Замусоренный дом

Когда я в первый раз приехала в этот дом на уборку, хозяйка приоткрыла дверь лишь на пару дюймов. Я увидела, как испуг в ее глазах сменяется сомнением и обратно.

– Привет! – поздоровалась я, улыбнувшись. – Вы же вызывали уборщицу? Вы Рашель, с Фейсбука?

Она кивнула, глядя в пол, и открыла дверь немного шире, так что стали видны большой беременный живот и малыш, цеплявшийся за ее ногу. Я стояла на бетонном крылечке перед входом. Где-то в доме щебетала птица. Другие дети глазели на меня из большого окна справа. Когда я перевела взгляд обратно на хозяйку, она нервно оглянулась внутрь дома.

– Это мой маленький секрет, – сказала женщина, прежде чем меня впустить.

Я шагнула через порог и едва не упала. Единственным незамусоренным местом в доме казался клочок пола перед дверью. Моей первой мыслью было никак не реагировать. В предварительной беседе она говорила, что ей нужна помощь в расчистке мусора и разборке вещей. Но такого я и представить себе не могла. Одежда, тарелки, бумаги, рюкзаки, обувь, книжки – все в беспорядке валялось на полу, покрываясь пылью.

Семья перестала платить за жилье. Хозяйка сообщила мне об этом, пока мы стояли на том пятачке у входа. Я внимательно слушала, стараясь не слишком пугаться ужасающего состояния дома. Она говорила быстро и выглядела совсем отчаявшейся. Им предстоял переезд в новый дом – мужу, жене, пятерым ребятишкам и, вскоре, младенцу.

– Вообще, у нас нет денег, чтобы платить за уборку, – сказала она, глядя на свои руки, лежащие на животе. – Но я просто теряю рассудок. Переезд означает начало новой жизни. Я не хочу туда все это тащить.

Я согласно кивнула и огляделась по сторонам. Все поверхности на кухне и в столовой были заставлены грязной посудой. В углах гостиной кучами валялись книги и тетрадки, вперемешку с одеждой, игрушками и снова тарелками. Полки одного из стеллажей обвалились, и книги так и лежали на полу, куда упали.

Она сказала, что у них нет денег. Что они питаются за продуктовые купоны. Мне было ужасно неловко брать с нее плату, но работать себе в ущерб я не могла. Хотя она и не просила снизить часовые расценки, я настояла, чтобы она заплатила только половину от обычного.

– А что вы скажете о стирке? Пять долларов за мешок, – предложила я, оглядываясь, чтобы куда-то поставить свои вещи. – Увезу белье домой и там все постираю.

Она ответила не сразу. Свободной рукой – второй она гладила малыша по голове – хозяйка потерла щеку. Потом почесала под носом и, наконец, кивнула. Крепко зажмурила глаза, чтобы не заплакать.

– Я начну с кухни, – сказала я.

Пока я вытаскивала моющие средства из ведра, мальчик, прятавшийся за матерью, подошел мне помочь.

– Он не говорит, – сообщила она. – Еще ни слова не сказал.

Я улыбнулась малышу и взяла желтые резиновые перчатки, которые он мне протягивал.

В первый день я четыре часа мыла посуду, так что кожа на пальцах у меня вся стала морщинистой. Когда закончилась горячая вода, я принялась расчищать поверхности. Вымытые тарелки, разложенные сушиться на полотенцах, покрывали стол, плиту и кухонные шкафы. Как она готовила на семерых в этой крошечной кухоньке, да еще с малышом, путающимся под ногами? Не представляю, что они ели. Срок годности большинства продуктов в банках и коробках, которые мне попадались, давно истек, у многих – лет десять назад. Заглянув в холодильник, я увидела на полках потеки от испорченной еды.

В кладовке обнаружились стиральная и сушильная машины. В гараж, переделанный в хозяйскую спальню, вело подобие узкой дорожки, пролегавшей между горами одежды, сваленной прямо на пол. Я начала складывать ее в пакеты, чтобы увезти с собой, время от времени прерываясь перевести дыхание. Там наверняка было полно пылевых клещей. От них я кашляла так, словно у меня астма, и тяжело дышала между приступами. Заполнив два мусорных мешка, я увидела под ногами кусочек пола. А на нем – большого паука, мышиные какашки и – клянусь! – нечто очень похожее на сброшенную змеиную кожу. Подавив крик, я решила, что на сегодня хватит.

Когда я уходила, хозяйка поблагодарила меня. У нее в глазах стояли слезы – она просила прощения за состояние дома.

– Не извиняйтесь, – сказала я, держа в руках мешки с одеждой и свои рабочие инструменты. – Завтра я приеду в это же время.

Многие частные клиенты говорили, что в моем присутствии им и самим хочется что-нибудь убрать. Обычно это были те, кому требовалась разовая уборка. Постоянные заказчики – у которых я убирала раз в неделю, в две или в месяц, – хорошо знали правило: оставьте меня в покое и дайте работать. Я никогда не затягивала уборку, чтобы получить больше. Если заканчивала раньше срока, делала что-нибудь дополнительно. Я сильно держалась за свою репутацию. Частные клиенты охотно советовали меня своим знакомым. Если им хотелось поболтать, рассказать о своих проблемах, пока я борюсь с беспорядком в их доме, я тоже была не против.

На второй день в Замусоренном доме мы разбирали комнату младшей дочки. Мы набили мусором двенадцать больших пакетов, вытащили их на улицу и сложили в кучу, чтобы потом увезти. Под слоем фантиков, палочек от леденцов, тарелок с испорченной едой, сдутых воздушных шариков, разных камешков и палочек, одежды, слишком заношенной или маленькой, чтобы ее надевать, обнаружилась симпатичная девичья спальня. Я отыскала несколько кукол из кукольного дома и заботливо рассадила их в игрушечной гостиной. Мы расставили книжки и коробки с Маленькими Пони на стеллаже в фиолетовую и розовую полоску. Вернули одежду в шкаф, а туфли на полку. В гардеробную отправились красное платье с болеро в тон и пара черных лаковых босоножек.

Мне было приятно убирать в той комнате. Я вспоминала, как разбиралась у Мии, пока она гостила у отца. Она ничего не хотела выбрасывать и соглашалась избавиться от старых игрушек, только если мы ездили с ней вместе передать их в приют для женщин с детьми или в комиссионный магазин, где она могла их на что-нибудь обменять. Но всю мелочовку из «Хэппи Мил», рисунки и сломанные карандаши все-таки надо было выбрасывать. Я тратила много часов на то, чтобы расчистить завалы и заново организовать пространство, и она, возвратившись, улыбалась, ощущая себя так, будто оказалась в новой комнате. Я надеялась, что так же почувствует себя и эта девочка, всего на пару лет старше моей.

Перед отъездом я сложила в мешки еще одежду и вернула хозяйке то, что уже постирала и аккуратно сложила. Дома тем вечером Мия помогала мне сворачивать футболки, носки и платья. Она приложила к себе юбочку, которая показалась ей особенно красивой. Я смотрела, как дочка кокетливо крутится с ней.

– Можно мне ее оставить? – спросила она, но я покачала головой. Я объяснила, что это вещи другой семьи.

– А почему ты их стираешь?

– Потому что помогаю им, Мия, – ответила я. – Это моя работа. Помогать людям.

Только тогда, сказав это вслух, я вдруг поверила, что так и есть. Я вспомнила женщину, которая поблагодарила меня за то, что я разобралась у нее в доме, и сунула мне в руку комок купюр, который на мгновение задержала в ладони. Она сказала, что мне лучше уехать, пока не вернулся ее муж. Еще пара моих клиенток, у которых я убирала на участке, говорили, что я – их самый большой секрет.

Я по-прежнему возила за собой ежедневник, в котором записывала имена клиентов и составляла расписание, стараясь его запомнить на случай, если кто-то спросит меня, свободна ли я в какой-то конкретный день. Но больше мне не надо было надевать форму или ездить на встречи с начальницей и осмотры моего рабочего оборудования. Не надо было за много километров тащиться в офис, чтобы пополнить запас моющих средств. Перспектива отмывать пять туалетов за день меня по-прежнему не радовала, но все-таки я чувствовала себя гораздо лучше.

После каждой четырехчасовой уборки Замусоренный дом становился все больше похожим на нормальное жилье. Я поправила полки в гостиной, вымела шелуху от птичьих зернышек, вытащила из-под дивана гору DVD. Хоть я и не показывала виду, меня очень радовало, что хозяйка не просит убрать в ванной. Порядок в доме держался совсем недолго. Только сегодня я убирала кухню, а на следующий день она уже была вся заставлена сковородками и тарелками с засохшим томатным соусом. Я надеялась, что облегчу жизнь этой семье. Надеялась, что хозяйка немного придет в себя перед рождением младенца. Но, в первую очередь, я радовалась, что закончила там.

Здание, где находился некоммерческий Центр помощи, в который я поступила волонтером, находился в недрах офисного квартала на пересечении железнодорожных путей в Маунт-Вернон. Я была там не только секретарем, но и клиентом. В кабинете, где я встречалась с моим адвокатом по делам домашнего насилия, окна находились под самым потолком, так что света в них проникало ровно столько, чтобы кое-как поддерживать жизнь в паре комнатных растений. Кристи, мой адвокат, пару лет назад переехала из Миссулы. Как-то она упомянула, что скучает по тем местам, а я ответила, что этот город уже очень долго манит меня к себе.

– Так почему бы тебе туда не съездить? – спросила она.

Я рассказала ей о брошюрах из Университета Монтаны, которые появлялись в моем почтовом ящике каждые пару месяцев, словно напоминания о настойчивом ухажере, требовавшем к нему вернуться, об открытках и буклетах с описанием программы по писательскому мастерству с портретами бородатых улыбающихся мужчин на рыбалке.

Кристи кивнула головой и улыбнулась. Мы с ней заполняли заявление на стипендию, о которой я попросила.

– Ты должна туда съездить и решить, что думаешь, – сказала она. Кристи всегда говорила очень спокойно и рассудительно. – Моим детям там очень нравилось. Миссула – чудесное место для семьи.

– Только к чему это все? – спросила я, вздыхая. – А что, если мне там действительно понравится? Потом будет только хуже!

Я поковыряла пальцем грязь на своих рабочих штанах, в которых этим утром полола сорняки во дворе клиента.

– А почему тебе туда не переехать? – с вызовом сказала Кристи, откидываясь на спинку стула.

– Он меня не отпустит, – сказала я.

– Отец Мии?

– Да, Джейми, – кивнула я, складывая руки на груди.

На нашей первой встрече я рассказала свою историю – которую раз за разом повторяла психотерапевтам и вообще всем, кто о ней спрашивал. Приют для бездомных, повестка в суд, процесс, панические атаки… То, что Джейми живет в трех часах езды, и Мия остается у него каждые вторые выходные. Сегодня я добавила, что дочка, кажется, хотела бы жить у него.

Голос Кристи стал напряженным.

– Переезжать тебе в Миссулу или нет, решаешь ты, а не он.

– Но мне все равно придется просить разрешение на переезд.

– Не разрешение! Ты должна уведомить его о смене места жительства. У него есть возможность заявить протест, – сказала она. В ее устах все звучало очень просто. – Если так, то вы оба предъявите свои доводы, и судья вынесет решение.

Она снова опустила глаза на мое заявление. Я сидела тихо, обдумывая ее слова.

– На самом деле, они очень редко отказывают матерям в переезде, – добавила она. – Особенно если те докажут, что на новом месте лучше возможности для учебы.

Я сжала челюсти и уставилась в пол. От одной мысли о новом судебном разбирательстве у меня трепетало сердце.

– Не надо думать, что ты просишь у него разрешения, – повторила Кристи. – Ты просто его уведомляешь.

– Ну да, – пробормотала я, переводя взгляд на ткань обивки стула.

– Итак, как это работает, – сказала Кристи, возвращаясь к заявлению.

Другой адвокат, еще в Порт-Таунсенде, который занимался моим делом, пока мы были бездомными, рассказал мне о стипендии для жертв домашнего насилия под названием «Солнечные девы», но на тот момент я не проходила по нескольким критериям. Если бы не название, я никогда бы ее не запомнила. Хотя официально это называлось «Программа поддержки женской независимости», поиск в Интернете по названию «Солнечные девы» тут же вывел меня на нужный сайт.

Стипендия жертвам домашнего насилия выделялась после представления целой кучи документов, в случае соответствия всем необходимым критериям. В прошлый раз я не прошла потому, что должен был миновать год с момента разрыва патологических отношений. Также мне требовался «спонсор», желательно из программы по борьбе с домашним насилием, который будет следить за расходованием выделенных средств. «Программа поддержки женской независимости» переведет деньги на счет его организации, которая затем поможет мне распорядиться ими наилучшим образом. Предполагалось, что так гарантируется целевое расходование стипендии, но сам процесс ее получения казался ужасно муторным.

– Проси пять тысяч долларов, – предложила Кристи, когда мы сидели над бумагами. – Худшее, что может случиться, – получишь меньшую сумму.

– Интересно, смогу ли я достучаться до них со своей историей, – сказала я больше себе, чем ей.

Она кивнула и ободряюще улыбнулась.

– Кстати, в Университете Монтаны потрясающий факультет писательского мастерства, – воскликнула она, переворачивая страницу. – Кажется, один из лучших в стране.

– Знаю, – ответила я. – Я собиралась туда поступать, прежде чем забеременела.

Я постаралась скрыть разочарованные нотки в своем голосе. Это было до того, как у меня появился ребенок. Прежде, чем мне потребовался стабильный доход и медицинская страховка. Прежде, чем мне пришлось думать не только о собственном будущем, но и о будущем дочки.

– Диплом по искусству и литературе – это не особо практично, – заметила я, и Кристи едва не расхохоталась, но потом заметила слезы у меня на глазах.

Я, тем не менее, не хотела, чтобы она и дальше меня поощряла. Не хотела снова слышать про поездку в Миссулу. Эти мечты казались чересчур грандиозными. Они напоминали мне времена, когда я сидела за кухонным столом и смотрела, как Мия ест, а сама пила кофе, чтобы подавить голод. Моя тяга к Миссуле была слишком сильной, даже мечты причиняли боль.

– Только представь, как Мия будет ценить то, что ты хотя бы попыталась, – сказала Кристи, вкладывая в свой голос максимум убедительности.

Миссула меня не отпускала. Она всплывала в разговорах чуть ли не со всеми, с кем меня сталкивала судьба. Это происходило уже много лет, но теперь я стала обращать на такие вещи внимание. Позволила себе слышать ее зов.

К несчастью, не отпускали меня и другие события. Не все в нашей жизни налаживалось, и многое снова валилось мне на голову, когда я молила о передышке. Новая квартирная хозяйка, Элис, оказалась моей самой сложной клиенткой. Несколько недель я по двенадцать часов трудилась у нее в доме, стараясь убрать все так, чтобы ей не к чему было придраться. Она вела меня на кухню и показывала места, которые я пропустила. Я должна была использовать ее собственные тряпки и салфетки, но она сильно разозлилась, когда я оставила их для стирки в ее стиральной машине.

– Ты должна сама их стирать, – сказала она после того, как позвонила по телефону, попросила подойти в их дом и ткнула в тряпки пальцем. – Так ты только создаешь мне дополнительную работу.

Я хотела сказать, что в обычных обстоятельствах такое поведение со стороны клиента было бы крайне странным, даже неприемлемым. Вместо этого мне пришлось вытащить тряпки из машины и отнести стираться в гараж. На следующий день, чистые и высушенные, они стопкой лежали у нее на крыльце.

Также Элис начала обвинять меня в том, что я обманываю их насчет рабочих часов, которые трачу на прополку участка. Раньше я с таким ни разу не сталкивалась. На меня никогда не жаловались. Ни разу с тех пор, как я отмывала трейлер рядом с домом Босоногого Грабителя.

Как-то после обеда Элис позвонила и снова вызвала меня на беседу к себе в дом. Я уже знала, о чем пойдет речь. Она сказала, что я не выполняю своих обязательств по контракту, что я плохо убираю, и она разрывает наши договоренности.

Я кивнула, развернулась и ушла. Вернувшись к себе в квартиру, я огляделась по сторонам. Это казалось мне невозможным, но теперь квартирная плата удваивалась. Потрясенная, я молча смотрела на бухту. В груди все завязывалось узлом.

– Эй, ты как? – спросил меня Курт вечером, когда мы стояли с ним возле детского спортивного комплекса у них во дворе. – Элис сказала, что ты едва не плакала, когда вы с ней говорили.

– Просто получила плохие новости, – сказала я, глядя в землю.

Он кивнул.

– Мда…

Курт качал свою младшую дочь на качелях.

– Естественно. Элис сильно переживает, потому что ее увольняют.

Его слова пронзили меня словно током. Теперь я понимала, почему она уволила меня. Дело было не в моем непрофессионализме. Она меня выгнала, потому что больше не могла себе позволить такой обмен или просто хотела сэкономить деньги, ну и заодно сорвать на мне злость. В этот момент она как раз подъехала к дому со старшими детьми, которые бросились здороваться с Мией. Я посмотрела, как они втроем побежали к велосипедам, хохоча и толкаясь. Подумала о нотариально заверенном договоре. Если я обращусь к адвокату, чтобы сохранить бартер, все закончится юридическим разбирательством, на которое у меня нет денег. Я лишусь остатков дружбы, в которой нуждается моя дочь, чтобы и дальше играть с их детьми. Нет, вступать в борьбу было нельзя.

– Я не смогу платить за квартиру, если не получу стипендию, – сказала я Кристи на нашей следующей встрече, объяснив предварительно, что у нас произошло.

– Ты ее получишь, – ответила она, как будто уже знала об одобрении, но должна была пока держать его в секрете. Пакет документов разросся чуть ли не до пятидесяти страниц. Но я еще ждала несколько рекомендательных писем.

– Ты подумала про Миссулу?

Я подумала. Да. Поведение Джейми становилось все более непредсказуемым, отчего я начала волноваться за Мию. Она пробыла у него неделю, пока у меня заканчивался весенний семестр, и вернулась на пару фунтов легче. Перед отъездом я сводила ее к врачу по поводу сильного насморка, а по возвращении нам пришлось идти к нему снова, потому что болезнь усилилась. Для ее веса потеря двух фунтов значила очень немало. Она снова писалась в постели, и я не могла понять, почему. Такого не случалось уже много месяцев.

Джейми теперь жил на лодке, и Мия, навещая его, тоже ночевала там. Ни он, ни Мия не умели плавать. Я страшно боялась, что она свалится с лодки или с причала, без спасательного жилета, где-нибудь в темноте. Боялась, что она вернется совсем неузнаваемой, проведя столько времени с ним. Каждый раз, когда я звонила, в трубке слышались мужские голоса. Когда я спрашивала, знает ли она имена папиных друзей и где находится сам папа, она отвечала только, что они сейчас на лодке. Забирая ее, я чувствовала себя так, будто осуществляю спасательную операцию.

Я рассказала Кристи обо всем – о своей хозяйке и о зове Миссулы. Осенью у меня будет много учебы, но летом – всего два предмета. На мне по-прежнему висел студенческий заем, из которого я платила за жилье, но теперь арендная плата вырастала вдвое. Пока я работала в качестве волонтера, Мия находилась в детском саду.

После того, как Элис меня уволила, я два дня просидела над расчетами бюджета, понимая, что не смогу оплатить июньские счета, прежде чем получу часть студенческого займа, выделявшуюся на летний семестр. Я нашла еще один грант, предоставляемый колледжем, чтобы выплатить часть июньской ренты – так называемый «домашний грант», предназначенный для женщин с детьми, которым нечем платить за жилье. Даже ваучеры на бензин от департамента здравоохранения и социального обеспечения на сумму всего в двадцать долларов имели для меня большое значение.

Каждый раз, проверяя почту, я задерживала дыхание. День за днем в ящике оказывались только счета и рекламные проспекты – ничего от комитета по стипендиям. Месяц тянулся бесконечно. Если мне не дадут стипендию, нам придется выезжать из квартиры. Но если дадут, то у нас будет более чем достаточно средств, чтобы остаться. Чтобы не думать о ней постоянно, я старалась больше гулять с Мией по пляжу и паркам. Мы много времени проводили с Куртом и старшими девочками, бродя по берегам бухты, где они дружно валялись в песке. Когда Мия была у отца, я пряталась у себя в квартире, читала или делала домашние задания, наслаждаясь солнышком через открытые окна.

Как-то в выходной я вытащила с полки Алхимика. На эту короткую книгу у меня ушло два дня, потому что практически на каждой странице я что-то подчеркивала для себя, перечитывала и обдумывала, уставившись в окно. Мама подарила мне ее после того, как я переехала обратно в Вашингтон с Аляски. Она сказала, что это история про то, как человек ищет свою судьбу, а оказывается, что она всегда была с ним рядом. При этой мысли я поморщилась. Конечно, северо-запад штата Вашингтон казался волшебным краем, когда светило солнце, и на 20-м шоссе, где оно проходит через перевал Десепшн, были участки, на которых я знала каждое дерево. Но на этом мое родство со здешними местами заканчивалось. Я не чувствовала себя тут дома. Ни сейчас, ни вообще в жизни.

Сюжет Алхимика, этой личной легенды, произвел на меня большое впечатление. Вот уже двадцать пять лет как я сама хотела стать писателем.

– Думаю, я готова туда съездить, – объявила я Кристи на нашей следующей встрече.

По дороге домой из детского сада мы с Мией подпевали Полу Саймону, «Бриллианты на подошвах ее туфель». Я улыбалась, когда дочка смешно путала слова. Этот альбом мы крутили в машине уже несколько недель – когда возвращались из сада или отправлялись на прогулки по выходным. Традиция подпевать ему заменяла у нас традицию съедать по пути домой порцию мороженого.

Я свернула на нашу дорогу, и Мия спросила, можно ли ей будет поиграть с девочками.

– Подожди минутку, – сказала я, притормаживая у почтового ящика. Я старалась не заглядывать туда слишком часто. Очень уж обидно было видеть, что ящик пуст.

– Мия! – воскликнула я, вытаскивая оттуда конверт. Большой официальный пакет с документами и знакомым адресом. Я открыла его и заглянула внутрь.

Разноцветные конфетти, высыпавшиеся из конверта, пестрели на полу в нашей квартире. Мою кандидатуру одобрили на получение стипендии! Мия начала подбирать конфетти ладошками. Мне не только выделили 2000 долларов на осенний семестр, но добавили 1000 на летний. Нам не надо было переезжать, более того – у нас появлялся запас средств, чтобы устроить каникулы между летним и осенним семестрами. То есть отправиться в Миссулу.

Строчка из Алхимика вспыхнула у меня в мозгу: Когда чего-нибудь сильно захочешь, вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы желание твое сбылось. С деньгами от стипендии я смогу подкопить средства от зарплаты, отремонтировать машину и проехать через два горных перевала, чтобы увидеть город, о котором многие мои любимые писатели с восторгом рассказывали в своих романах.