Дом Генри

Мы с Лонни стояли на просторном крыльце, готовясь знакомиться с новым домом. Мы уже постучали в красную деревянную дверь и дожидались с минуту, слушая звонкий лай и чье-то шиканье в попытках успокоить собак. Мужчина, распахнувший дверь, предстал перед нами в домашнем халате, белой сорочке, темно-синих пижамных штанах и тапочках.

– А вот и вы! – жизнерадостно воскликнул он.

Собаки, две крупные австралийские овчарки, замахали лохматыми хвостами, подпрыгивая от возбуждения.

– Генри, – сказала Лонни, – хочу вас познакомить с нашей лучшей сотрудницей, Стефани.

– Прошу, заходите, – сказал он, забирая у меня часть поклажи.

Лонни улыбнулась и поблагодарила его. Генри захлопнул входную дверь. Он поставил на пол мешок с белыми тряпками, сложенными вчетверо, и объявил:

– Давайте-ка я вам покажу, как тут нужно убирать.

Он обратился в агентство с требованием заменить уборщицу. Лонни с ним поговорила и убедила, что я непременно справлюсь. Меня проинструктировали, сообщив, что дом нужно убирать, строго следуя его требованиям. В том порядке, в каком ему нужно. Никогда не опаздывать. Никогда не задерживаться. Всегда, всегда стараться изо всех сил. Уборка требовалась каждую вторую пятницу и должна была занимать четыре часа.

– Готовься попотеть, – сказала мне Лонни.

Уже заочно я начала побаиваться Генри. Когда, предупрежденная Лонни о его разборчивости, я с ним, наконец, встретилась, то невольно ощутила страх. Он был почти на полметра выше меня. Очень самоуверенный, с прямой спиной и выпяченным вперед большим животом.

Мы начали с гостиной, которую Генри и его жена использовали как кабинет. У обоих были большие рабочие столы из полированного красного дерева. Стол Генри стоял прямо у окна, где обычно предпочитают размещать удобные диваны. Стеллажи на стенах заполняли романы-вестерны, книги о путешествиях и руководства по компьютерному программированию. На его столе в форме буквы «Г» красовались два монитора. Супруги переехали в наши края после того, как Генри вышел на пенсию – он работал каким-то техническим специалистом на Гавайях. Весь его стол занимали стопки счетов, фотокамеры и толстые учебники. Стол жены был меньше по размеру и гораздо аккуратней – со сканером, ламинатором, стопкой газетных вырезок с рецептами и инструкциями по скрапбукингу, фотографиями их собак и кошек.

Генри находился дома во время уборки, и я должна была работать в определенной последовательности, чтобы не нарушать его график. Сначала убирать в кабинете и столовой, пока он ел завтрак и смотрел новости. К моменту, когда начиналась Справедливая цена, мне следовало перейти в другой конец дома, а по дороге навести порядок в гостевом санузле и прачечной, прежде чем браться за хозяйскую ванную.

В гостевом туалете следовало сложить четыре коврика и вынести их за дверь, чтобы после пропылесосить. Первым делом требовалось помыть унитаз, располагавшийся напротив большого стоячего душа с полом из речной гальки. Генри говорил, что ее он любит чистить сам. Аккуратно развесив полотенца, я должна была протереть угловую ванну-джакузи, которой, как мне показалось, супруги никогда не пользовались. Они принимали горячие ванны на террасе, как объяснил мне Генри, указав на купальники, сохшие на двери. После джакузи следовало перейти к зеркалу, такому большому, что мне, чтобы дотянуться до верха, приходилось вставать коленями на тумбу, а также смахнуть пыль со светильников, вымыть две раковины и столешницу под ними. Возле раковины жены стояли прозрачные пластиковые органайзеры с отделениями и ящичками разной формы, где хранились кисти и другие приспособления для макияжа, в которых я не разбиралась. Рядом с раковиной Генри лежали несколько коробочек для таблеток – с днями недели, написанными на крышке. У него было множество зубных щеток, и повсюду виднелись брызги зубной пасты.

Прежде чем пылесосить коврики, я должна была как следует протереть стены и вымыть полы. Их следовало разложить обратно, не нарушая следов от пылесоса. Дальше я протирала пыль с полок в гардеробной и переходила в спальню, пылесося перед собой.

В тот первый день у Генри мы все сделали остановку в холле, чтобы полюбоваться стеклянной витриной: хозяин увлекался резьбой по дереву, но тут сообщил нам, что большинство вещиц в витрине выполнено не им, а художниками, которым больше повезло с талантом. Слегка смущаясь, Генри нам сообщил, что половину гаража у него занимает собственная столярная мастерская, но мебелью он больше не занимается.

На всем протяжении экскурсии по дому я молчала, стараясь запомнить сыпавшиеся на меня инструкции и гадая, рассердится ли Генри, если я где-нибудь ошибусь. В салоне у него стоял телевизор размером больше моей машины. В тумбе под ним находились разные электронные устройства для проигрывания DVD, подключения кабельного телевидения и регулирования звука в колонках, расставленных по всей комнате. Я видела такое только в магазинах. У противоположной стены имелся камин – настоящий, с кирпичной трубой и топкой. Мне надо было отодвигать два тяжелых кожаных кресла на полозьях и столик, стоявший между ними, стараясь не дотрагиваться до пультов управления, которые лежали сверху. Взявшись пылесосить красный ковер, я поняла, что на самом деле он, скорее, оранжевый, просто кажется темней из-за толстого слоя собачьей шерсти. Закончив в салоне, я переходила в утреннюю столовую и кухню с холодильником из нержавеющей стали, мраморными столешницами и глянцевыми полами и, наконец, мыла туалет в задней прихожей.

В мои первые посещения звук голоса Генри заставлял меня подпрыгивать. Я работала без устали, останавливаясь только нажать кнопку на своем iPod или посмотреть на часы, чтобы проверить, укладываюсь ли я в график. В первые две пятницы я немного задержалась, отчего Лонни так разволновалась, что даже позвонила Пэм и высказала ей свои опасения. Пэм мне перезвонила спросить, все ли в порядке. Но через некоторое время я уже хорошо запомнила, где скапливается шерсть, где достаточно лишь немного протереть, а где лучше пройтись щеткой, и все наладилось. Я трудилась, как автомат, а сама тем временем думала о других вещах, происходивших у меня в жизни.

Когда по утрам я приезжала к Генри, мы с ним немного болтали, потом он отправлялся в кухню и готовил себе завтрак – два толстых куска хлеба с помидорами и авокадо. Пока я протирала деревянный стол, за которым он ел, смахивая хлебные крошки и отодвигая подставку с соусами и приправами, он перебирался в кабинет, за рабочий стол, где и проводил оставшееся время до моего отъезда.

В одну пятницу он спросил, не смогу ли я прийти дополнительно на следующей неделе.

– К сожалению, нет, – ответила я. – Мне надо убирать в другом доме, напротив вашего.

Фермерский дом тоже был для меня новым, и, кстати, его хозяин, как и Генри, перебрал до меня практически всех сотрудниц нашей компании. В обоих домах приходилось убирать в поте лица, поторапливаясь, всего за четыре часа – и это с учетом ковров и большого количества домашних питомцев. Меня всякий раз пробирала дрожь, когда я вспоминала о темно-синем ковровом покрытии на лестнице, которое надо было тщательно пылесосить.

– О, – воскликнул Генри, опуская глаза.

– Но я могу приехать в выходные, – сказала я. – То есть, если вас устроит. Моя дочь на уикенд уезжает к отцу, я ее отвожу, когда возвращаюсь от вас.

Генри выпрямил спину, явно обрадованный.

– Отлично, потому что у меня будет вечеринка! – провозгласил он и махнул мне рукой, приглашая следовать за ним.

Через раздвижные стеклянные двери мы вышли в крытый дворик за домом.

– И этот гриль должен сверкать!

Я кивнула, разглядывая закопченный гриль, и обратила внимание на уличную СПА-ванну. На ее бортике стояла пустая бутылка из-под шампанского. У меня заломило все тело при мысли о том, что я могла бы – ну хоть теоретически – тоже выпить шампанского в горячей ванне.

Вернувшись в дом, я взялась пылесосить парадную столовую. Там у Генри стояла старая приставка для игры в видеопокер, а на барной стойке, рядом с маленькой раковиной, бутылка дорогого джина. Я поймала себя на мысли о том, как сама хотела бы жить на пенсии – если у меня она вообще будет. Уж точно дом у меня будет таких размеров, чтобы убирать в нем самой. Зачем тратиться на лишнюю площадь, чтобы потом кто-то возил там пылесосом, когда не стерлись следы от прошлой уборки, две недели назад. Я старалась следовать заведенному порядку, погрузившись в собственные мысли, с наушниками в ушах, когда Генри вдруг постучал меня по плечу. Удивленная, я выключила пылесос и сняла наушники.

– Ты любишь лобстеров? – спросил он.

Я моргнула.

– Обычно по пятницам я готовлю серф-энд-терф, – объяснил Генри. – Собираюсь купить парочку лобстеров на рынке.

Я кивнула, удивляясь, зачем ему понадобилось меня отвлекать, и соображая, видела ли я хоть раз, чтобы кто-то покупал лобстеров из тех огромных аквариумов.

– На сколько персон ты сегодня готовишь ужин? – спросил он.

– На двоих, – ответила я.

– Тогда прихвачу парочку и тебе. Спасибо, что согласилась поработать сверхурочно ради моей вечеринки.

Я выдавила изумленное «спасибо». Никогда еще клиент не был так добр ко мне и не обращался со мной как с равной. Я не знала, как воспринять его поступок. К тому же лобстеров я ела только один или два раза в жизни и понятия не имела, как их готовить. Я заранее винила себя за то, что, скорее всего, испорчу такой роскошный подарок своей неумелой готовкой.

Пару минут спустя Генри уехал, прихватив с собой собак. Впервые я осталась в его доме одна. Его доверие было мне приятно. Я привыкла к тому, что нам не доверяют: вспомнить хотя бы дамочку из Фермерского дома, которая маячила у меня за спиной, пока я убирала у них в первый раз, не сводя с меня взгляда. Она как будто искушала меня, специально раскладывая свои драгоценности на столе, вместо того чтобы убрать их в ящик.

Прежде чем сунуть руку в карман за телефоном, я по привычке оглянулась вокруг, хотя знала, что в доме пусто и меня никто не видит. Я набрала номер Тревиса и, когда он взял трубку, радостно рассказала ему про лобстеров. Я попросила вытащить из морозилки пару стейков, которые мне повезло купить с большой скидкой. Здорово было сообщать ему хорошие новости, рассказывать о своей удаче, словно так у нас опять появлялась надежда.

Но он не обрадовался лобстерам и стейкам. Вместо этого Тревис ровным тоном спросил:

– Ты проверила машину? Что с маслом в коробке?

– Да, его маловато, – ответила я, разочарованная.

До этого я смотрела на картину с серебристым, словно металлическим, маяком, висевшую у Генри в холле, а теперь перевела взгляд вниз, на свои ноги в носках. Один из них сполз на отполированный деревянный пол.

Возможно, Тревис так выражал свою любовь – спрашивая меня про машину, но я ее не чувствовала. Я почти не общалась с родней и очень нуждалась в нем.

– Я люблю тебя, – сказала я, прежде чем повесить трубку, но он ничего не ответил.

Убрав телефон, я принялась за ванную, ощущая, как в груди нарастает горечь от разговора с Тревисом. Генри вернулся домой, когда я вытаскивала из туалета коврик, чтобы вычистить.

– Умеешь их готовить? – спросил Генри. Его голос отозвался от стен таким громким эхом, что я подскочила от неожиданности. Генри, помахав рукой, позвал меня в прачечную: там, поверх стиральной машины, которую я только что вымыла, лежали два самых громадных лобстера, каких мне когда-либо приходилось видеть. Коричнево-красные, живые. Мои.

Генри протянул мне напечатанную инструкцию по приготовлению и щипцы для разделки панциря.

– Знаете, – сказала я, проводя пальцем по сверкающему серебру щипцов, – вы сейчас, вполне возможно, спасаете мои отношения.

– Серьезно? – переспросил он, глядя на меня со смесью интереса и удивления.

– Да, – ответила я и пожала плечами, словно ничего особенного не случилось. – Мы в последнее время часто ссорились. Деньги и все такое.

– Что же, – сказал Генри, складывая руки на груди, – очень жаль.

Потом посмотрел мне прямо в глаза, чуть подмигнул и сделал вид, что хочет щипцами ухватить меня за нос.

– Если отношения не приносят радость, то зачем вообще они нужны?

Эти слова крутились у меня в голове весь остаток дня. Мы с Тревисом понимали радость совсем по-разному. Ему нравился картинг, а я любила посидеть за бокальчиком пива и поговорить о политике и о книгах. Мы пытались искать компромиссы. Бывало, он сидел со мной рядом по вечерам, пил пиво и смотрел на клумбу, которую мы разбили в углу двора. Между нами обычно устраивалась Мия – веселая, забавная, она обнимала нас обоих своими ручками. В такие моменты мы были нормальной семьей, и я старалась внушить себе ту же любовь и радость, какие испытывала она. Но я знала, что никогда не смирюсь с отсутствием у Тревиса желания познавать мир, удивляться ему и учиться. Мы конфликтовали уже потому, что были разными людьми.

Ради Мии я продолжала цепляться за свои мечты. Ферма. Лошади. Качели из автомобильной шины на заднем дворе, бесконечные поля, по которым так здорово бегать. В глубине души я просила у нее прощения, глядя, как она выдергивает из земли первую морковку, выращенную нами, в ночной рубашке и детских ковбойских сапогах. Прости, что мне этого мало.

Когда я закончила убирать у Генри в доме, он помог мне вынести вещи на улицу и загрузить в машину. Я прижимала пакет с лобстерами к груди, и мне отчаянно хотелось обнять Генри за то, что он был так добр и обошелся со мной не как с уборщицей, а как с человеком, достойным любви, и радости, и ужина с лобстером время от времени. Когда я его поблагодарила, он широко улыбнулся и негромко фыркнул в ответ.

– Езжай-ка домой, – сказал он мне, но я понимала, что «дом» для меня – нечто ускользающее, бомба с часовым механизмом, готовая вот-вот взорваться.

Остановившись на знак «стоп» у перекрестка, я съехала на обочину. Наклонилась вперед и прижалась лбом к рулю. Разговор с Генри заставил меня ощутить острую тоску по отцу.

В последний год так бывало уже не раз. Как только подступала боль потери – в груди как будто появлялась дыра, – я старалась остановиться и подождать, дать этому чувству пройти. Боль нельзя игнорировать. Ее надо любить, и меня тоже надо. И вот я сидела в машине, рядом с лобстерами в пакете на пассажирском сиденье, и делала вдохи и выдохи, каждый раз считая до пяти. Я люблю тебя, – шептала я сама себе. – Я здесь, с тобой.

Эта любовь – все, что у меня оставалось.

Мия спала, когда я забирала ее из яслей, чтобы отвезти к Джейми. Было около двух часов дня, и, задержись мы еще немного, попали бы в гигантскую пробку. Она протестовала, когда я ее поднимала, заталкивала в комбинезон и сажала в детское кресло в машине. Мы притормозили возле дома, и я, оставив машину на обочине, заскочила положить на кухню лобстеров и забрать рюкзачок, с которым Мия ездила на выходные к отцу. Бросила в него кое-какие одежки, одеяльце, фотоальбом, который мы с ней сделали, и ее Любопытного Джорджа. Пока мы ехали, Мия опять задремала, так что я смогла послушать диск, который записала какое-то время назад. С глупой песенкой кантри про фермера, который косит траву. Тревис всегда включал ее погромче, когда Мия сидела с ним в кабине, потому что песенка начиналась с рева мотора: от басовых нот приятно щекотало в груди. Я улыбнулась, вспомнив, как Мия просила его проигрывать вступление снова и снова, а ее ножки в красных сапогах с лошадками дергались вверх-вниз от смеха. Когда мы выехали к океану, я протянула руку назад и подергала ее за ногу, чтобы разбудить.

Домой я вернулась в шесть часов. Одна на кухне, я поставила на плиту кастрюлю с водой и добавила туда соль. Вода закипела, и я, встав между лобстерами и плитой, принялась в пятый или шестой раз перечитывать инструкции. Тревис предпочел дожидаться на крыльце, у гриля, на котором сейчас наверняка догорали стейки. Обрекать на смерть лобстеров, опуская их в кипящую воду, он предоставил мне.

Оба одновременно в кастрюлю не вошли бы. Лобстеров предстояло варить по одному. Раньше в этой кастрюле отец готовил гигантские порции чили; по неизвестной причине она досталась мне, когда родители развелись. Кастрюля была эмалированной, с крышкой-дуршлагом. Когда мне было немного за двадцать, я жила со своим тогдашним бойфрендом в хижине на Аляске. Там не было водопровода, и стояла она на пяти акрах вечной мерзлоты. Когда отец приехал нас навестить, то привез с собой написанный от руки рецепт чили. Подпись сверху гласила «Папин чили», и я сунула рецепт в прозрачную папку и присоединила к своей подборке.

Рецепт был самый обычный – гамбургер, лук, бобы, немного тмина… Наверняка он списал его из кулинарной книги Бетти Крокер. Но ребенком я любила, когда отец готовил чили. Мы сидели за столом, перед большими дымящимися тарелками, и закусывали солеными крекерами, от которых на пол летели крошки, приводя маму в ужас. Когда мы с Мией впервые приехали к отцу с Шарлоттой, примерно за месяц до того, как Джейми пробил дырку в двери и выгнал нас на улицу, Шарлотта уговорила отца приготовить мне тот чили. Я была ей за это очень благодарна. Сейчас, когда я стояла над кастрюлей с кипящей водой, а лобстеры дожидались своей смерти, эти воспоминания почему-то вернулись ко мне. Я подумала о Шарлотте и о том, что даже не помню, когда в последний раз виделась или говорила с ней.

Опустив первого лобстера в кипяток, я удивилась, что он не стал пищать или вырываться, что так меня пугало. Его панцирь практически мгновенно стал ярко-красным, а на поверхности воды появилась зеленоватая пена. Вытащив его, я собрала эту пену шумовкой, прежде чем варить второго.

Стол был уже накрыт – два стейка, два лобстера, два пива. Наверняка у Генри все было совсем по-другому. Наверное, они вытащили тарелки, которыми пользовались по особым случаям, и накрыли колени большими льняными салфетками. Мы с Тревисом ели в молчании. Я пыталась ему улыбаться, не обращая внимания на его явственное недовольство таким чересчур изысканным ужином. Когда он уселся смотреть фильм, я прибрала со стола, загрузила посудомойку и протерла столешницу на кухне. Мы сидели рядом на коричневом кожаном диване, который достался Тревису от родителей, но не прикасались друг к другу. На половине фильма я вышла на крыльцо и закурила сигарету – с недавних пор я себе это позволяла, пока Мии не было дома. Я купила пачку пару недель назад, после Трейлера. Сигарета стала для меня своего рода ритуалом. Тревис вышел и выкурил свою до половины, а потом сказал, что идет ложиться.

– Дождешься меня? – спросила я, стряхивая пепел.

Он помолчал. Потом пробормотал:

– Без разницы, – и ушел в дом.

Я надеялась, что он не будет злиться за то, что я не чистила с ним конюшни, ведь я же с самого утра работала. Надеялась, что мы, возможно, займемся любовью – не так, как обычно, когда он просто ложился позади меня, так что наши лица не соприкасались, в полной тишине и темноте, разбавляемой разве что фарами случайной машины, проехавшей мимо.

В мой следующий визит Генри приветствовал меня у своей большой красной входной двери.

– И как все прошло? – спросил он, с улыбкой принимая от меня обратно серебряные щипцы.

– Лобстеры были лучшие, что я когда-либо ела, – сказала я, улыбаясь ему, а потом замолчала, поняв, о чем на самом деле он спросил. – Но отношений они не спасли.

– Ну, – сказал он, крутя щипцы в руках, – значит, так тому и быть. Ты не похожа на девушку, которой нужен мужчина, чтобы ее спасти. Ты – настоящая трудяга.

Но хотя Генри меня и похвалил, сама я считала, что справляюсь недостаточно хорошо. Разрываясь между учебой, домом, дочерью и попытками зарабатывать на жизнь, я воспринимала работу как рутину, которая никогда не кончится. По моей зарплате можно было подумать, что я вообще почти не работаю. Но Генри отнесся ко мне с уважением. Первый из моих клиентов – это я могла сказать наверняка.

Вскоре после ужина с лобстерами мы с Тревисом расстались. В тот вечер я вернулась домой с работы, торопясь приготовить поесть, прибрать, искупать Мию и уложить ее в постель. Я разложила свои учебники и ноутбук на кухонном столе, вставила наушники, чтобы не мешал телевизор, и принялась за домашнюю работу. И тут увидела, что мусорное ведро переполнено. Я поднялась из-за стола и встала прямо перед Тревисом, загородив ему экран.

– Ты не мог бы, пожалуйста, вынести мусор? – спросила я, уперев руки в бока.

И тут, ни секунды не колеблясь, он сказал:

– Думаю, тебе лучше съехать.

Потом Тревис встал, физически отодвинул меня в сторону и снова уселся на диван. Я стояла, потрясенная, и глядела на него сверху вниз. В телевизоре кто-то захохотал, и Тревис, в голубоватом свете экрана, улыбнулся тоже. Я вернулась к столу и упала на свой стул, прижатая грузом этих слов, обрушивших меня на землю, в ту же яму, из которой мне, похоже, просто не суждено было выбраться.