3

Спустя два года, на двадцать третий день последнего лунного месяца, когда провожают бога домашнего очага, у меня родилась дочка. Двоюродный брат Угуань доставил нас домой из здравпункта коммуны на мотоблоке. Перед отъездом тетушка сказала мне:

– Я твоей жене контрацептивное кольцо уже поставила.

– А почему без моего согласия? – раскутав шарф, возмутилась Ван Жэньмэй.

– Давай, закутайся как следует, племянникова женушка, – велела тетушка, сдернув с нее шарф, – не то простынешь. После рождения ребенка ставится кольцо, это неукоснительное распоряжение комитета по планированию рождаемости. Если бы ты вышла за крестьянина и первой родилась девочка, через восемь лет можно было бы снять кольцо и рожать второго. Но ты вышла за моего племянника, а он офицер, в армии все строже, чем на местах: превысивший ограничение рождаемости подлежит увольнению подчистую и возвращается домой заниматься сельским хозяйством, так что ты больше и не думай рожать. Стала женой офицера, придется платить за это.

Ван Жэньмэй разревелась.

С крепко укутанным в шинель ребенком на руках я вскочил на мотоблок и скомандовал Угуаню:

– Пошел!

Плюясь черным дымом, мотоблок покатился по неровной сельской дороге. Ван Жэньмэй лежала в кузове под целой кучей одеял, и от страшной тряски ее всхлипывания разносились искаженными и переиначенными.

– На каком основании без моего согласия… взяли поставили кольцо… Почему родишь одного ребенка и больше нельзя… С какой стати…

– Прекрати ныть! – не выдержал я. – Это государственная политика!

Она разрыдалась еще сильнее, и из-под одеял показалась ее голова – лицо бледное, губы синие, соломинки на волосах.

– Какая государственная политика, это все местная политика твоей тетушки. Народ говорит, в уезде нет таких строгостей, это твоя тетушка выслуживается, в начальство метит, неудивительно, что все ругают ее…

– Помолчала бы ты, – сказал я. – Есть что сказать, вернемся домой и скажешь, а то ведь на смех поднимут, всю дорогу ревешь.

Она одним рывком сорвала одеяла и села, уставившись на меня:

– Кто на смех поднимет? Кто посмеет?

По дороге мимо нас то и дело проезжали люди на велосипедах. Задувал сильный ветер с севера, землю покрывал иней, занималась красная заря, вырывавшиеся изо рта клубы пара тут же украшали узорами инея брови и ресницы. Я смотрел на бледные растрескавшиеся губы Ван Жэньмэй, на ее растрепанные волосы, на остановившийся взгляд, казалось, этого больше не вынести, и стал по-доброму успокаивать:

– Ну будет, никто тебя на смех не поднимет, быстро ложись и закутайся, заболеть в первый месяц после родов – дело нешуточное.

– А я не боюсь! Я – зеленая сосна на вершине Тайшань, «не страшны лютый холод, ветер и снег, ведь в груди восходящее солнце навек!»

– Знаю, ты можешь, ты героиня! – горько усмехнулся я. – А еще думаешь второго рожать. Здоровье потеряешь, как рожать-то будешь?

Глаза у нее вдруг заблестели, и она радостно проговорила:

– Так ты согласен на второго? Это ведь ты сам сказал! Угуань, слышал? Свидетелем будешь!

– Ладно, буду свидетелем! – донесся спереди хриплый голос Угуаня.

Она послушно легла, закуталась одеялом с головой и проговорила оттуда:

– Сяо Пао, только ты не говори, что твои слова не считаются, скажешь так, уж я тебя и поколочу.

Когда мотоблок приблизился к маленькому мосту на околице деревни, там, загораживая нам путь, пререкались два человека.

Одним из них оказался мой одноклассник Юань Сай, а другим – деревенский умелец по глиняной скульптуре мастер Хао.

Мастер Хао держал Юань Сая за запястье.

Тот вырывался и кричал:

– Отпусти руку! Отпусти!

Но как он ни вырывался, у него ничего не получалось.

Спрыгнув с мотоблока, к ним подошел Угуань:

– Что случилось, господа хорошие? С утра пораньше силой меряетесь?

– Очень кстати ты, Угуань, вот и рассуди, – сказал Юань Сай. – Он толкал свою тележку впереди, я обгонял его на велосипеде. Он изначально держался левой стороны, а я объезжал справа. И когда я почти поравнялся с ним сзади, он резко вильнул задом и повернул направо. Хорошо, у меня реакция отменная, руль из рук выпустил и спрыгнул на мост. Иначе так вместе с велосипедом и грохнулся бы. Земля нынче промерзла, если бы не убился, то покалечился бы точно. А дядюшка Хао винит меня, что я его тележку с моста столкнул.

Мастер Хао не возражал, он лишь вцепился в запястье Юань Сая и не отпускал.

С дочкой на руках я выпрыгнул из кузова. Стоило встать на землю, как сильно схватило сердце. Ну и холодина нынче утром.

Ковыляя по мосту, я увидел груду разноцветных глиняных кукол. Какие разбиты, какие целые. У восточного края моста на льду валялся старый велосипед с прикрепленным сбоку желтым флажком. Я знал, что на нем вышиты три иероглифа «сяо бань сянь» – «маленький полунебожитель». Этот человек с детства был странным, а когда вырос и впрямь стал необыкновенным. Он мог с помощью проволоки достать гвоздь из коровьего желудка, умел кастрировать свиней и собак, но лучше всего владел искусством Ма И читать по лицу, геомантией фэншуй, восемью триграммами Ицзина. Вот его в шутку и прозвали «маленьким полунебожителем». Он пошел дальше, отрезал кусок желтой материи, вышил на нем эти иероглифы, укрепил на багажник велосипеда, и на ходу этот флажок похлопывал на ветру. Приехав на рынок, втыкал его на прилавок, и дела у него шли успешно.

У западного края моста на льду лежала боком тележка с одним колесом. Одна ручка короче другой. Укрепленные по бокам корзины из ивовых прутьев развалились, на лед просыпалось несколько десятков глиняных кукол, большая часть разлетелись на куски, лишь несколько с виду остались невредимыми. Мастер Хао был человек со странностями, но народ его уважал. Своими большими умелыми руками он брал кусок глины и, глядя на тебя, мог через какое-то время слепить твой живой образ. Он не прекращал лепить фигурки детей и во время «великой культурной революции». Такие фигурки лепили и его дед, и отец. Но у него получалось еще лучше. Продавая эти фигурки, он и зарабатывал на жизнь. Лепил он не только одни детские фигурки, мог запросто слепить глиняную собачку, обезьяну, тигра и другие немудреные, имеющие широкий спрос игрушки. Детям нравилось играть с ними. Вообще-то все, что делают эти ваятели, они делают для продажи детям. Им нравилось, а взрослым оставалось лишь раскошеливаться. Но мастер Хао лепил лишь глиняных кукол. В доме у него было пять комнат, четыре пристройки да еще просторный навес во дворе. И везде – глиняные куклы, одни законченные, с раскрашенными лицами, нарисованными бровями и глазами, другие – заготовки, ожидающие покраски. На кане только и оставалось места, чтобы он мог лечь, остальное пространство тесными рядами занимали куклы. Ему было уже сорок с лишним, большое багровое лицо, волосы с проседью, свешивающаяся на спину косичка. Борода и усы тоже с сединой. Глиняных кукол делали и в соседнем уезде, но там их штамповали по трафарету, и все куклы получались одинаковыми. Он же все делал вручную, каждая кукла обладала неповторимой внешностью. Поговаривали, что он слепил всех кукол в дунбэйском Гаоми, и в его куклах каждый житель Гаоми может найти себя в детстве. Еще утверждали, что на рынок он отправлялся, лишь когда в котле не оставалось ни рисинки. Продавал, сдерживая слезы, словно собственных детей. И наверняка очень переживал, что столько кукол разбилось. Не просто так он не отпускал кисть Юань Сая.

Я подошел к ним. В армии я прослужил долго, в гражданской одежде мне было не по себе, поэтому в здравпункт за Ван Жэньмэй с дочкой я отправился в военной форме. Молодой офицер с новорожденным ребенком на руках смотрелся весьма внушительно:

– Отпустил бы ты Юань Сая, дядюшка, наверняка он не нарочно.

– Да, да, да, дядюшка, правда, не нарочно, – слезно умолял Юань Сай. – Простите уже меня. Я найду, кто починит вам сломанную тележку и наладит разломанные корзины; и за ваших детей, что разбились, заплачу.

– Ради меня, ради вот этой девочки, – сказал я, – а также ради моей жены, отпусти его, дай нам проехать.

Из кузова высунулась Ван Жэньмэй:

– Дядюшка Хао, слепите мне пару кукол, мальчиков, чтобы одинаковые были.

В деревне поговаривали, что если купить у мастера Хао куклу, повязать ей алую ленточку на шею, поставить в головах кана и помолиться, то родится ребенок, точь-в-точь с таким же обличьем, как эта кукла. Но выбирать кукол мастера Хао нельзя. У продавцов из соседнего уезда куклы лежат на земле кучей, подходи и выбирай. А у мастера Хао они сложены в корзины на велосипеде, корзины покрыты одеяльцем, подойдешь к нему за куклой, так он сначала присмотрится к тебе, потом залезет в корзину рукой, нащупает одну, другую. Некоторым это не нравится, они считают, что это некрасиво, но он ничего тебе менять не будет, только в уголках рта застынет горестная улыбка. Говорить ничего не говорит, но ты будто слышишь его слова: «Разве есть родители, считающие своего ребенка некрасивым?» Поэтому нужно еще раз внимательно рассмотреть ребенка, которого вам дают, и постепенно он станет радовать глаз, будет как живой. О цене мастер Хао разговаривать не будет. А не дашь денег, так и не потребует. Сколько ни дашь, благодарности не услышишь. Со временем все поняли, что, покупая у него куклу, словно заранее определяешь, каков будет настоящий ребенок. Чем дальше, тем больше чудес про него рассказывали. Мол, если он продал тебе куклу-девочку, то обязательно родится девочка. А если кукла – мальчик, то и родится мальчик. Если нащупает и вынет тебе сразу двух, то родится двойня. Обещание это тайное, разгласишь – ничего не выйдет. Таких, как моя жена Ван Жэньмэй, вразумить невозможно, только она могла громко при всех попросить у него двух мальчиков. Когда мы узнали о волшебных свойствах кукол мастера Хао, Ван Жэньмэй была уже беременна. Это надо делать до беременности, только тогда сбывается.

Мастер Хао и вправду уважил меня. Отпустил Юань Сая. Тот, потирая кисть, печалился:

– Вот не заладилось у меня сегодня, и все тут. Только вышел из ворот, глядь – какая-то сука в мою сторону поливает, все и сбылось.

Нагнувшись, мастер Хао подбирал осколки кукол и складывал в полу халата. Он встал у края моста, чтобы дать нам проехать. Борода и усы в инее, строгое и торжественное выражение на лице.

– Кто родился-то? – спросил Юань Сай.

– Девочка.

– Ничего, следующим сын будет.

– Не будет никакого следующего.

– Не кручинься, – подмигнул он и таинственно добавил: – Придет время, что-нибудь придумаем.