Уборка по выезду

Материнство, в моем случае, учило прощаться, надеясь при этом не лишиться доверия ребенка. У психотерапевтов, консультировавших меня после того кошмара, который мы с Мией пережили по вине Джейми, я узнала, что для формирования у детей эмоционального интеллекта и психической устойчивости важно – даже критично – иметь одного постоянного взрослого, который воспитывал бы их и никогда не нарушал своих обещаний. Не важно, сколько других людей появлялось и исчезало из их жизней, если этот, главный, оставался. В первые годы жизни Мии, когда мы постоянно метались между яслями и посещениями отца в выходные, я постаралась сделать нашу домашнюю жизнь максимально предсказуемой и стереотипной. В конце каждого купания я следовала одному и тому же ритуалу: закрывала крышку унитаза, раскладывала на ней полотенце, ставила Мию в центре, вытирала ее тельце и волосы другим полотенцем и ласково щекотала – всегда одинаково. Каждая сказка перед сном, каждый поцелуй, каждое «спокойной ночи, я тебя люблю, увидимся утром» должны были усиливать это ощущение постоянства. Это был самый большой ей дар от меня как от матери, потому что ради него мне приходилось делать все возможное и невозможное, чтобы не нарушить ни одно из своих обещаний. Я надеялась, что, хоть в остальном наша жизнь пребывала в полном хаосе, Мия, по крайней мере, будет знать: в том месте, которое мы на данный момент называем домом, блинчики по утрам для нее всегда готовятся одинаково.

Прощаться с дочкой, равно как и отвозить ее к мужчине, ужасно с нами обращавшемуся, было невыносимо тяжело. Драматические сцены утренних расставаний в яслях начинались, как только мы въезжали на парковку. Когда мы, наконец, подходили к группе, воспитателям приходилось отрывать от меня Мию, которая громко кричала, рыдала и лягалась, цепляясь за меня. Я разворачивалась и быстро уходила, говоря: «Пока, дорогая. Я люблю тебя. Приду после полдника». Некоторые сотрудницы, забрав Мию, держали ее на руках еще некоторое время, но многие просто ставили на пол, и тогда я, уходя, наблюдала, как моя дочь, в слезах, стучит ладонями в окно.

Отдать Мию в ясли, объединенные с домом престарелых, поначалу показалось мне неплохой идеей, поскольку с бабушками и дедушками она практически не виделась. Но теперь я дважды в день проходила через холл, где выстраивались в очередь за своими лекарствами старики, а персонал им в лицо заявлял, что от них воняет. Мне казалось, что в здании царит не столько дух детства, сколько дух скорой смерти, причем самой безотрадной, даже по сравнению с Грустным домом.

В Грустном доме не было особенно грязно. Иногда мне приходилось отскребать капельки крови с пола в ванной, и туалет сильно пачкался тоже. В остальном дом просто покрывался пылью. Пожилой хозяин проводил там большую часть времени, если не лежал в больнице, но почти ничем не пользовался.

Судя по фотографиям, его жена умерла в конце восьмидесятых. Поначалу я предполагала, что она скончалась совсем недавно, но мне не попалось ни одного фото с ней, сделанного в последние годы. Памятные безделушки, которые она собирала, по-прежнему стояли на подоконниках: маленькие фарфоровые куколки и птички, аккуратно выстроенные в ряд. К пробковой доске над столом на кухне были приколоты списки дел, написанные ее рукой. В ванной было две раковины, и рядом с ее до сих пор висел включенный в розетку фен, который я каждый раз тщательно протирала. Рядом с его раковиной лежала расческа и стояли пузырьки с лекарствами, которые постоянно менялись. Я начала приглядываться к ним, пытаясь разобраться, что у него за болезнь. Скорее всего, просто разбитое сердце.

На полочке в ванной, прямо под зеркалом, в которое он смотрелся, стояли две урны – с прахом его жены и их сына. На фотографии сын показывал знак «мир», стоя на вершине горы, в зеленой бандане и с длинной бородой. Ниже шли традиционные строки:

 

Не стойте, плача, над моей могилой.

Меня там нет. И я не сплю.

 

Две маленькие шкатулки стояли бок о бок: одна из розовой керамики с выпуклыми розочками и вторая, из темного олова. К розовой была прислонена фотография его жены. Я открыла шкатулки, чтобы посмотреть, что внутри: там лежал пепел и таблички с данными покойных из крематория.

Он питался выпечкой и сандвичами из местной лавочки деликатесов и пил много кофе со щедрой порцией ликера «Калуа». Ему было, наверное, под семьдесят или чуть больше, но он по-прежнему занимался гольфом и делал ставки в индийских казино. В гараже пылились неплохая моторка и «Джип CJ». В гостиной на стене висела фотография его жены перед этим самым джипом: улыбающейся, в солнечных очках. Он курил «Кэмел» без фильтра прямо в спальне, стоя перед раздвижными стеклянными дверями, или на террасе, если позволяла погода. Его младший сын, живший в нескольких часах езды, похоже, почти его не навещал. Он был одинок и медленно умирал в доме, который превратился в хижину отшельника после смерти жены. Он все делал правильно: работал на хорошей работе, женился на женщине, которую любил, много путешествовал – но теперь все равно доживал свой век в одиночестве.

Когда я впервые вернулась к себе после уборки в Грустном доме, то не могла перестать думать о том клиенте. Работа в целом была унылая, исключительно ради денег, но тут внезапно она начала оказывать неожиданное влияние на мою жизнь: слабости других людей, свидетелем которых я становилась, делали легче мое бремя. Хотя я никогда не виделась и не разговаривала со своими клиентами, хотя большинство из них вообще не знали о моем существовании, они начали мне казаться членами семьи или друзьями, о которых я волновалась, переживала, заботилась – пускай и на расстоянии. Я представляла себе, чем они занимаются по вечерам. Где сидят. Что едят, что смотрят по телевизору. Как проводят свои дни. Моя жизнь была лишена событий, но благодаря им у меня было на что надеяться, за кого тревожиться и кому желать всего самого наилучшего.

Мию постоянно переводили из группы в группу из-за текучки персонала в яслях, который нанимали и увольняли в зависимости от количества детей. Пару недель каждый раз, когда я отдавала дочь утренней воспитательнице, та сама вытирала слезы, оттаскивая от меня Мию, которая кричала и вырывалась. Однажды я услышала краем уха, как воспитательница жаловалась другой маме на то, что работа очень тяжелая, а платят им совсем крохи. «Стоило ради этого учиться в колледже!» – рассерженная, бросила она. Я страдала, оставляя Мию с ней, страдала от того, что не могла позволить себе хорошие ясли, в которых воспитателям хотя бы достойно платили.

Однажды утром, после особенно тяжкого расставания, я села в машину и зарыдала, решив, что имею право потратить пару минут на собственные чувства. В тот день я привезла Мию немного раньше, чем обычно, но из-за традиционного скандала в дверях мы, в результате, опоздали. Не сдержав свое недовольство ею, я ушла, не поцеловав дочь на прощание. И что, если теперь я погибну в автокатастрофе и последним ее воспоминанием будет, как я ушла, оставив ее плачущей в окружении чужих людей?

Подобные мысли, постоянно меня преследовавшие, в то утро были особенно сильными. Я знала, что в следующие два дня должна буду работать в медвежьем углу на острове Камано, где не принимает мобильный телефон. Мне не нравилось уезжать от Мии, оставлять ее в яслях, далеких от идеала, но особенно меня пугала мысль, что если с ней в течение дня что-нибудь случится, мне не смогут позвонить. Но работа была слишком хороша, чтобы от нее отказаться.

– Это уборка по выезду, – сказала Лонни по телефону. – Такие заказы нам редко перепадают.

В большинстве случаев у «Классик Клин» для всех потенциальных клиентов имелись приблизительные расценки на услуги. Менеджер встречался с владельцем, оценивал объем работ и примерно определял время (и, в некоторых случаях, количество сотрудников), которое там потребуется. Постоянные клиенты, у которых уборка проводилась раз в неделю, раз в две недели или раз в месяц, платили по фиксированным ставкам, но уборка после ремонта или выезда жильцов оплачивалась по специальному тарифу.

Я убирала в пяти или шести домах, но все это были уборки раз в две недели или раз в месяц, то есть за две недели я вырабатывала около двадцати часов, за которые мне и платили. Я не могла наняться на другую работу, потому что расписание у меня варьировалось, и всегда просила дать мне дополнительные часы, если они появятся. Когда Лонни позвонила спросить, соглашусь ли я на уборку по выезду, я тут же согласилась, даже поблагодарила ее за то, что она отдала этот заказ мне, а не другим сотрудницам.

Убирать предстояло спаренный дом-трейлер, стоявший на той же улице, что и дом другого нашего клиента, которого я называла Шеф-поваром, из-за огромной плиты. Владелец, в тех редких случаях, когда мы с ним встречались у него дома, обычно стоял на кухне перед этой самой плитой, занимая все пространство между ней и кухонным островом в центре.

– Пришлось кредит взять, чтобы ее купить, – сказал он как-то, бережно проводя пальцем по краю. – Стоит, наверное, вдвое дороже твоей машины!

Хоть я и не сомневалась в справедливости его замечания, мне пришлось приложить усилие, чтобы не нахмуриться в ответ на этот намек: я, мол, езжу на старенькой «Субару»-вагон. Вместо этого я спросила, будут ли особые инструкции относительно ухода за плитой. За две недели, проходившие между уборками, она вся полностью покрывалась жиром из-за его пристрастия к фритюру, о котором явственно говорили закопченная фритюрница и многочисленные бутыли с ароматизированным оливковым маслом. Похоже, он пользовался ею чуть ли не каждый день, поскольку весь дом пропитался стойким запахом гари.

– Да! – воскликнул он, подняв вверх указательный палец. – Не пользуйся жесткой стороной губки!

Губка могла оставить на поверхности царапины, поэтому мне приходилось отмывать плиту тряпками, расходуя за раз по пять-шесть штук.

На парковку перед спаренным трейлером, в котором предстояло делать уборку, я въехала с десятиминутным опозданием. Пэм уже была там, вместе с девушкой, которая на весь день становилась моей напарницей. Я кинулась к ним.

– Извините за опоздание, – торопливо сказала я, пытаясь, чтобы голос звучал максимально искренно. – Мия никак не отпускала меня сегодня.

Пэм недовольно фыркнула, пробормотав себе под нос что-то о детях, которые должны понимать и уважать своих родителей и их работу. Я не стала просить ее повторить или вслух высказать свои претензии, памятуя о том, что она тоже побывала в моей шкуре, редко виделась с детьми из-за работы и все-таки преодолела эту ситуацию. Пэм махнула головой в сторону второй уборщицы, мрачноватой полной блондинки с волосами, стянутыми резинкой, которая выглядела не столько недовольной моим опозданием, сколько просто скучающей.

– Это Шейла, – сказала Пэм. – На этой неделе она нас покидает.

Мы с Шейлой посмотрели друг на друга, кивнули головами и улыбнулись. Потом взялись разгружать моющие средства – на этот раз совсем не те, что при обычных уборках. Это были сильнодействующие спреи для удаления плесени, жира и пятен. Шейла протянула мне мешок с тряпками, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, пока я спешно заглатывала свой кофе из термостойкой кружки.

– Прежде чем начать, я должна рассказать вам кое-что про этот дом, – сказала Пэм, пока мы стояли перед трейлером. Она попросила нас с Шейлой подойти поближе. Шейла смотрела на Пэм, я же – на Шейлу, гадая, почему она уходит, и терзаясь завистью к ней.

Пэм через плечо оглянулась на заросший травой пустырь. Потом мотнула в его сторону головой и сообщила:

– Вон там дом матери Босоногого грабителя.

Это имя знали все в штате. На самом деле Босоногого Грабителя звали Колтон Гаррис Мур, и он, как я, был уроженцем округа Скаджит. Босоногому Грабителю недавно исполнилось девятнадцать лет, но он наводил ужас на всю округу, проникая в дома богачей, пока хозяева спали. В одном из них, в гараже, он оставил следы босых ног. Один раз он вломился в дом Шеф-повара, чтобы воспользоваться компьютером, и взломал его кредитку, купив на нее баллончик со слезоточивым газом и очки ночного видения. В Интернете он искал информацию о каком-нибудь маленьком самолете, стоящем без присмотра. Я так и представляла себе, как он сидит за столом, с которого я каждую неделю вытираю пыль, и копается в бумагах, ища номер кредитки среди груды документов и счетов. Местные средства информации сообщали, что он вооружен и очень опасен, а скрываться может в доме своей матери.

Хоть я и сомневалась, что он и правда там, окружающий пейзаж казался мне идеальным фоном для фильма ужасов. Мы находились у пустого трейлера на проселочной дороге, уходившей в лес. В уборках по выезду вообще было что-то жуткое – как будто зачищаешь место преступления, удаляя все следы.

Прежде чем отпирать входную дверь, Пэм сообщила, что нас ожидает внутри. Дом принадлежал супругам, которые решили развестись. Жена выехала, а муж остался, подселив к себе пару приятелей.

– Финансово заказчик сильно ограничен, поэтому работать надо с максимальной эффективностью, – сказала Пэм, стоя возле двери. – Я тоже побуду тут пару часов, помогу вам, а тебе, Стефани, придется вернуться завтра и все закончить.

Я не совсем понимала, что значит «с максимальной эффективностью». Нам и так не разрешалось делать перерывы, поскольку предполагалось, что мы отдыхаем, пока едем от одного клиента к другому, впопыхах заталкивая в рот яблоки и сандвичи с арахисовым маслом. Но сегодня ездить было не надо. Мне предстояло провести в этом спаренном трейлере от шести до восьми часов, сегодня и завтра, в медвежьем углу, где даже телефон не принимал, и я не могла позвать на помощь и быть на связи на случай чрезвычайной ситуации с Мией.

– Не забывайте пить воду, – сказала Пэм, возясь с замком. Рядом с ней стояло ведро, полное моющих средств и бумажных полотенец.

– И делайте небольшие перерывы, отдыхайте, если устанете.

Мои брови от изумления взлетели вверх. Впервые за все время работы по часам я получила разрешение делать паузы. Наверное, в счет за экстренную уборку можно было ставить и их тоже, в отличие от регулярной. До сих пор я считала, что мы не имеем права даже присесть.

В большинстве домов, где я убирала до сих пор, владельцы обладали достаточными средствами, чтобы поддерживать свое жилье в приличном состоянии, так что к ним ходили уборщицы и до меня. Уборки по выезду же всегда производили угнетающее впечатление. Дом пуст. Не надо вытирать пыль вокруг ламп на столах, книг и безделушек на полках. На первый взгляд кажется, что так гораздо проще. В действительности же это самый неприятный, тяжелый и неблагодарный вид уборки. Чаще всего ее устраивают в домах, которые владельцы хотят продать после того, как долгое время сдавали внаем и арендаторы не заботились о чистоте. В таких домах кухни полностью покрыты толстым слоем жирового налета, напоминающего резиновую пленку. Полы туалетов в желтых пятнах, все вокруг усыпано волосами. Проведя тряпкой по какой-нибудь поверхности, ты вдруг видишь ее изначальный цвет, отчего все остальное кажется еще более грязным.

Войдя в трейлер, я первым делом увидела затоптанную до черноты плитку у входа. Черная дорожка на ковровом покрытии указывала направление к гостиной. Стоя в столовой, мы осмотрели люстру, едва не касавшуюся наших голов – она была вся опутана паутиной.

– Я займусь гостевым санузлом, – сказала Пэм, отчего я преисполнилась к ней внезапной симпатии. – Там ужас что творится.

Она уперлась руками в бедра, разглядывая паутину над головой.

– Шейла, – позвала она вторую девушку, осматривавшую жалюзи в гостиной, все гнутые и черные от грязи.

– Ты займешься пылью. И эти жалюзи не забудь тоже.

Пэм посмотрела на меня, сделала глубокий вдох и сказала:

– А ты иди на кухню.

Я последовала за Пэм; мы вошли в следующее помещение и заглянули в холодильник, который она выключила из розетки и оставила открытым, когда приезжала на первоначальный осмотр. Лицо ее скривилось в гримасу. Это был первый и последний раз, когда она при мне реагировала подобным образом; обычно Пэм хранила деловито-улыбчивый вид, даже когда распекала нас.

– Надо будет вытащить все полки и замочить, – сказала она, поворачивая голову ко мне, но все еще глядя внутрь холодильника. Я подошла ближе и посмотрела ей через плечо.

– Вытащишь все стеклянные полки и отмоешь как следует.

Она потрогала резиновую прокладку на дверце.

– Тут надо попробовать зубной щеткой. Смотри, чтобы отмыть всю присохшую грязь из щелей. Скажешь, если понадобится помощь.

Пэм потрепала меня по плечу и улыбнулась.

– Эти вот старые пятна от упаковок с мясом обычно плохо оттираются.

Мы продолжили обход небольшой кухоньки. Пэм обратила внимание на толстый коричнево-оранжевый слой жира внутри колпака вытяжки. Подняв головы, чтобы заглянуть в него, мы обе застыли с открытыми ртами. Весь потолок был забрызган чем-то красным, вроде соуса чили. К переключателям плиты намертво прилипли коричневые комки какой-то пищи. Каждый квадратный сантиметр этой кухни, даже внутри ящиков, надо было отмывать щеткой и оттирать тряпками.

Стоя над раковиной, я видела в окно угол дома, где жил когда-то Босоногий Грабитель. Мне казалось, что его голова вот-вот вынырнет из высокой травы. Я волновалась за свою драгоценную «Субару», машину, от которой полностью зависела, поскольку с ее помощью добиралась до работы. Я уже представляла, как он, грозя пистолетом, отнимает у меня ключи и уезжает.

Чтобы отмыть потолок, мне пришлось забраться на кухонный напольный шкаф. Пэм пришла проверить, как у меня идут дела. Потом попросила дать знать, когда я закончу – она покажет, что осталось сделать в главной ванной. Она продолжала убирать гостевую. Я слышала, как она кашляет от паров отбеливателя, хоть и работает в защитной одноразовой маске. Эти маски не особенно защищали от испарений. Пэм ее надела, чтобы показать нам пример и напомнить делать то же самое. Если какая-нибудь из уборщиц заявляла, что пострадала на работе, у нее первым делом спрашивали, пользовалась ли она защитными средствами, предоставленными компанией.

Зайдя в кухню, Пэм увидела, что я опустила руки и остановилась передохнуть. Я простояла на шкафчике почти полчаса, отмывая грязные пятна с потолка. И просто валилась с ног.

Она велела идти за ней, и мы прошли в другую половину дома, где я до этого не была. В главной спальне еще сохранилась мебель; шкаф пока освободили только наполовину. Толстый синтетический плед с волчьей мордой был накинут на большой водяной матрас. Я невольно сморщилась, представляя себе, как этот мужлан – чью кухню я вот уже два часа не могла отскрести от засохшей пищи – развлекался тут со своими подружками. Я и представить не могла, какая женщина в здравом уме согласилась бы присоединиться к нему на этом замызганном покрывале.

Фантазии, которые я строила насчет своих клиентов, помогали мне справляться с собственными страхами, усталостью и одиночеством. Воображаемые жители этих домов двигались вокруг меня. Я видела, как они садятся в постели, просыпаясь на работу, как моются мочалкой в душе – той самой, что валялась на полу, и которую я брезговала поднимать, даже в перчатках. Они оставляли следы – свои и своих действий. Я представляла, как они стоят у окна на кухне и пьют утренний кофе, пока вытирала круги, оставленные их чашками на подоконниках.

Когда мне было шестнадцать, я подрабатывала в зоомагазине – чистила клетки крыс, мышей, хомяков, ежиков, хорьков и попугаев. Владелица говорила со мной тоном, полным пассивной агрессии, от которого меня бросало в дрожь. Однажды утром я явилась на работу, заранее раздраженная тем, какие мне предстояло выполнять обязанности, зная, что просто не вынесу еще одного дня копания в птичьих клетках, пока их обитатели яростно бьют крыльями, отчего я только сильней пугаюсь.

– От этой работы у меня один стресс, – сказала я, входя в офис хозяйки. – Я думаю увольняться.

– Ну, – саркастически ответила она из-за рабочего стола, стоявшего рядом с клетками, где сидели крупные грызуны, – можешь идти на все четыре стороны, раз стрессы тебе не по нутру.

Я несколько недель ждала, пока получу расчет – чеком по почте. С тех пор я ни разу сама не уходила с работы, но при виде главной ванной в том трейлере именно об этом подумала первым делом.

На второй день я вернулась в трейлер одна. Припарковалась на подъездной дорожке, заперла двери машины и сама заперлась в доме. Я старалась не смотреть в окна, боясь увидеть, как Босоногий Грабитель пройдет мимо. В то утро я отвела Мию в ясли, дав ей предварительно тайленол – у дочки была небольшая температура. Если ей станет хуже, со мной не смогут связаться. Никак. Тревога от того, что я совсем одна, запертая в трейлере, без телефона, начала подступать к горлу; я никак не могла избавиться от нее. К ней присоединялся стресс от того, что я словно оказалась в черной дыре – как мать, я всегда старалась хотя бы быть на связи на случай, если что-то вдруг произойдет.

В первый день мы успели практически все, но мне надо было еще раз пройтись по комнатам, где убирала Шейла. Полки из холодильника до сих пор отмокали в раковине. Линолеум на кухонном полу с протертыми коричневыми дорожками между раковиной, плитой и холодильником, в форме треугольника, тоже следовало отскрести. Но большую часть дня мне предстояло заниматься главной ванной.

В первый день Пэм посоветовала мне чередовать: отмыв часть ванной, переходить в другое помещение, а потом возвращаться и продолжать. Мой метод слева направо и сверху вниз не годился для того кошмара, который открылся моим глазам. Черная плесень покрывала большую часть потолка и стен стоячего душа. Я потратила две бутылки средства против плесени, поливая ею стенки и оттирая их щеткой, в очках и защитной маске, чтобы не дышать ядовитыми парами.

Углы и щели покрывал густой мыльный налет. Чистящий раствор потоками стекал к моим ногам – черно-коричневые реки плесени и грязи. Я оттерла один участок и тут же об этом пожалела, поняв, что точно так же мучительно мне придется отмывать и все остальное, каждый сантиметр. Я стащила с лица маску и спрятала нос за ворот футболки, периодически мне приходилось выходить в темную спальню, чтобы немного отдышаться.

Опустившись на колени перед унитазом и увидев, в каком он состоянии, я подскочила и бросилась прочь из дома. С меня хватит! Я села на крыльцо и просидела неподвижно, под мелким дождем, не меньше четверти часа. Я почти жалела, что у меня нет сигарет, или хотя бы сытного ланча, или, на худой конец, чего-нибудь попить кроме воды. Кофе и сандвич с арахисовым маслом, привезенные с утра, я давно уже съела.

Там, на этом крыльце, я пережила целый ураган эмоций. В первую очередь злость – за то, что мне платят по минимальному тарифу, заставляя отмывать дерьмо из унитазов. Даже тройной оплаты было мало за то, что мне приходилось делать. На полу в главной ванной трейлера, вокруг унитаза, застыли лужи давнишней мочи. Внутренняя сторона сиденья, ободок и верхний край унитаза были покрыты коричневыми брызгами – то есть дерьмом – и оранжево-желтыми следами рвоты. Я работала в прочных резиновых перчатках, вооружившись «Кометом». Но хозяин этой ванной повесил на унитаз голубые мыльные шарики в контейнерах, чтобы создать видимость чистоты, и от них внутри унитаза, где стекала из бачка вода, остались темно-синие полосы. Мне предстояло, склонившись над чашей, тереть эти полосы пемзой снова и снова, пока они не пропадут.

– За такие деньги я не стану этого делать, – пробормотала я. Потом выкрикнула то же самое, обернувшись к лесу. Я сидела одна на крыльце, под дождем, стекавшим на меня с крыши. Злость в собственном голосе поразила меня. К тому времени во мне выработался некий стоицизм – во многом в результате нападок со стороны Джейми, которые начинались без предупреждения и приводили к тому, что я оказывалась на четвереньках на полу, едва дыша, словно какой-то великан сжал меня своими гигантскими руками. Тысячу раз земля уходила у меня из-под ног, но я продолжала идти, зная, что малейший срыв может вернуть нас туда, откуда мы начинали – в приют для бездомных. Мне надо было собраться. Несмотря ни на что, несмотря на неопределенность, на которую я никак не могла повлиять, мне следовало сохранять спокойствие. Непоколебимое. Я пойду и сделаю эту работу, раз ее надо сделать. «Не смей расклеиваться», – повторяла я себе. Это стало моей мантрой, которую я прокручивала у себя в голове, а иногда произносила вслух.

Мой коричневый «Субару» блестел от воды. Внезапно облака расступились, и на корпус машины попал лучик солнечного света. Никогда еще мне так сильно не хотелось бросить работу. Мне казалось, что этот унитаз – прямое оскорбление в мой адрес как со стороны человека, оставившего его в таком состоянии, так и со стороны компании, которая так мало мне платит. Я смотрела на «Субару», представляя себе, как уезжаю прочь.

Но у меня не было выбора. Мы с Тревисом едва перебрасывались парой слов. Он сердился, что по выходным, когда Мию забирал отец, я предпочитала поспать подольше, вместо того чтобы подняться с ним вместе в семь утра и идти чистить конюшни. Мне стало все равно – и он это знал. В этом взаимном недовольстве мы варились уже несколько месяцев. Я не могла себе позволить снимать отдельное жилье. Так что мне предстояло подняться и идти мыть тот туалет. Бросить работу означало на долгое время остаться без средств к существованию. Детское пособие, которое я получала, едва покрывало расходы на бензин. Все 275 долларов в месяц уходили на разъезды – чтобы Мия могла встречаться с отцом. Лишившись работы, я стала бы полностью зависима от Тревиса. И совсем лишилась бы уважения к себе.

Я сжала руки в кулаки. Встала. Стиснув зубы, вошла обратно в дом. Это не может быть моей судьбой! Не может быть моим предназначением. Я всем докажу, что способна на большее.

Тот трейлер потом снился мне в кошмарах. В них я возвращалась домой и мой телефон, включившись, вибрировал от пропущенных звонков и сообщений. Или кто-то звонил с незнакомого номера. Я отвечала, и женщина на другом конце линии начинала тараторить с такой скоростью, что я ничего не могла разобрать, только слышала слово «больница». И тут передо мной проносились картины: Мия лежит на больничной кровати и ее кудрявые темные волосы перепачканы кровью, – а та женщина спрашивала, где я была и почему не оставила других номеров для экстренной связи. У нее есть только я! – отвечала я во сне. – Только я!

Трейлер, между прочим, еще раз напомнил мне о себе. После двенадцати часов, что я отмывала его, Лонни как-то, спустя пару дней, позвонила и сообщила, без своей обычной радостной деловитости, что клиент недоволен уборкой. Осталась пыль на лампах, на жалюзи, пятна на зеркалах – в этом роде.

– Ты должна еще раз туда поехать и все доделать, – мягко сказала она. – И, по твоему контракту, – Лонни сделала паузу, набирая в легкие воздух, – за это мы не платим.

Сердце у меня заколотилось так, будто собиралось вот-вот выскочить из груди.

– Я не поеду. Ни за что, – ответила я, едва выдавливая слова.

До трейлера надо было добираться сорок минут в одну сторону, а это означало деньги за бензин, которые мне не компенсируют. Отказывая Лонни, я рисковала своей работой, но возвращение в тот дом означало неминуемый нервный срыв.

– Я просто не могу туда вернуться. После того туалета мне хотелось уйти из агентства.

Лонни вздохнула. Она знала, как отчаянно я нуждаюсь в работе, и понимала, что мне действительно нечем заплатить за бензин.

– Я что-нибудь придумаю, – сказала она и повесила трубку.

Я так и не узнала, кого она отправила вместо меня – и отправила ли. Может, туда поехала Шейла, хотя, скорее всего, работу пришлось заканчивать Пэм. Но если и так, она никогда мне об этом не говорила.