7

Какой же я все-таки слабовольный человек.

Я-то думал, что в нашу со Львенком первую брачную ночь я буду сидеть один перед красной свечой до рассвета, чтобы показать свои чувства к Ван Жэньмэй, чувства раскаяния и тоски, но досидел лишь до двенадцати, а потом мы со Львенком уже заключили друг друга в объятия.

В день нашей свадьбы с Ван Жэньмэй был сильный дождь, и в день свадьбы со Львенком – полил как из ведра. Молнии одна за другой вспыхивали резким голубовато-белым светом, оглушительно грохотал гром и падали потоки дождя. Со всех сторон звонко журчала вода, через оконный переплет в комнату новобрачных проникал влажный ветер, который нес насыщенный дух земли и запах гнилых плодов. Трепещущее пламя красной свечи подрожало и погасло. Мне стало страшно. Яростный грохот молний сотрясал все вокруг несколько секунд, и в этот момент я глянул в поблескивающие их светом глаза Львенка. В свете молний ее лицо казалось золотым. Потом совсем рядом, будто во дворе, раздался удар грома, и в нос полез запах гари. Львенок испуганно вскрикнула, и мы обнялись.

Сначала я считал, что Львенок бесчувственная как дерево, мне и в голову не приходило, что она подобна папайе. Налитой, дородной папайе, которая от малейшего удара изольется соком. И свойства, и густой аромат – все как у папайи. Благородный муж новобрачную с покойной женой не сравнивает, я пытался сдерживать свои никчемные ассоциации, но сердцу не прикажешь. А когда я слился со Львенком плотью, одновременно прикоснулся к ней и сердцем.

– Львенок, – нисколько не смущаясь, заявил я, – мне кажется, ты более подходишь на роль супруги, чем Ван Жэньмэй.

Она закрыла мне рукой рот:

– Есть вещи, которые произносить нельзя.

– Ван Гань велел сообщить вам, что тринадцать дней назад отправил Ван Дань в Цзяочжоу, посадил на автобус в Яньтай, чтобы оттуда она покинула Дунбэй.

Львенок повернулась и села, освещенная еще одной молнией. Лицо, только что исполненное страстного чувства, стало строгим и суровым. Обняв меня, она снова легла. И сказала мне на ухо:

– Врет он все, Ван Дань изначально не могла уйти далеко.

– Так вы… решили махнуть на нее рукой?

– Это не мне решать, смотря как на это посмотрит тетушка.

– А разве она не так думает?

– Вряд ли. Если тетушка так думает, то она уже не тетушка.

– Почему же тогда вы заняли выжидательную позицию? Разве вы не знаете, что она уже на восьмом месяце?

– Никакой выжидательной позиции тетушка не занимает, у нее немало людей тайно выясняют что и как.

– И что-нибудь удалось выяснить?

– Ну… – После секундного колебания она прижалась лицом к моей груди: – От тебя мне скрывать нечего, она прячется в доме бабушки Яньянь, причем там же, где скрывалась Ван Жэньмэй.

– И что вы собираетесь делать?

– Что тетушка скажет.

– А она как собирается действовать? Так же, как и раньше?

– Тетушка не такая глупая.

– И как же тогда?

– Она уже посылала человека к Чэнь Би сообщить, что мы знаем, что Ван Дань прячется в семье Ван и что, если они ее не выдадут, завтра прибудет гусеничная машина, и дом семьи Ван вместе с домами их четверых соседей будут снесены.

– Дед Яньянь человек упрямый, если он будет противиться, неужели вы действительно снесете их дом?

– Тетушкин изначальный замысел не в том, чтобы семья Ван ее выдавала, а в том, чтобы ее вывел сам Чэнь Би. Тетушка пообещала ему, что, если он приведет Ван Дань на аборт, все имущество будет ему полностью возвращено. Все-таки тридцать восемь тысяч, не может же это его не волновать.

Я глубоко вздохнул:

– Ну почему вам обязательно нужно так измываться над людьми? Неужели недостаточно, что Ван Жэньмэй до смерти довели?

– Ван Жэньмэй сама во всем виновата, – холодно проговорила Львенок.

Я почувствовал, что ее тело вдруг тоже охладело.

8

Стояла пасмурная дождливая погода, по дорогам не проехать, вода в реках поднялась, и ни одна машина из других провинций не пришла, чтобы забрать закупленные в наших краях персики.

В каждом дворе хранился урожай персиков. У кого они были собраны в корзины, у кого свалены горкой и накрыты от дождя полиэтиленовой пленкой. А у кого-то просто валялись в беспорядке во дворе и мокли под хлещущими струями дождя. Сочные медовые персики долгого хранения не терпят, в прежние годы большие грузовики закупщиков подъезжали прямо к краю персиковых садов, и на них сразу грузили сорванные плоды. Эти не боящиеся упорного труда водители ездили даже по ночам, и к рассвету следующего дня плоды уже были в пути на рынки в тысячах ли отсюда. В этом же году небесный правитель, наверное, решил наказать тех, кто возил персики несколько лет подряд, и с начала созревания плодов почти не было ни одного полностью погожего дня, большие и маленькие дожди поливали один за другим, персики не собирали, и они падали с деревьев уже гнилыми. Собранные плоды тоже можно было спасти: пригнать машину, как запогодится, погрузить и увезти. Но ничто не указывало на возможное прояснение.

У нашей семьи было посажено всего тридцать персиковых деревьев, потому что отец стар, смотреть за ними как следует не в состоянии, и урожай был невысок, но почти шесть тысяч цзиней все же собрали. Корзин у нас немного, нагрузили всего шестнадцать, поставили в пристройке, а оставшееся лежало кучей во дворе, накрытое полиэтиленом. Отец, несмотря на дождь, то и дело выходил, стаскивал пленку и осматривал плоды. И всякий раз до нас доносился запах гнилых персиков.

В начале нашего со Львенком супружества дочка была с отцом. Когда он выходил во двор под дождем, она тоже выбегала вслед за ним. В руках она держала маленький зонтик с картинками разных животных.

К нам она относилась с безразличием, но достаточно вежливо. Львенок предлагала ей сласти, но та прятала руки за спиной и говорила:

– Спасибо, тетя.

– Зови ее мамой, – велел я.

Дочка удивленно вытаращила на меня глаза.

– Не надо, – возразила Львенок. – Не надо никак называть. Люди кличут меня Львенком, – она указала на львенка на зонтике, – так что можешь называть меня большой львицей.

– Ты маленьких детей ешь? – спросила дочка.

– Я маленьких детей не ем, – ответила Львенок. – Моя специальность – маленьких детей защищать.

Отец принес в плетеной шляпе кучку подгнивших с одной стороны персиков и принялся, вздыхая, соскабливать гниль ржавым ножом.

– Кто хочет, пусть и ест, – предложил я.

– Но это же деньги! – вздохнул отец. – Никакого нынче внимания к старикам.

– Отец. – Львенок впервые назвала его так, получилось у нее неловко и слышать тоже было неловко. – Власти не могут не заниматься этим, наверняка активно думают, как быть.

– У властей одно ограничение рождаемости на уме, будут они о других делах беспокоиться! – не без недовольства буркнул отец.

Как раз в это время ожил громкоговоритель на деревенском парткоме. Боясь не расслышать, отец торопливо выбежал во двор и стал прислушиваться.

По громкоговорителю объявили, что коммуна связалась с рынками в Циндао и Яньтае, они уже выслали колонну грузовиков, которая собралась в пятнадцати ли отсюда, у переправы Уцзяцяо, там и будет происходить скупка персиков дунбэйского Гаоми. Коммуна обращалась с призывом к народу по воде и посуху доставлять персики к Уцзяцяо. Хотя цена будет вполовину меньше по сравнению с прошлым годом, это все же лучше, чем оставлять урожай гнить.

После окончания трансляции деревня забурлила. Было понятно, что забурлила не только наша деревня, но и все деревни Гаоми.

Река у нас здесь хоть и большая, лодок было немного, когда-то в каждой производственной бригаде было несколько посудин, но после закрепления производственных заданий за отдельными крестьянскими дворами все они куда-то подевались.

В народных массах таятся неисчерпаемые творческие силы, и это чистая правда. Отец побежал в пристройку, снял с поперечной балки четыре тыквы-горлянки, потом принес во двор четыре бревна и связал их веревкой в плот. Я скинул верхнюю одежду и, оставшись в трусах и майке, помогал отцу. Львенок закрывала меня зонтом от дождя. Дочка со своим зонтиком бегала по двору туда-сюда. Я дал знак Львенку, чтобы она закрывала от дождя отца, но тот сказал, мол, не надо. Он накинул на плечи кусок полиэтилена, оставшись с непокрытой головой, по лицу у него текли капли дождя и капли пота. Такие старые крестьяне, как мой отец, во время работы сосредоточивались на ней целиком, действовали размеренно и энергично, не делая лишних движений. Вскоре плот был готов.

Когда мы принесли его на дамбу, там уже царило необычайное оживление. Вдруг нашлись и пропавшие лодки. Одновременно с лодками на воду спускали и несколько десятков плотов с привязанными где тыквами-горлянками, где камерами от колес, были и куски белого пенопласта. Не знаю, из какого дома притащили даже большое деревянное корыто. Лодки и плоты крепили чалками за ивы на дамбе. Из каждого проулка спешили люди с корзинами персиков.

Те, у кого в хозяйстве были мулы и ослы, уже навьючили им на спины полные корзины, и несколько десятков животных выстроились на дамбе.

Там же, на дамбе, стоял, покрикивая, перебравшийся через реку вплавь ганьбу из коммуны, в дождевике, с закатанными штанинами и сандалиями в руке.

Рядом с плотиком нашей семьи я увидел плот – просто произведение искусства. Четыре толстых еловых бревна связаны в форме иероглифа «колодец» веревкой из воловьей кожи. Зазоры закрыты круглыми, толщиной с ручку серпа, балясинами, под плотом привязаны четыре надутых красных камеры от колес. Хотя на плот было уже погружено более десятка корзин, он сидел в воде не очень глубоко, видимо, плавучесть камер была довольно высокой. С четырех углов корзин и в их середине стояли еще и пять столбиков, с натянутой на них голубой полиэтиленовой пленкой: можно и от солнца прятаться и, конечно, от дождя. Такой плот даже за полдня не соорудить.

Ван Цзяо в накидке из тростника, в широкополой конической шляпе сидел на корточках в передней части плота, как рыболов с удочкой.

Мы на наш плотик погрузили всего шесть корзин, и он сидел в воде уже довольно глубоко. Отец настаивал на том, чтобы добавить еще пару.

– Погрузить еще пару можно, – сказал я, – но я буду править один.

Возможно, отец думал о том, что это второй день после нашей со Львенком свадьбы, и хотел идти сам, но я сказал:

– Отец, не спорьте, гляньте, сколько народу на дамбе, как вы в вашем возрасте будете управляться с этим плотом на реке?

– Ты уж тогда поосторожнее, – сказал отец.

– Не беспокойся, – сказал я, – чего-то я, может, не умею, а как сплавляться по реке знаю.

– Коли случится сильный ветер и волна, вали все эти персики в воду, – наказал отец.

– Не волнуйся.

Я помахал Львенку, она стояла на дамбе, держа за руку дочку.

Львенок тоже помахала мне в ответ.

Отец отвязал от дерева чалку и бросил мне.

Я принял чалку, подтянул ее, взял шест, оттолкнулся от дамбы, и тяжело нагруженный плот медленно двинулся вперед.

– Смотри, осторожнее!

– Да, конечно!

Управляя плотом, я потихоньку продвигался вперед рядом с дамбой.

Параллельно по берегу двигались мулы и ослы. Они тяжело ступали под грузом навьюченных корзин. Некоторые знающие хозяева подвесили на шеи животных колокольчики, и от них на каждом шагу раздавался звон. По берегу за животными шли старики и дети, но, дойдя до околицы, они остановились.

За деревней река делала крутой поворот. Лодки и плоты здесь попадали в быстрину. Все время шедший передо мной плот Ван Цзяо не последовал по течению, а повернул в спокойную заводь на изгибе реки. В этом месте дамба густо поросла кустарником, где на ветвях распевало множество цикад. С этого момента при взгляде на роскошный плот Ван Цзяо у меня зародилось предчувствие, что что-то должно случиться. И действительно, Ван Цзяо стал спихивать корзины в воду, и оказалось, что в них никакие не персики. Он завел плот в кусты, и я увидел, как на него забираются дылда Чэнь Би и поддерживающая большой живот Ван Дань. За ними на плот вскочил Ван Гань, прижав к себе Чэнь Эр.

Они тотчас опустили пленку, закрывающую плот сверху, и получилось нечто вроде полога. Ван Цзяо с шестом в руках будто вспомнил ту удаль, с какой он стоял когда-то, пощелкивая бичом, на стремительно несущейся повозке, внушительный, как и в прежние времена. По его стройной фигуре было видно, что то, какой он, по рассказам тетушки, ходил согбенный, было чистой показухой. Да и про «разрыв отношений между отцом и сыном» тоже, видать, было сказано сгоряча, настал решительный час, и на поле битвы стали нужны и отцы, и дети. Но что ни говори, в глубине души я все же желал им счастья, надеясь, что им удастся вместе с Ван Дань скрыться туда, куда они задумали. И конечно, вспомнив, сколько сил потратила на это дело тетушка, я ощутил и некоторую досаду.

Плот Ван Цзяо с его большей плавучестью стал полегче после перезагрузки и очень быстро опередил наш.

По обеим берегам деревенские спускали на воду плоты и лодки. Когда мы подплыли к деревушке Дунфэнцунь, где когда-то тетушке разбили в кровь голову, посреди реки собрались сотни плотов и десятки лодок, которые длинным извивающимся драконом спускались по течению.

Я все время следил за плотом семьи Ван. Он хоть и обошел наш, но из поля зрения не исчезал.

Их плот на тот день был плот из плотов, несомненная гордость, он был словно лимузин, случайно попавший в колонну обычных автомобилей.

Но не только гордость. Те, кто стал свидетелем произошедшего на излучине реки, конечно же, понимали, что за полиэтиленовым пологом скрыта некая тайна, а не видевшие неизбежно бросали на него косые взгляды с нарождающимся в душе сомнением. Потому что, как ни глянь, везут на этом плоту не персики.

Теперь я вспоминаю, что когда мимо нашего плота стремительно промчался на полном ходу катер, переданный тетушке для проведения работ по ограничению рождаемости, меня охватило необъяснимое волнение. Это была уже не моторная лодка семидесятых годов местного производства, а белоснежный быстроходный катер обтекаемой формы. Передняя часть рулевой рубки полузакрыта прозрачным плексигласом, управлял этим новым катером по-прежнему тот же Цинь Хэ, только уже весь седой. Позади рубки, держась за поручни, стояла тетушка с моей новой женой Львенком, и ветер раздувал их одежду. Когда я завидел похожие на мячики грудки Львенка, нахлынуло множество разнообразных чувств. Позади них лицом друг к другу на скамейках по бортам сидели четверо мужчин. Наш плотик захлестнуло поднятой их катером волной, а от последующих волн корзины на нем закачались. Думаю, что когда катер пронесся вплотную к моему плотику, Львенок видела меня, но она мне даже не махнула, словно Львенок, с которой мы только что поженились, была совсем другим человеком. В душе зародилось какое-то фантастическое ощущение, будто все произошедшее раньше было словно во сне. Из-за безразличия Львенка я душой быстро перешел на сторону беглецов. Беги, Ван Дань, скорее! Ван Цзяо, правь шустрее!

Тетушкин катер прошел под углом через колонну плотов и быстро направился к дрейфующему в одиночку впереди справа плоту семьи Ван.

Катер не стал обгонять плот, а пошел рядом. Скорость он сбросил, и шума двигателя почти не было слышно. От плота его отделяло метра два-три. Катер продолжал приближаться с явным намерением оттеснить таким образом плот к дамбе. Ван Цзяо орудовал шестом, упираясь в борт катера, вероятно, он рассчитывал таким образом выскользнуть из опасной ситуации, но под силой противодействия плот постепенно выводило на середину реки.

Один из мужчин на катере взялся за шест с железным крюком на конце и с силой потянул за полиэтилен над плотом. Пленка с треском порвалась. Еще несколько движений багром, и все, что было на плоту, предстало перед глазами.

Размахивая шестом, Ван Цзяо старался достать находившихся на катере. Мужчины на катере тоже взялись за шесты и давали ему отпор. В это время Ван Гань и Чэнь Би, сидевшие по краям плота, изо всех сил гребли веслами. Между ними та самая миниатюрная Ван Дань левой рукой держала уткнувшуюся лицом к ней в подмышку Чэнь Эр, а правой придерживала огромный как шар живот. Среди треска ударявшихся друг о друга шестов и рокота волн время от времени слышался ее пронзительный голосок:

– Тетушка, будьте снисходительны, отпустите нас, дайте пожить!

В тот момент, когда плот стал постепенно отходить от катера, Львенок, собравшись с силами, прыгнула на него, но с громким плеском упала в воду. Плавать она не умела и то скрывалась под водой, то показывалась на поверхности.

– На помощь! – вскричала тетушка.

Воспользовавшись случившимся, Чэнь Би и Ван Гань стали грести с еще большей силой, и плот снова вынесло на середину реки.

На спасение Львенка ушло довольно много времени. Мужчина на катере протянул ей шест, подтащил ее к борту, но она ухватилась за его ногу, и он упал в воду. Оказалось, пловец он тоже был неважный. Чтобы спасать тонущих, пришлось попрыгать в воду всем, кто был на катере. Рулевой Цинь Хэ, похоже, тоже здорово подрастерялся. Рассерженная тетушка топала ногами и ругалась на чем свет стоит. С других плотов и лодок на помощь никто не пришел. Но ведь Львенок, в конце концов, моя жена, и я изо всех сил принялся орудовать шестом, стараясь подогнать плот к ней, но мне наперерез выскочил другой плот и чуть не перевернул мой. Видя, что голова Львенка показывается из воды все реже, я без дальнейших колебаний плюнул на плот и персики, нырнул в стремительный поток и устремился на выручку жене.

Когда Львенок прыгнула в воду, в душе у меня нарисовался большой знак вопроса. Потом, рассказывая о своем героическом поступке, она сказала, что учуяла запах крови, у таких рожениц он особенно чистый. И в то же время заметила кровь у Ван Дань на ноге. Она нарочно прыгнула в воду – конечно, этому поступку можно найти и другое объяснение: рискуя утонуть, она таким образом тянула время, по ее словам, обращалась с молитвой к божеству реки. Ван Дань, не теряй время, рожай поскорее. Стоит ребенку выйти «из котла», как он становится гражданином Китайской Народной Республики и подпадает под охрану государства: дети – цветы отчизны, дети – будущее нашей страны. «Конечно, – призналась она, – здесь есть некоторое умничание, и это не ускользнет от тетушки. Ведь стоит мне задрать хвост, как она уже знает, какой у меня будет кал».

Когда мы вытащили Львенка и другого работника бригады по ограничению рождаемости на борт катера, плот семьи Ван уже удалился по меньшей мере на три ли. К тому же у катера заглох двигатель, и Цинь Хэ в поте лица пытался его запустить. Тетушка метала громы и молнии, Львенок и тот, другой, работник растянулись на палубе лицом к борту, и их тошнило водой.

Потопав ногами, тетушка вдруг стихла, и на лице у нее появилась какая-то печальная усмешка. Пробившийся среди туч солнечный луч осветил ее лицо, а также катящиеся на реке волны, из-за чего она стала походить на героя в конце пути. Она уселась на борт и тихо сказала Цинь Хэ:

– Не придуривайся, не надо.

Цинь Хэ на миг замер, и двигатель сразу завелся. Словно выпущенная из лука стрела, катер помчался прямо к плоту семьи Ван.

Я похлопывал Львенка по спине, украдкой поглядывая на тетушку, которая то опускала брови, то улыбалась во весь рот. О чем она, интересно, думала? Я вдруг вспомнил, что ей уже сорок семь, молодость давно прошла, теперь она шагает дорогой средних лет, но она немало пережила на своем веку, и на лице уже появилось скорбное старческое выражение. Я вспомнил, как матушка при жизни не однажды говорила: мол, для чего появляются на свет женщины? А появляются они в конечном счете для того, чтобы рожать детей. В этом статус женщины, ее достоинство, ее счастье и гордость. Если женщина не рожает, это большое горе, если она не рожала, ее нельзя считать полноценной женщиной, к тому же, если женщина не рожала, у нее и душа черствеет, и стареет она невероятно быстро. Говорила матушка, имея в виду тетушку, но никогда не говорила этого ей в лицо. Тетушка постарела, неужели это на самом деле связано с тем, что у нее нет детей? Ей уже сорок семь, даже если срочно выйти замуж, сможет ли она родить, да и где тот человек, который может стать ее мужем?

Тетушкин катер быстро нагнал плот семьи Ван. Приблизившись, Цинь Хэ сбавил ход и осторожно привалился к нему.

В задней части плота стоял Ван Цзяо с шестом в руках, сердито сверкая глазами, готовый сражаться не на жизнь, а на смерть.

В голове плота сидел Ван Гань с Чэнь Эр на руках.

Посреди плота Чэнь Би обнимал Ван Дань и, то плача, то смеясь, восклицал:

– Ван Дань, ну рожай же быстрее! Пусть появится на свет новая жизнь! Родишь, и они больше не посмеют давить на нас! Вань Синь, Львенок, вы проиграли! Ха-ха-ха, вы проиграли!

Струйки слез текли по его заросшему щетиной лицу.

И тут Ван Дань издала душераздирающий вопль, от которого волосы встали дыбом.

Когда катер и плот тесно сблизились, тетушка перегнулась и протянула руку.

– Убери свои дьявольские когти! – злобно прошипел Чэнь Би, хватаясь за нож.

– Это не дьявольские когти, – спокойно проговорила тетушка, – а рука врача-акушера.

В носу засвербило, и я, озаренный пониманием, крикнул:

– Чэнь Би, немедленно пусти тетушку на плот! Дай ей принять роды!

Я зацепился багром за столбик плота, и тетушка, тяжело переваливаясь, спустилась на плот.

За ней на плот спрыгнула Львенок, закинув за плечо аптечку.

Когда она разрезала ножницами пропитанные кровью штаны Ван Дань, я отвернулся, но руками намертво вцепился в шест, чтобы катер и плот нисколько не расходились.

Перед глазами стоял схваченный мимолетным взглядом образ Ван Дань, лежащей на плоту, все тело ниже пояса в крови. Тельце маленькое, живот высится, словно негодующий страшный дельфин.

Река несет свои бурные воды, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Посреди нависших туч молний прорвался солнечный свет. Дракон груженных персиками плотов поворачивал то головой, то хвостом. Поплыл по течению и мой плотик, которым никто не управлял.

Я ждал. Ждал посреди завываний Ван Дань, среди журчания волн, среди громкого рева ослов на берегу.

На плоту раздался хриплый плач младенца.

Резко обернувшись, я увидел, как тетушка двумя руками держит преждевременно родившегося ребенка, а Львенок обматывает ему бинтом животик.

– Опять девочка, – сказала тетушка.

Упавший духом Чэнь Би повесил голову, похожий на сдувшееся колесо. Он раз за разом бил себя кулаками по голове, мучительно приговаривая:

– Небо оставило меня без потомства… Небо оставило меня без потомства… Не думали пять поколений рода Чэнь, что на мне все закончится…

– Ну и скотина же ты! – выругалась тетушка.

На обратном пути катер тетушки с Ван Дань и новорожденным на борту мчался во всю мощь, но спасти жизнь Ван Дань так и не удалось.

Как рассказывала Львенок, перед смертью Ван Дань почувствовала себя лучше, как говорится, стала светиться отраженным светом и какое-то время была в ясном сознании. Кровотечение у нее прекратилось, лицо походило на золотую фольгу. Она улыбнулась тетушке и вроде бы что-то произнесла. Тетушка приблизила к ней ухо. Что Ван Дань сказала тетушке, Львенок не расслышала, но тетушка наверняка все услышала ясно. Потом золотистый цвет на лице Ван Дань померк и сменился серовато-белым. Глаза округлились, но уже не испускали света. Тело съежилось, как мешок, из которого вытряхнули зерно, или как кокон, покинутый мотыльком. Тетушка сидела рядом с телом Ван Дань, низко опустив голову. Просидев так довольно долго, она встала, глубоко вздохнула и проговорила, то ли обращаясь ко Львенку, то ли говоря сама с собой:

– Ну вот что это такое?

Недоношенная дочка Ван Дань – Чэнь Мэй – благодаря умелому уходу тетушки и Львенка в конце концов миновала опасный период и выжила.