Дом с цветами

В третий раз я выключила будильник всего за полчаса до момента, когда мы должны были явиться в госпиталь, чтобы Мие поставили в ухо дренажную трубку. Мне велели утром перед выездом ее искупать и одеть удобно. Вместо этого я сидела и звонила в приемную, чтобы все отменить. В носоглотке у Мии стояла густая зеленоватая слизь. Ее стошнило прошлым вечером и еще раз прямо сейчас, на пол. Нельзя было делать ей операцию, пока она простужена, но я все-таки заставила себя собрать дочку, посадить в машину и приехать в госпиталь вовремя.

Мия не до конца понимала, что с ней будут делать. Я сказала, что доктор еще раз посмотрит ей ушки, но меня в комнате не будет. Мы уже несколько раз обращались к врачу по поводу ее ушей, а потом консультировались со специалистом насчет операции с дренажной трубкой. Меня больше тревожила анестезия, а не процедура сама по себе.

– Я ставил такие трубки собственному сыну, – сообщил мне хирург. – Обещаю, что с вашей дочерью буду так же осторожен.

Когда в восемь утра мы явились в приемную, нас направили в бокс, где для Мии уже приготовили рубашку, шапочку на голову, бахилы и пакет, чтобы сложить вещи, в которых она пришла. Сердце у меня екало всякий раз, когда очередная медсестра заглядывала в бокс с каким-нибудь вопросом. Мия сидела напряженная, молчаливая; она даже не смотрела на сестер, которые взвешивали ее, измеряли температуру, проверяли уровень кислорода в крови, слушали стетоскопом грудную клетку и делали – зачем-то – снимки на «Полароид».

– Она правда очень больна, – сказала я первой медсестре, которая даже не дала себе труд кивнуть.

– У нее сильная простуда. И кашель, с зеленой мокротой. Наверное, инфекция, – обратилась я к следующей.

– Врачу надо проверить, вырезать ей аденоиды или нет, а не просто их удалить. Надо еще раз убедиться.

Одна сестра, пожилая брюнетка, руки у которой были такие холодные, что Мия отдернулась от нее, когда та попыталась послушать ей сердце, спросила, есть ли у нас дома увлажнитель воздуха.

Я покачала головой, вспоминая о конденсате на окнах и о швах с пятнами черной плесени, которые я тщательно отскребла перед переездом и которые появились снова после первого же дождя.

– Я не могу, – попыталась я сказать.

– Надо срочно его купить, прямо сегодня, – сказала она, что-то записывая у Мии в карте.

– Я… – мои глаза смотрели в пол, – я не могу. У меня нет денег.

Сестра выпрямилась, выпятила губы и скрестила руки на груди, глядя на Мию, а не на меня.

– А где ее бабушка с дедом? У нее есть бабушки и дедушки? Будь это моя внучка, я бы ей его купила.

– Родители не могут мне помочь, – начала я торопливо оправдываться, боясь, что и без того перегружаю эту незнакомую женщину своими проблемами. – Точнее, мой отец и его жена не могут. Мама живет в Европе – она только говорит, что не может помочь, но у отца денег и правда нет.

Сестра в ответ пощелкала языком. Мия сидела на краю кушетки, зажав ладони между коленей. Наверное, она замерзла. А может, хотела в туалет. Я уже несколько раз спрашивала, но она лишь мотала головой.

– Не знаю, что это за бабушка, раз она уехала так далеко от своей внучки, – сказала сестра, а потом посмотрела мне прямо в глаза, будто ждала какого-то ответа.

Но тут Мия прошептала мне на ухо:

– Мне надо на горшок.

Дыхание у нее было несвежим из-за инфекции и заметно отличалось от обычного.

Сестра указала нам на туалет в другом конце приемной. Я отвела туда Мию и усадила на унитаз. Она перегнулась пополам, прижавшись грудью к коленям, и ее опять стошнило большой лужей зеленоватой слизи. Одна из сестер, направлявшаяся в наш бокс, спросила у женщины на главном посту, куда мы подевались, и я, махнув рукой, подозвала ее посмотреть, что произошло.

Вот вам доказательства, – хотелось мне сказать. – Моя дочь слишком больна для операции.

– Я с этим разберусь, – кивнула медсестра. – Возвращайтесь в бокс.

Мы просидели там еще минут пять, и тут я, почувствовав, что не могу это дальше выносить, схватила мешок с дочкиной одеждой и начала переодевать Мию обратно.

Раздался стук в дверь, и к нам вошел хирург. Он не поздоровался – вообще не имел такой привычки, – и опустился на стул, словно признавая свое поражение. Пару секунд посидел напротив, меряя нас с Мией взглядом.

– Думаю, ее стошнило от нервов, – сказал он. – Вы нервничаете, и она тоже.

Он скрестил руки, потом поднялся и сверху воззрился на нас.

– Если не хотите делать ей операцию, так и скажите. По крайней мере, сэкономите мне время.

– Нет, – ответила я, нахмурив брови.

Интересно, он говорил бы со мной тем же тоном, если бы с нами находился сейчас мой муж или у Мии страховка была бы не от Медик-Эйд?

– Я совсем не это имела в виду. Просто ее стошнило. Она больна. На мой взгляд, слишком больна, чтобы делать ей операцию сегодня. Я даже не знаю, зачем ее привезла. Я просто слишком устала, чтобы обо всем этом думать.

– Но операция ей поможет, – сказал врач. – Я же хочу как лучше!

Я кивнула. Измученная, я старалась не заплакать, подавляя желание рухнуть на пол и залиться слезами, сдавшись под грузом болезни ребенка и собственной борьбы за никчемную работу, которая позволяла только оплачивать жилье, но не давала никаких социальных компенсаций, хотя бы в виде страховки. При этом, не явись я к клиенту, неизвестно, обратились бы ко мне еще раз или нет. Нет, я не ждала от этой работы большего. Естественно, для должностей с минимальным окладом соцпакет не подразумевался, но мне казалось, можно было сделать исключение для людей с детьми.

– Я вам верю, – сказала я, посмотрев на Мию, которую обнимала одной рукой, и зная, что сейчас должна буду отпустить ее с ним. Одну.

Медсестра вошла в наш бокс и повела Мию в операционную. Другая принесла мне бумаги, которые требовалось подписать, в том числе инструкции по уходу в первые недели после процедуры.

– Ты же дочь Дэна и Карен? – спросила она.

Я кивнула.

– Я тебя сразу узнала. Надо же, Мия – прямо-таки твоя копия. Выглядит в точности так, как ты, когда была маленькой.

Увидев растерянное выражение у меня на лице, она представилась. Оказалось, когда-то ее муж, адвокат, защищал меня на слушании по делу об автомобильной аварии. Мне было, кажется, лет шестнадцать.

– Но твоих родителей я знаю с тех пор, когда они начали посещать приход Вифании. Ты еще в пеленках лежала!

После этого «в пеленках» я вспомнила историю, которую множество раз пересказывала моя мама: как они почти бегом ворвались в церковь, поскольку служба уже начиналась, отец передал меня маме, и только тут она заметила, что на мне нет подгузника. Мне не исполнилось и двух лет, а им – двадцати одного. Они забыли надеть мне подгузник, торопясь в церковь, и с собой не взяли тоже. Интересно, эта сестра видела их тогда? Может, она их и выручила?

За разговором с ней я не заметила, как пролетела операция. В Интернете я много читала о том, чего ожидать, когда ребенок отходит от анестезии, но эмоционально была, конечно, не готова. Беседа пришлась очень кстати, поскольку немного меня отвлекла, а эта женщина оказала бесценную услугу, составив мне компанию. Я должна была держаться, если не ради себя, то хотя бы ради Мии, и отгонять от себя мысли о том, что могу потерять ребенка, если она не очнется от анестезии, или случится еще что-нибудь ужасное. Ни мне, ни ей не нужен был дополнительный стресс.

Мию привезли в бокс к девяти часам; она лежала на каталке с тампоном во рту. Лицо ее покраснело от слез и от страха, она обводила комнату испуганными глазами, словно не узнавала ничего вокруг. Каталку поставили вплотную к кушетке, чтобы Мия могла на нее перебраться. Я склонилась над ней, гладя по голове, и зашептала на ухо что-то успокаивающее, не уверенная, слышит она меня или нет. Я не знала, болят ли у нее уши и что с ней делали в операционной, но догадывалась, сколько она натерпелась, особенно из-за того, что меня не было рядом и я не держала ее за руку.

– Все хорошо, маленькая. Все в порядке.

Мия, вся сжавшись, перевернулась на бок и так застыла, а потом начала сипеть, хрипеть и дергать за пластырь, фиксировавший иглу для капельницы у нее в руке. Мы с сестрой попытались ей помешать, но Мия встала на четвереньки, выплюнула изо рта тампон и поднялась на колени. Она потянулась ко мне ручками, потащив за собой трубки капельниц. Я посмотрела на сестру, и та кивнула, разрешая мне обнять дочь, приподнять и посадить к себе на колени. Теперь я могла ее качать, повторяя, что все обязательно будет хорошо.

– Хочу сок, – хрипло сказала она и повалилась мне на грудь, словно усилие, которое потребовалось, чтобы произнести эти слова, отняло у нее последние силы. Я слышала, как она дышит со свистом. Сестра протянула ей поильник. Мия, приподнявшись, выпила половину и потом снова обвисла у меня на руках.

Не прошло и часа, как я уже стояла на парковке, по-прежнему держа Мию, теперь уже одетую. Я никак не могла заставить себя посадить ее в автокресло, чтобы проехать каких-то пару кварталов до дома. Нас практически выгнали из больницы, выдав во временное пользование увлажнитель в форме головы Микки Мауса.

– Да, у нас все делается быстро, – сказала медсестра, ставя увлажнитель на крышу моей машины.

Мы провели на парковке перед больницей еще минут пятнадцать, и все это время я прижимала Мию к себе, глядя на высокое здание перед нами и чувствуя себя как никогда одинокой. Да, мы справились, Мия пережила операцию, но в тот момент на меня словно упала глухая пелена. Я не ощущала ни торжества, ни гордости, погружаясь вместо этого в омут одиночества, обещавшего стать моим спутником на веки вечные. Моей реальностью, с которой я буду просыпаться утром и засыпать по вечерам.

В следующий понедельник, готовясь к моему приходу для ежемесячной уборки, владелица Дома с цветами убрала с пола все, что только было возможно. Свернула ковры, переложила на кресла стопки журналов и книг, вытащила из-под кровати коврик для аэробики и свои туфли. Ее инструкции были предельно четкими, самыми четкими из всех, что я получала от клиентов: тщательно вымыть все полы, кухню и ванную, внимательно осмотреть подоконники и оконные рамы на предмет появления черной плесени.

Это семейное гнездо недавно опустело: сын, раньше живший с родителями, поселился отдельно, но его комната так и осталась нетронутой. Спортивные кубки по-прежнему стояли на полочке над кроватью. Единственным изменением было появление рабочего стола и синтезатора, на котором хозяйка давала своим ученикам уроки музыки. Я не понимала, почему нельзя заниматься на настоящем фортепиано, стоявшем в холле. Ее муж был кем-то вроде пастора или, может, работал в церкви. Вместо картин на стенах у них висели молитвы, вставленные в рамочку.

Жена обожала комнатные растения, которые, в кашпо с колесиками, мне приходилось постоянно передвигать, чтобы вымыть пол. На каждом окне в гостиной стояло с полдюжины горшков с разными вьющимися лианами, другие свисали на крючьях с потолка. Они чередовались с кактусами, а карнизы для штор оплетал филодендрон. Я потихоньку отщипнула у нее пару отростков, чтобы потом посадить дома. Мне хотелось, чтобы и у нас была какая-то зелень, что-то живое. Но позволить себе купить отростки я не могла.

В ванной растений не было. Кроме плесени. Стоя на краю ванны, я оттирала ее из угла, где стена стыковалась с потолком. Хозяйка всегда заворачивала вверх занавеску для душа, цепляя ее за перекладину. Убирала коврики и полотенца, отправляя их в стиральную машину. К моменту моего приезда ванная стояла голая, белая и пустая. Я выключала увлажнитель, который у нее работал постоянно, и все мои движения начинали отзываться гулким эхом. Мне нравилось петь в этой ванной, потому что голос забавно отражался от стен.

Ребенком я участвовала в разных школьных мероприятиях, осенних театральных постановках и мюзиклах в конце учебного года. Солисткой я не была, но любила играть на сцене. Мы с друзьями, возвращаясь домой, распевали на всю улицу. В пустых домах у меня снова появлялась возможность петь, не боясь, что кто-то подслушает. Я подпевала Адель, Тиган и Саре, а еще «Уайдспред Паник».

В тот понедельник, после операции Мии, я стояла в ванной Дома с цветами и во весь голос орала песни, пока вдруг не разрыдалась, да так, что не могла остановиться.

Протерев насухо стены душа, я почувствовала, как слезы брызнули у меня из глаз, и поднесла руки к лицу, чтобы вытереть их. Прижала ладони к глазам, издала громкий всхлип, опустилась на колени и вспомнила, как нас с дочкой вытолкали из больницы. Как только она выпила немного сока и сходила в туалет, нам велели уезжать. Мне не разрешили даже еще немного посидеть с ней в комнате ожидания. Но я не была готова выпустить ее из рук, не могла сесть за руль и следить за дорогой. Я стояла, прислонившись к машине, теплой от лучей утреннего солнца, а она всем тельцем прижималась ко мне. Я нащупала рукой розовую туфельку у нее на ножке, потом, передвинувшись выше, погладила по голени, по бедру, притиснула к себе обеими руками и спрятала лицо у нее на плече. У Мии была я, но и мне нужен был кто-то, кто держал бы меня за руку и утешал. Мамам иногда тоже требуются мамы.

Мия редко видела меня плачущей. Заплакать означало признать свое поражение. Как будто я сдалась – душой и телом. Я делала все, чтобы избежать этого чувства. Еще и из страха, что, расплакавшись, не смогу остановиться. Буду хватать ртом воздух. Представлять себе, что вот-вот умру. Рыдая там, в той ванной, я практически так себя и чувствовала, пока мое тело, таким вот неконтролируемым образом, пыталось сбросить напряжение. Пускай многие вещи, происходившие вокруг, не поддавались моему контролю, я должна была контролировать хотя бы свою реакцию на них. Начинай я рыдать всякий раз, когда происходило что-то тяжелое или страшное, я лила бы слезы постоянно.

И тут, когда я уже готова была признаться себе, что сдаюсь, что-то изменилось. Стены Дома с цветами сомкнулись вокруг меня. Я ощутила себя в безопасности. Дом словно заговорил со мной. Он смотрел, как я листала телефонные книги в поисках церквей, в которых мне могли бы помочь деньгами на аренду жилья, после того, как услышала, что очередь по «Восьмому пункту» займет не меньше пяти лет. Этот дом меня знал, а я знала его. Знала, что у хозяина хронический насморк, а хозяйка собирает рецепты народных лекарств, что она упражняется под старые видеокассеты с аэробикой у себя в спальне. Их дом был свидетелем моих отчаянных звонков социальным работникам, у которых я просила записать меня на любую из программ, по которой можно получить хоть немного денег. Убирая на кухне, я яростно спорила с Джейми. Я вымыла весь пол в гостиной, дожидаясь ответа на линии, по которой можно было обратиться за продуктовыми купонами. И вот в те минуты, когда я стояла на коленях перед ванной, стены Дома с цветами укрыли меня и утешили своим стоическим молчанием.