А ты разве не говорил, что он тебе не нужен?

– Кто сказал, что он мне не нужен? – разъярился Чэнь Би. – Это же моя плоть и кровь, как он может быть не нужен?

– Ты не достоин ее! – выпалила Львенок. – Она как больной котенок была при рождении, я ее выходила.

– Это под вашим давлением у Ван Дань случились преждевременные роды! – заявил Чэнь Би. – Иначе она бы не умерла! Вы мне за ее жизнь еще ответите!

– Вздор ты несешь! – ответила Львенок. – С Ван Дань так получилось потому, что она вообще не должна была беременеть, тебе бы лишь получить продолжение рода, а будет жива Ван Дань или умрет, тебе наплевать! Ее смерть на твоих руках!

– Вот как ты заговорила! – заорал Чэнь Би. – Погоди, устрою я вам Новый год за такие слова!

И схватив с очага ступку, в какой толкут чеснок, прицелился в котел.

– Чэнь Би, ты что, спятил? – сказал я. – Мы же друзья с детства!

– Какие друзья в наше время, – презрительно усмехнулся Чэнь Би. – Ван Дань в доме твоего тестя пряталась, не ты ли своей тетушке об этом сообщил?

– При чем тут он, – вступилась Львенок, – это Сяо Шанчунь донес.

– Мне плевать, кто донес. В любом случае сегодня ты должна вернуть мне ребенка.

– Сейчас, размечтался! – хмыкнула Львенок. – Я не позволю этому ребенку умереть в твоих руках, ты не достоин называться отцом!

– Ах вы, бабье вонючее, обеим даже «двухвостого» не выродить, сами рожать не можете, так и другим не даете, самим не родить, так на чужих детей заритесь!

– Закрой свой поганый рот, Чэнь Би! – взорвался я. – Великий день проводов Цзао-вана, а ты заявляешься к нам в дом и ведешь себя абсолютно бесцеремонно! Давай, испорть нам праздник, бросай что у тебя там в котел!

– Думаешь, мне слабо бросить?

– Бросай!

– Вы мне ребенка не возвращаете, я на все пойти могу! Убить могу, поджечь, на все готов!

Вышел до той поры молча сидевший во внутренней комнате отец:

– Племянник, ради моих седых волос, ради наших многолетних добрых отношений с твоим отцом, опусти эту толкушку!

– Скажи ей тогда, чтобы вернула мне ребенка.

– Это твой ребенок, никто его у тебя не отнимает, – урезонивал отец. – Но ты должен все хорошенько с ней обговорить. В конце концов, если бы не они, твой ребенок давно уже отправился вслед за матерью.

Чэнь Би бросил толкушку на пол, снова уселся на порожек и заплакал.

– Пап… Не плачь… – хлопала его по плечу Чэнь Эр.

У меня при этом защипало в носу, и я обратился ко Львенку:

– По мне… так вернем ему…

– Даже думать забудьте! – вспыхнула Львенок. – Этого ребенка я приняла!

– Только и знаете, что людьми помыкать… Не по правде это… – всхлипывал Чэнь Би.

– Тетушку позвать надо, – сказал отец.

– Не надо никого звать, я давно уже здесь! – послышался из-за дверей голос тетушки.

Я поднял на нее глаза, как на спасительную звезду.

– А ну, Чэнь Би, вставай у меня! – скомандовала она. – Я-то все жду, когда ты толкушку в котел бросишь!

Чэнь Би послушно поднялся.

– Вину свою признаешь? – строго спросила она.

– В чем это моя вина?

– Ты виноват в том, что отказался от члена семьи, – продолжала тетушка. – Забрали Чэнь Мэй мы, больше полугода выкармливали ее рисовой кашкой, порошковым молоком, а это не так-то просто. А ты, Чэнь Би, даже носа не показывал. Эта девочка – семя твое, что правда то правда, а вот ты, отец так называемый, разве взял на себя какую-нибудь ответственность?

– Как бы то ни было, дочка моя… – канючил Чэнь Би.

– Твоя? – сверкнула глазами Львенок. – А ну позови ее, и поглядим, откликнется она или нет? Ежели откликнется, забирай!

– Не по правде говоришь, не буду с тобой разговаривать! Тетушка, понаделал я в прошлом ошибок, теперь признаю их, признаю вину, верни ты мне дочку!

– Вернуть-то можно, – сказала тетушка, – но сперва заплати в коммуну штраф, а потом оформи ребенку прописку.

– А большой штраф? – спросил Чэнь Би.

– Пять тысяч восемьсот.

– Так много? У меня и денег таких нет!

– Денег нет? – переспросила тетушка. – Ну раз нет, то о ребенке и не мечтай.

– Пять восемьсот! Пять восемьсот! – ошарашенно повторял Чэнь Би. – Если деньгами, то нету, одна жизнь вот и есть!

– Жизнь свою ты оставь себе, – сказала тетушка. – Деньги свои тоже можешь оставить себе – на вино, на мясо, а еще можно в придорожные гостиницы походить, по девкам!

– Не было такого! – зарычал Чэнь Би, прикрывая неправоту гневом. – Я на вас жаловаться буду! Не получится в коммуне, пожалуюсь в уезд, в уезде не выйдет, поеду в провинцию, а то и в ЦК партии!

– Ну а в ЦК не обломится, – презрительно усмехнулась тетушка, – в ООН жаловаться будешь?

– В ООН? – переспросил Чэнь Би. – И в ООН могу!

– Ну да, способностей тебе не занимать! – заключила тетушка. – А сейчас катись-ка ты вон отсюда. Вот будет тебе ответ на жалобу, тогда и приходи за ребенком. Но хочу тебе сказать, даже если у тебя будет ответ на жалобу, ты должен еще представить мне письменное поручительство в том, что ты в состоянии вырастить ребенка, а также выплатить мне и Львенку по пять тысяч каждой за хлопоты!

Тем вечером Чэнь Би так и не удалось забрать Чэнь Мэй, но на следующий день после Праздника фонарей он принес квитанцию об уплате штрафа и унес Чэнь Мэй. Про «выплату за хлопоты» тетушка упомянула в сердцах, и естественно, этого платить ему было не нужно. Львенок плакала навзрыд, словно у нее отняли родное дитя.

– Чего плакать-то? – корила ее тетушка. – Любишь детей – возьми и роди сама!

Львенок продолжала горько плакать, и тетушка, поглаживая ее по плечу, сказала с печальной интонацией, какой я никогда не слышал:

– С тетушкой уже все ясно, а ваши счастливые деньки еще только начинаются. Давай, работа дело второстепенное, роди сначала ребенка, а я буду за ним ухаживать…

После отъезда в Пекин мы все время хотели родить ребенка, но, к несчастью, как и сказал Чэнь Би, родить у Львенка не получалось. К моей дочке она относилась хорошо, но я понимал, что душой она все же привязана к Чэнь Мэй. Поэтому можно было понять, почему она выбрала куклу, похожую на Чэнь Мэй носом, глазами и выражением лица. Повернувшись к Ван Ганю, а по сути дела обращаясь ко мне, она сказала:

– Хочу этого ребенка!

– Сколько стоит? – спросил я Ван Ганя.

– Ты о чем, Сяо Пао? – рассердился Ван Гань. – Совсем меня ни во что не ставишь?

– Прошу понять правильно, – сказал я. – «Покупать ребенка» нужно с искренними чувствами, а если не платить, в чем эта искренность выражается?

– Никакой искренности в том, что платишь деньги, нет, – негромко проговорил Ван Гань. – На деньги можно лишь кусок глины купить, а ребенка не купишь.

– Ну ладно, – сказал я. – Мы живем в микрорайоне у реки, дом девять, квартира девятьсот два, заходи.

– Может, зайду, – сказал Ван Гань. – Желаю вам сына в самом ближайшем будущем.

Горько усмехнувшись, я покачал головой, простился с Ван Ганем и за руку со Львенком влился в людской поток, направлявшийся к главному залу храма Матушки Чадоподательницы.

Перед залом в чугунных курильницах тлели благовония, и вокруг стоял густой аромат. Рядом с курильницами канделябры сплошь заставлены горящими красными пахучими свечами; пламя подрагивало, свечи оплывали. Множество женщин, и пожилые как трухлявое дерево, и яркие как прекрасный лотос, одни в изношенных лохмотьях, другие обвешанные золотом и нефритом, самые разные, не похожие одна на другую, все с набожностью на лицах, с надеждой в сердце и глиняной куколкой за пазухой, воскуривали благовония и зажигали свечи.

К дверям величественно возвышавшегося храма вело сорок девять ступеней из белого мрамора. Я поднял голову: под загнутыми углами крыши видна доска с надписью большими золотыми иероглифами «Добродетельным посылается много детей», а подвешенный под стрехой бронзовый колокольчик при дуновении ветра издавал мелодичный звон.

Вверху и внизу на ступенях толпились в основном женщины с прижатыми к груди глиняными куклами. Я замешался среди них и получил возможность понаблюдать со стороны. Рождение детей и приумножение рода – сколько в этом величественного и сколько приземленного, сколько серьезного и сколько вздорного. Как наяву вспомнились детские годы, когда я своими глазами видел боевой отряд хунвейбинов «Уничтожим „четыре старых“», специально прибывший из уезда, чтобы разрушить храм и сжечь идолов. Они, а среди них были девушки, вынесли Матушку Чадоподательницу из храма и швырнули в реку, а потом стали громко выкрикивать: «Планирование рождаемости одобряется, чадоподательница пусть в реке искупается!» На дамбе целая шеренга седовласых старух встали как одна на колени и произносили какие-то слова. Молили ли они Матушку Чадоподательницу явить чудо и наказать этих сопляков? Или просили простить людям их прегрешения? Узнать это нам не дано. «Тридцать лет река течет на восток, тридцать лет на запад», как раз пришли на ум эти слова. На прежнем месте снова вознесся величественный храм; и в его главном зале вновь сияет золотом статуя богини. Продолжается традиционная культура, но и появляются новые веяния; удовлетворяются духовные потребности народа и вместе с тем привлекаются туристы со всех сторон света; развивается сфера услуг к очевидной для всех экономической выгоде. Вот уж поистине, лучше возвести храм, чем построить завод. Мои земляки, мои старые друзья – все живут ради этого храма, для всех он служит опорой.

Я поднял глаза на образ Матушки Чадоподательницы. Круглый луноподобный лик, темные, как тучи, волосы. Длинные тонкие брови, полный милосердия взгляд. Белое одеяние, на шее жемчужное ожерелье с подвесками. В правой руке опахало с длинной ручкой, наклоненная лицевая сторона прикрывает плечо; левая рука возложена на макушку мальчика, восседающего на карпе. По обеим сторонам от нее – двенадцать мальчиков в самых разных позах. Лица у всех живые и по-детски выразительные, смотрятся впрямь очень мило. У нас в дунбэйском Гаоми таких детей могут вылепить, наверное, лишь мастер Хао да Цинь Хэ. Если слова Ван Ганя соответствуют действительности, эта группа скорее всего работа Цинь Хэ. Потому что у меня появилось чувство вины в связи с возникшей ассоциацией: и телом, и обликом эта Матушка Чадоподательница в белом одеянии во многом походила на мою тетушку в молодости! На девяти подушечках перед статуей Матушки стояли на коленях девять женщин. Они стояли так долго, не вставая, отбивая один за другим земные поклоны, или, сложив ладони и обратившись к Матушке, молча творили молитву. Позади подушечек на мраморном полу тоже стояли на коленях множество женщин. И перед стоявшими на подушечках, и перед стоявшими на полу у колен лежали глиняные куклы, обращенные лицом к богине. Львенок стояла на коленях на полу и истово отбивала поклоны, громко стукаясь лбом. Глаза полны слез, так глубока ее любовь к детям. Но я понимал, что ее мечте родить ребенка уже не суждено сбыться. Родилась она в тысяча девятьсот пятидесятом, ей пятьдесят пять, грудь налитая, но месячные уже прекратились. Как я наблюдал за другими, наверняка кто-то наблюдал за мной. Я вслед за Львенком опустился на колени перед Матушкой. Возможно, для наблюдавших за нами мы были пожилая пара, купившая куклу для своих детей.

Откланявшись, женщины вынимали деньги и засовывали в красные деревянные ящички перед постаментом Матушки. Небольшие суммы засовывали в спешке, а подносившие много не кичились этим. Когда подношения завершились, стоявшая у деревянного ящика монашка повязала на шеи кукол красную веревку. По обе стороны стояли две монашки в серых одеяниях. Опустив глаза долу, они колотили в «рыбы», бормотали молитвы и, казалось, не смотрели по сторонам. Но стоило кому-то пожертвовать больше ста юаней, «рыбы» в их руках начинали звучать особенно звонко, словно привлекая таким образом внимание Матушки.

Изначально мы не собирались заходить сюда, поэтому денег с собой не взяли. Львенок сгоряча сняла золотое кольцо и бросила в ящичек для подношений. «Бах-бах-бах» ожила деревянная «рыба» в руках у монахини, словно стартовый пистолет много лет назад, когда я принимал участие в забеге на длинную дистанцию.

В боковых приделах за главным залом храма совершали приношения Матушке Небожительнице, Матушке Провидице, Матушке Покровительнице Потомства, Матушке Охранительнице от Сыпи, Матушке Защитнице Кормящих, Матушке Водительнице Малолетних, Матушке Девицам Опоре, Матушке В Родах Помощнице, Матушке Благополучно от Бремени Разрешительнице. В каждом приделе коленопреклоненно молились, совершали подношения, везде наблюдали монахини с деревянными «рыбами». Я глянул на солнце и предложил Львенку прийти в другой раз. Она без особого желания кивнула. Мы шли по дорожке во дворе, а из маленьких каморок по бокам то и дело высовывались головы монахинь:

 

Миряне, да пребудет на вашем ребенке «замок долголетия»!

Миряне, да оденется ваша кукла в пурпур зари!

Миряне, да взойдет ваша кукла к славе и почету!

…

 

Так как денег не было, оставалось лишь, бормоча извинения, поспешить к выходу.

Когда мы вышли из храма, был уже ровно полдень, меня поторопил по мобильному младший брат. На улице, как в муравейнике, толпился народ, вокруг полно товаров, много и зевак. Нам было уже не до праздных гуляний, мы поспешили вперед через толпу. Младший брат сказал, что его машина уже с восточной стороны храма и он ждет нас на торжественном открытии китайско-американского центра для матери и ребенка «Цзя бао» – «Семейная драгоценность».

Когда мы туда добрались, церемония уже закончилась. Вокруг валялись остатки хлопушек, по обеим сторонам от входа, как простирающий крылья феникс, расставлена дюжина корзин с цветами, в воздухе реют два огромных воздушных шара с подвешенным под ними большущим полотнищем с написанным слоганом. Выстроенное дугой сине-белое здание походило на две руки, протянутые в спокойном и изящном объятии, и составляло яркий контраст с великолепием храма Матушки Чадоподательницы.

Найдя по-европейски одетого двоюродного брата, мы одновременно нашли и тетушку. Многие там срывали цветы с корзин и гирлянд. К ним примешалась и тетушка. В руках у нее уже было с десяток роз, белых, красных, желтых, все в полураспустившихся бутонах. Мы ее признали со спины. Вокруг нее было множество людей, но даже будь на них одежда одинакового цвета и одного покроя, мы все равно без труда отличили бы ее.

Несколько ребят лет десяти вручили тетушке пакет из белой бумаги и, повернувшись, бросились наутек. Разорвав пакет, тетушка подалась всем телом вверх, пронзительно взвизгнула, качнулась грузным телом и упала навзничь.

Мы видели, как с ее тела спрыгнула тощая черная лягушка.