Часть третья

Постарайтесь!

– Э-ми-ли-я? – позвала медсестра.

Голова Мии лежала у меня на плече, и я, шевельнувшись, разбудила ее.

– Здесь, – сказала я, вставая и протягивая руки, чтобы подхватить дочь. – Лучше зовите ее Мия.

Женщина предпочла не обращать внимания на то, что я сказала, и на то, что я собиралась взять ребенка на руки. Просто велела нам следовать за ней. Быстро взвесив Мию, она снова усадила нас на стулья.

– Что случилось? – спросила она, глядя в карту, а не на меня.

– Всю последнюю неделю дочка сильно кашляет по ночам, – начала я, пытаясь припомнить, как долго она уже болеет и сколько раз я отводила ее в детский сад, хотя лучше было бы нам остаться дома. – Думаю, у нее какая-то инфекция или аллергия. Иногда глаза сильно краснеют, и она постоянно жалуется, что уши болят.

Сестра – высокая, с суровым выражением лица – продолжала меня игнорировать, однако теперь вдруг посмотрела на Мию, состроив жалостливую мину.

– Дорогая, у тебя ушки болят? – писклявым голоском спросила она.

Мия кивнула, слишком утомленная, чтобы стесняться или сопротивляться. Она дала сестре измерить температуру и прикрепить пластиковую прищепку себе на палец, чтобы проверить пульс и уровень кислорода в крови. Дальше надо было снова ждать. Я откинула голову назад, прислонившись затылком к стене, закрыла глаза и постаралась не думать о работе, которую пропускаю. Я снова не попала в Дом с цветами, владелица которого так рассердилась из-за переноса уборки, что, по словам Лонни, угрожала вообще отказаться от услуг компании. Мия опять утробно закашлялась. Она была слишком маленькая, чтобы давать ей сироп от кашля, да и все равно я не могла себе позволить его купить. Она просыпалась по ночам, хныча и зажимая руками виски, и кашляла во сне.

Педиатр, открывший дверь в кабинет, был не тот, к которому мы обычно ходили, потому что в то утро я попросила записать нас на неотложный прием. Эта женщина оказалась маленькой, хрупкой, с темными волосами, подстриженными кружком, как у Мии.

– Итак, – она посмотрела в карту и нахмурилась. – Мия.

Значит, сестра все-таки слышала меня, – подумала я. Узнав свое имя, Мия подняла голову.

– Посадите ее сюда, – сказала врач, похлопав по накрытой бумажной простыней кушетке для осмотров. Она заглянула Мие в лицо, присмотрелась к глазам.

– В каких условиях вы живете?

Я сдвинула брови при этом вопросе, стараясь не обидеться и не оскорбиться. Она могла просто сказать: «Как дела у вас дома?» или «Как вы сами думаете, почему она болеет?» или «Есть ли у вас домашние животные», – а не спрашивать вот так напрямую об условиях нашей жизни. Как будто мы жили в каком-то… потом я вспомнила, где мы жили, и огорченно поникла.

– Мы живем в студии, – мягко начала я, словно признавала, что тут есть подводные камни. Меня пугала мысль, что она может позвонить в службу защиты детей, если я достоверно опишу наши жилищные условия. – Там много черной плесени, она постоянно нарастает на подоконниках. Наверное, это из-за подвала. Там есть вентиляционный ход, он идет к нам в спальню; если туда заглянуть, видно, сколько грязи внутри.

Врач закончила осматривать Мию и теперь стояла, скрестив на груди руки, перед ней. У нее на запястье были часики на тонком черном браслете.

– У нас много окон, – я смотрела в пол. – Воздух очень трудно нагреть и осушить.

– Хозяин квартиры по закону обязан принимать все необходимые меры, чтобы избавиться от плесени, – сказала она, заглядывая Мие в ухо.

– Воспалено, – пробормотала врач себе под нос, покачав головой, словно это была моя вина.

– Он сменил ковры, – сказала я, внезапно вспомнив. – И все покрасил, прежде чем мы въехали. Не думаю, что он станет делать что-то еще.

– Тогда вам надо переехать.

– Я не могу, – сказала я, положив ладонь Мие на ногу. – Другое жилье мне не по карману.

– Ну, – врач дернула головой в сторону Мии, – постарайтесь. Ради нее.

Я не знала, что на это ответить. И просто кивнула.

Я посмотрела на ручки дочери, лежавшие у нее на коленях, с переплетенными пальцами. Они все еще были по-детски пухлыми, а суставы – округлыми. Я думала о том, что ничего не стою, как мать, всякий раз, когда отпирала дверь в наши апартаменты, но это было ничто по сравнению со жгучим стыдом, который я ощущала теперь.

Неся Мию к машине, я не обращала внимания ни на ее тяжесть у себя на руках, ни на волосы, щекочущие мне нос. Педиатр выписала нам новые антибиотики и направила обратно к хирургу, который в прошлом году ставил Мие в уши дренажные трубки.

Когда через пару дней мы явились к нему, нас проводили в кабинет с коричневой смотровой кушеткой, обитой мягкой кожей. Какое-то время мы ждали, а потом хирург ворвался в дверь, снова почти не обратив внимания на нас, и сказал:

– Почему ребенок не готов к осмотру?

Я поднялась, не спуская с рук Мию, которая до этого сидела у меня на коленях, и усадила ее на кушетку.

– Нет, пусть ляжет, – сказал врач, отворачиваясь от нас и копаясь в железных биксах с инструментами.

– Чтобы голова была под лампой.

Глаза у Мии широко распахнулись, и я торопливо сказала:

– Все в порядке, детка, он просто посмотрит твое ушко.

Сложно было придать голосу убедительность, когда хирург стоял рядом, вызывая на подмогу медсестру. Потом он резко обернулся ко мне и испустил недовольный вздох. Сел рядом с кушеткой на вертящийся табурет и мгновенно запустил какой-то инструмент в ухо Мии. Моя дочь, которая до этого не могла заснуть без таблетки ибупрофена и сама прикрывала руками уши, выходя на улицу, зашлась в беззвучном крике. Хирург работал быстро: посмотрел ее ухо, потом отрезал кусочек ватного тампона под размер детского ушного канала, ввел его внутрь и капнул на него из пипетки.

– Вот так, – сказал он. – Надо будет закапывать ей антибиотики, как сейчас сделал я.

– Но она уже принимает антибиотики, – решилась я возразить.

– Вы хотите, чтобы ваша дочь поправилась, или нет?

Я не знала, что ответить.

– В прошлый раз, когда я закапывала ей эти капли, у нее закружилась голова, и она упала. Приходилось ее держать и капать одновременно.

– Вы же мать, – сказал врач. Он стоял возле двери и смотрел на нас сверху вниз. Мия снова сидела у меня на руках. – Делайте, что должны.

Врач распахнул дверь, выскочил в коридор и захлопнул ее за собой, так что нас обдало сквозняком. Его слова, как и замечание педиатра, хлестнули меня, словно кнут: я недостаточно стараюсь ради Мии.

Весну в долине Скаджит называют Сезоном Тюльпанов. На полях расцветают желтые нарциссы, фиолетовые ирисы, а местами и крокусы. Проходит несколько недель, и распускаются тюльпаны всех цветов, ковром покрывая землю. Местные говорят, в долине Скаджит тюльпанов больше, чем в Голландии. Десятки тысяч туристов съезжаются сюда, запруживая проселочные дороги и съезды с автострад, заполняя рестораны и парки. Но хотя тюльпанные поля с их полосами красного, фиолетового, белого и оранжевого поражают воображение, в тот год они меня не интересовали.

Сезон Тюльпанов означал конец долгой зимы, но одновременно еще и дожди, сырость и плесень. В апреле осушители воздуха в Доме с цветами работали постоянно, а в спальне появился даже еще один, дополнительный. Я счищала черные пятнышки плесени, постоянно возникавшие на подоконниках, зная, что то же самое мне придется делать дома.

Ночами Мия продолжала кашлять. Когда мы возвращались в студию по вечерам, глаза у нее становились красными и начинали гноиться. Ясно было, что все дело в доме – в доме, который я выбрала, где по вентиляции в нашу квартиру шел сырой воздух, провоцируя болезни.

Хотя я тоже постоянно болела, собственное недомогание мало меня волновало, пока действовали таблетки от аллергии, продававшиеся в аптеке без рецепта. В прошлом году меня проверяли на чувствительность к аллергенам – тогда мой доход был настолько мал, что мне тоже предоставили Медик-Эйд. Тест показал, что у меня аллергия на собак, кошек, определенные виды деревьев и трав, пылевых клещей и плесень.

– Домашние аллергены, – сказал тогда врач.

Я только начала работать у Дженни, и простуда не проходила у меня несколько недель. Мне выдали ингаляторы и спрей для носа с морской водой. Выехав из трейлера Тревиса – где все стены заросли черной плесенью, а под днищем ночевали бездомные кошки, – я сослужила своему организму хорошую службу, но у меня все равно возникали симптомы аллергии во время уборки в чужих домах, где меня поджидали те самые пылевые клещи, кошачье дерьмо, собачья шерсть и споры плесени.

В Доме кошатницы у меня слезились глаза, тек нос и начинался кашель, не прекращавшийся до тех пор, пока я полностью не сменю одежду и не приму душ. Приезжая туда, я первым делом убирала в хозяйской ванной. В спальне на розовом ковре стояли два кошачьих туалета и три когтеточки. Пока я переставляла лотки и пылесосила под ними, четыре кошки смотрели на меня из своих переносок, расставленных на кровати. Мой приход причинял им неудобство, поскольку вынуждал сидеть там целый день. Стоило мне приблизиться, и кошки издавали недовольное ворчание.

В те дни, когда я убирала там, мне приходилось принимать двойную дозу лекарства от аллергии. Но если оно заканчивалось и я не могла купить новую упаковку, то во время работы чувствовала себя, словно вдохнула кайенский перец. Я раскрывала окна, чтобы хоть немного подышать. Но ничего не говорила Лонни или Пэм.

Когда той весной я заполняла налоговую форму через ТурбоТакс, то едва не упала со стула. С учетом налоговых льгот мне причитался возврат в размере почти 4000 долларов.

– Это же больше, чем я зарабатываю за три месяца! – пробормотала я вслух в темноту квартиры.

Мне не верилось, что я и правда получу такую сумму. Я едва дождалась, пока система примет мои данные, чувствуя себя так, словно удачно смошенничала. В блокноте я начала составлять список вещей, на которые потрачу эти деньги: кое-что обновлю в машине, поменяю масло и амортизаторы, оплачу задолженность по кредитной карте, куплю, наконец, губки на кухню и жидкость для посуды, зубные щетки, шампунь и кондиционер, пену для ванны, витамины, таблетки от аллергии. А может, мы даже выберемся в небольшое путешествие на машине.

Как многие другие, большую часть того, что я знала о Миссуле, я почерпнула у Нормана Маклина в книге Там, где течет река. Люди, съезжавшиеся в Миссулу на рыбалку, всегда ссылались на этот роман или на фильм, снятый по нему. Но еще более убедительным аргументом для меня были описания Монтаны у Джона Стейнбека, в Путешествиях с Чарли, убедившие некогда покинуть Аляску и начать движение в сторону Края Широких Небес. Я выбрала Миссулу не из-за Маклина, а из-за Дэвида Джеймса Дункана, автора Реки Почему, который, на встрече с читателями в Сиэтле, сказал, что живет там и иногда читает лекции в местном университете. Вот почему я мечтала когда-нибудь летом проснуться пораньше, сесть за руль и двинуть прямо на восток. Постоянно думала об этом. Вот уже полдесятилетия.

Зарплаты в Миссуле низкие, а жилье стоит недешево. Это я знала из бесед с людьми, которые некогда там жили, но больше не могли себе этого позволить. Найти работу нелегко, с учетом того, что это маленький университетский городок с семьюдесятью тысячами населения. Родители студентов снимали своим детям квартиры, отчего цены на аренду в городке постоянно росли: каморка с одной спальней в цокольном этаже стоила как минимум восемьсот долларов. Когда я размышляла о том, стоит ли туда переезжать, все эти факты тут же проносились у меня в голове. Но люди, жившие в Миссуле, очень любили свой город. Те, кто туда перебирался, признавали, что отказались от неплохой зарплаты, но оно того стоило – ради Миссулы.

Я хотела понять, почему Стейнбек с такой любовью писал о тех местах. Почему Маклин утверждал, что по мере удаления от Миссулы в штате Монтана число подонков начинает быстро расти. Люди рассказывали об этом месте, словно о мороженом с удивительным вкусом, которое попробовали когда-то в отпуске и с тех пор нигде больше не могли найти, и уже не понимали, было оно на самом деле или нет.

В день, когда деньги за возврат налогов поступили на мой счет, мы пошли ужинать в «Ред Робин». Я разрешила Мие заказать шоколадный коктейль. Мы заехали в магазин и набили тележку продуктами, которых обычно не могли себе позволить: авокадо, помидорами, замороженными ягодами для блинчиков. Я купила бутылку вина. На следующей неделе я купила каркас кровати, полноценный матрас и электрическое одеяло, чтобы не отапливать всю студию по ночам. Купила изолирующие шторы и недорогие карнизы на распродаже. Купила Мие детский батут, чтобы вместо дивана она прыгала на нем. И еще кое-что, о чем мечтала уже много лет: титановое кольцо с бриллиантом за 200 долларов. Я устала ждать мужчину, который подарит мне такое. Давным-давно я не позволяла себе потратить большую сумму на что-то необязательное. Но как бы тяжело ни далось мне это решение, я рассматривала его как обещание самой себе. Обещание верить в свои силы. Я смогу, я справлюсь, я всего добьюсь сама. Кольцо, которое я сама себе надела на палец, должно было напоминать мне об этом.

С деньгами жизнь хотя бы на время приобрела оттенок беззаботности. Я заливала в бак бензин, не отнимая его стоимость от оставшейся суммы на моем счету. В магазине не занималась ментальной арифметикой, перебирая в голове даты оплат, сроки действия квитанций, свою наличность и балансы кредитных карт – чтобы купить всего лишь бумажные полотенца. Я спала без лишних слоев одежды, чтобы согреться, и без ощущения вечной тревоги. Но Мия продолжала хныкать и вертеться, кашлять и хлюпать носом, жаловаться на боль в горле и в ушах. И хотя я на данный момент могла позволить себе взять выходной и сводить ее к врачу, я не знала, что делать, чтобы эти постоянные болезни прекратились.

Поздно вечером, закончив домашнюю работу, я пролистывала объявления в Сети. Рассматривала с завистью фото домов, квартир с двумя спальнями, никак не вписывавшихся в мою ценовую категорию. Мои доходы едва покрывали аренду студии, а это было вдвое меньше, чем за другое жилье. Хотя теперь у меня имелись небольшие средства, их все равно было мало. Это была наша подушка безопасности на черный день. А я к тому времени уже успела убедиться, что, ходя по краю, ты когда-нибудь непременно потеряешь равновесие и упадешь. Я качала головой и закрывала сайт с объявлениями, возвращаясь к работе. Получалось, что я не могу себе позволить даже помечтать.

День за днем слова педиатра звучали у меня в голове. «Постарайтесь. Ради нее». Но как еще я должна была стараться? Я и так постоянно прыгала через обруч, который поднимался все выше, отчего я порой просто не в силах была двигаться дальше и застывала на месте.

В ту неделю я выслала копию своей зарплатной ведомости из «Классик Клин», написанную от руки, на получение дотации за детский сад, а служащая из департамента здравоохранения позвонила мне и потребовала, чтобы я прислала «подлинную». Я попыталась объяснить, что это почерк моей начальницы, что ведомость самая настоящая, но она начала угрожать вообще отозвать подтверждение и лишить меня дотации. Я расплакалась. Она велела мне на следующий день явиться в местный офис, чтобы во всем разобраться.

Люди занимали очередь перед офисом Департамента здравоохранения задолго до открытия. Не зная об этом, я явилась спустя полчаса; все стулья в приемной были заняты. Я взяла номерок и прислонилась к стене, наблюдая за тем, как ведут себя матери с детьми и как социальные работники общаются с клиентами, которые не понимают, почему тут оказались, почему им отказали в пособии и почему надо принести еще какие-то бумаги.

Освободилось одно место, но я уступила его пожилой даме в длинной юбке, державшей за руку худенького малыша. Потом глянула на часы. Оказывается, прошел целый час. Когда я посмотрела на часы еще раз, прошел еще один. Я начала нервничать – успеют ли меня вызвать до того, как придется забирать Мию из сада. Она наверняка устроила бы скачки вокруг меня, в отличие от прочих детишек, сидевших тихонько и шепотом спрашивавших разрешения отлучиться в туалет. Стереотипные представления о людях на пособии в этой приемной не оправдывались. Люди сидели с выражением отчаяния на лицах, думая о том, чтобы скорей выбраться отсюда, зайти в магазин за продуктами и вернуться на работу. Они, как и я, исчерпали всякую надежду и просто смотрели в пол, терпеливо дожидаясь своей очереди и действительно нуждаясь в помощи, за которой обращались. Нам нужна была эта помощь. Просто чтобы выжить.

Когда на черном экране загорелся мой номер, я бросилась к окошку, опасаясь, что если не покажусь тут же, пригласят следующего. Положила на прилавок свою фиолетовую папку, достала копии чеков, полученных от клиентов, и ведомость, написанную от руки. Женщина просмотрела часть чеков, слушая мои объяснения, потом перешла к ведомости.

– Надо, чтобы начальник распечатал вам официальную, – сказала она, глядя на меня.

Я моргнула. Выражение ее лица не изменилось.

Я сказала, что простояла в очереди все утро, а до офиса моего начальника ехать сорок минут. Я не могу провести еще один день тут, в ожидании.

– Если хотите сохранить дотацию на сад, придется это сделать, – сказала она.

Я могла идти. Был почти час дня.

Лонни, качая головой, распечатала для меня ведомость. Она относилась к периоду около месяца назад. Весь мой доход поступал от чеков, подписанных клиентами от руки. Я не представляла, какой смысл перепечатывать их. Но на следующий день я стояла перед офисом еще до открытия, а потом еще несколько часов дожидалась, чтобы показать служащей отчет о моих доходах за предыдущие три месяца, свой рабочий график и письма от некоторых клиентов, подтверждавшие, что я действительно у них убирала в указанное время.

Без продуктовых купонов нам пришлось бы обращаться в продуктовые банки или за бесплатным супом в церковь. Без дотации на детский сад я не смогла бы работать. Люди, которым повезло не столкнуться с этой стороной системы или задеть ее по самому краю, не представляли, как тяжело все это получить. Они не знали, как отчаянно я нуждаюсь в помощи, хоть ради нее и приходится прыгать через кольцо.

Когда в ту пятницу я убирала у Генри, он обратил внимание на мое подавленное настроение. У меня еще оставалась в запасе примерно четверть суммы от возврата налогов. Я отложила их на случай: если сломается машина, или Мия заболеет, или клиент откажется от моих услуг, или все вместе. Хоть я до сих пор спала и видела поездку в Миссулу – каково будет пройтись по мосту над Кларк-Форк-Ривер или полежать на травке, любуясь широкими небесами, – сейчас о ней не могло быть и речи.

– Не думаю, что смогу себе позволить путешествие в Монтану, – ответила я, когда Генри поинтересовался, что случилось.

Он помахал в воздухе рукой, будто мои слова дурно пахли. Вот уже год он слышал, как я рассуждаю о Миссуле, правда, в ключе «хорошо-было-бы-когда-нибудь». Мое лицо, видимо, казалось таким расстроенным, что он понял, насколько тяжело мне с этим смириться. Генри встал, подошел к книжному шкафу и начал перебирать путеводители и карты. А потом протянул мне книгу про Национальный Парк Ледников и большую карту штата Монтана.

Он разложил карту на своем рабочем столе и отметил места, которые мне обязательно надо посетить. Он отказывался верить, что путешествие в Монтану не состоится. Хоть я и оценила его жест, поддержку и веру в меня, улыбалась я неискренне. В глубине души мне было страшно. Я боялась не поездки – хотя, конечно, опасалась, что машина может сломаться по дороге, – а того, что полюблю Миссулу всем сердцем, а потом буду вынуждена вернуться в долину Скаджит, к плесени в моей студии над шоссе. Это будет словно прощание с лучшей жизнью, которая мне не суждена.

Я так мечтала об этой жизни, так стремилась к ней, что работа в «Классик Клин» постепенно стала терять для меня смысл. Примерно треть заработка уходила на бензин. Обсудив это с Пэм, я добилась от нее небольшого пособия на топливо, но оно покрывало лишь четверть моих рабочих транспортных расходов. К тому же я начала уставать от одиночества. Я работала одна, училась онлайн тоже одна, вся моя жизнь была одинокой. Я жаждала общения с людьми, пускай даже в ситуации начальник – подчиненная. Хотела, чтобы моя работа была осмысленной, чтобы у нее имелась цель. Хотела хотя бы чувствовать, что кому-то помогаю.