Со времени последнего визита Якоша в Костры они разрослись, превратились в настоящий город. Не хватало стены, ну да здесь не Север, стены только замкам и крепостям Оправ положены. Зато с избытком прибыло гостиниц, доходных дворов и лавок всех мастей. Хозяина одной из них, торгующей готовой одеждой, они разбудили с первыми лучами рассвета. Потрясая кошелем, Анже Савина потребовал мещанского платья для всех троих. План герцога требовал всестороннего соблюдения инкогнито. Лорду Белину стоило огромного труда отстоять свои усы, которые Савина считал слишком приметными.

Зевающий хозяин осчастливил троицу костюмами, в которых можно было сойти за граждан Россыпи. Пылающую шевелюру Анже скрыли под треугольной шляпой хамонского фасона, на его искалеченную руку натянули перчатку. Ничего нельзя было поделать с татуированным лицом дворецкого, но тут пришла на помощь смекалка Белина. Дворецкому приобрели шарф и кушак цветов Ороса, чтобы сошел за странствующего жителя портового города. В Оросе хватало прибившихся к континенту жителей дальних феймов.

Оставив хозяина дозевывать и считать барыши за стойкой, Анже, Якош и дворецкий вышли на улицу. Мимо прошел патруль с гербами Савина на маленьких треугольных щитах. Капитан скользнул по троице равнодушным взглядом.

— Не думал, — тихо сказал герцог Савина, глядя вслед патрулю, — что мне придется стать лазутчиком в собственной Оправе.

Формально Костры находились на территории Фавелов, но основная часть военных патрулей носила цвета герцога. В преддверии войны с Россыпью Савина взял под свою руку все ключевые узлы дорог и железных путей. Чтобы не привлекать лишнего внимания, на время разделились. Савина и дворецкий пошли на почту, отправлять письма — первое с ложной вестью о смерти герцога, второе тайнописью его верным людям. Якош Белин направился другим путем к вокзалу. Почта и вокзал в Кострах, выросших из полустанка, находились рядом, поэтому барон сделал крюк.

По дороге острым взглядом носителя Алмаза он отмечал признаки военного положения. На каждом столбе извещение о комендантском часе с припиской: просьбой оповещать о подозрительных личностях, среди которых могут быть вражеские лазутчики. Пока врагом была Оправа лорда Белина, можно было расхаживать в платье нездешнего фасона. Однако поймав несколько раз на себе любопытные взгляды из-за приоткрытых ставень, Якош ускорил шаг. Мимо него проехала телега, груженная мешками с песком. На облучке сидел, свесив ноги, флегматичный кирасир. За домом по правую руку прошел паровоин, пуская клубы дыма.

Ветер нес запахи гари, полевой кухни и ружейной смазки. Война была рядом.

Вокзалов в Кострах, как оказалось, теперь было два. Старый и новый. Старый, приземистое здание из ноздреватого песчаника, вполне соответствовал воспоминаниям Белина. Новый, отгроханный с вызывающей помпезностью, вырос здесь в его отсутствие. Строители явно вдохновлялись саманской архитектурной школой с примесью классического толосского декора — колонн, увенчанных изваяниями героев. В одной из статуй Якош с усмешкой признал Анже Савина, подпирающего карниз обнаженным мускулистым торсом. Чуть выше и правее левого соска Анже искрился громадный рубин из красного стекла. Вход в вокзал охраняли два вставших на дыбы мраморных мантикора, запечатленных в натуральную величину.

Неудивительно, что Якош выбрал для покупки билетов здание старого вокзала.

В скромных размеров прямоугольном помещении, уставленном дощатыми лавками, царила тишина и прямо-таки домашний покой. Над окошками продажи билетов тикали часы, показывающие время в Хамоне, Самане, Валите и местное. На ближайшей к входу лавке спал, прижав к себе баул, странствующий коробейник. Рядом с ним умывалась дымчатая с черными подпалинами кошка.

Якош подошел к окну, за которым сидела изрядная матрона в белом парике. Ее унизанные кольцами пальцы дремали на костяшках счетов.

— Доброго утра, — поздоровался Белин. — Сударыня, мне бы три билета на ближайший полоз в Хамон.

Матрона скользнула по нему взглядом.

— Ближайшей отправляется «Золотая Стрела». Отходит через двадцать минут. Желаете ехать вторым или третьим классом?

«Помилуйте, — хотел ответить Якош. — Конечно, гербовым». Только так и надлежит путешествовать почтенным дворянам, довольствующимся пусть скромным, ко постоянным доходом. В гербовом классе обитые синим бархатом купейные комнаты на одну персону с зеркальным шкапом, умывальником и собственным отхожим местом. По звонку колокольчика немедленно явится проводник, принесет чай в золотом подстаканнике и постелет надушенную лавандой постель. Благодать.

Барон вовремя вспомнил о плане герцога, о сохранении инкогнито. Нет, ни о каком гербовом вагоне не может быть и речи. Велик риск попросту наткнуться на человека, знающего Анже лично или из газет. Но, судари мои, ехать вторым классом среди таких вот коробейников или третьим промеж зажиточных крестьян — увольте.

— Три билета в первый класс, прошу вас, — твердо сказал барон, чем немало удивил матрону. Последние тридцать лет ей не случалось ошибаться после взгляда на одежду пассажира.

Она нервно защелкала костяшками счетов.

— Так, «Золотая Стрела», скороходный полоз особой важности. Каждый билет десять солов. Если дорого для вас, могу пересчитать для второго класса, или же через час отходит…

— Не надо, — Белин ссыпал на медную тарелочку деньги. — Поторопитесь, прошу вас. Не хотелось бы опоздать к отбытию.

Стоило барону покинуть вокзал, как коробейник вскочил и рысью подбежал к окошку. Его широкое плоское лицо совсем не выглядело заспанным.

— Хамон? — спросил он и получил в ответ кивок. — «Золотая Стрела»? — кивок. — Сколько их?

— Трое, — ответила матрона. И мстительно добавила: — Не желают оне вторым классом, морду воротят. Поехали первым.

— Монеты какой чеканки?

— Я почем знаю? Мое дело маленькое.

— Твое дело на вопросы отвечать, — зашипел «коробейник», и матрона втянула голову в плечи, бледнея. — Давай монеты сюда, все равно их сдать придется.

— А мне как же, билеты-то проданы.

— Не спорить! Монеты!

Ссыпав монеты в карман, он деловито прикусил последнюю, присмотрелся к чеканке. Монетный Двор Хамона. Понятно.

Подхватив мешок, коробейник заторопился к выходу. Мяукнув, за ним последовала кошка.

Проводник в синей униформе с золотыми шнурами проверил билеты, проводил Анже и Якоша до двухместного купе, в соседнее посадил дворецкого. Вернулся к лордам и пробил билеты посредством серебряного инструмента в виде драконьей головы.

— Отбываем через пять минут, — сказал он, сверившись с брегетом. — Если я вам понадоблюсь, господа, дерните за этот шнурок.

Анже дал проводнику полсола, и тот с благодарностью их оставил. Лорд Белин с облегчением принялся набивать трубку. С момента, как он вышел из старого вокзала, его не оставляло чувство, что за ним наблюдают.

— Не бери в голову, — отмахнулся Анже, вытягиваясь на полке. — Если бы за нами кто-то шел, Улгар бы его заметил и оповестил нас. От него не укрыться.

— Улгар? Твой дворецкий?

Купе дрогнуло. Перрон за окном поплыл, унося машущих руками людей, продавцов снеди, сонных городовых и патрульных. Пару раз хлопнули двери, пассажиров первого класса ехало немного.

— Да, он самый. Как ты должен был заметить, на него можно положиться.

Белин закурил.

— Ты, похоже, для него больше чем хозяин, Анже, — сказал он. — Я видел, как он защищал тебя на опушке. Не всякий дворецкий станет рисковать своей жизнью за сеньора.

Герцог Савина задумчиво смотрел в окно. Промелькнули и исчезли черепичные крыши окраин Костров. «Золотая Стрела», набирая скорость, бежала на север. Колеса стучали равномерно и глухо, навевая ощущение покоя.

— Я люблю полозы, — сказал Анже Савина. — Мне нравится, когда железная коробка на колесах уносит меня навстречу неизвестности. В будущее жутковато идти самому, боишься споткнуться, тянет обернуться назад. Полоз помогает побороть страх, дает иллюзию, что все свершится само, без твоего участия. Похожее чувство я испытываю в корабельной каюте, когда волны колотятся о борт. Девятнадцать лет назад я отправился в путешествие на корабле по имени «Русалка Мара».

— Мой отец нанял двухпалубную галеру в Оросе, чтобы она отвезла меня в Никт и дальше вдоль побережья. Поездка была частью моего обучения, мне полагалось знакомиться с портовыми городами и укреплениями, постигать морскую науку и нравы прибрежных народов. Заодно копить материал для моего игрушечного материка.

Не скрою, прилежней портовых укреплений я изучал интерьеры портовых кабаков. Из всех обычаев морского люда мне больше всего полюбились те, что были связаны с ублажением изголодавшихся моряков продажными девицами. В общем, скучать мне не доводилось.

Когда на горизонте замаячили острия Соленых Гор и Пик Вериди вонзился в шатер северного неба, капитан скомандовал разворот. Велик был риск наткнуться в негостеприимных водах на ладейную флотилию баров. Горцы признают чужим лишь то, что хозяин может отстоять с мечом. Капитан не хотел рисковать судном и командой. Мы возвращались домой.

То было недоброе время, любимое пиратами Соленых Гор. Время туманов, в которых удобно подкрадываться на юрком баркасе к пузатому «купцу». Из трюма извлекли запретные «аспиды», капитан лично проверил и наладил стрелометы на носу и корме. «Ложась спать, кладите меч поблизости, молодой мастер, — наставлял он меня. — Здесь не южные моря, пиратам плевать на выкуп, им не нужны пленники. Сражаться придется до последнего». Нечего и говорить, что после его слов сна у меня изрядно поубавилось.

Одной из бессонных ночей, слоняясь по палубе, я разглядел за бортом человека. На мой крик сбежались матросы, беднягу выудили багром.

Он не утонул, потому что привязал себя ремнем к обломку мачты. Силы оставили его, он был без сознания. Неизвестно, как долго его носили волны. Матросы отнесли его в трюм, уложили на банку. Корабельный врач разрезал рубашку, задубевшую от соли. Я услышал ропот. Матросы переговаривались и тыкали в спасенного пальцами. Явился капитан. Лицо его было куда мрачнее, чем я привык видеть. А капитан отнюдь не был из той породы, что встречает утренний луч солнца веселой песней.

— В недобрый час вы выглянули за борт, молодой мастер, — сказал он.

Я поднес к лежавшему лампу. Все его тело и даже лицо было покрыто узором татуировки. Она отличалась от тех рисунков, которые я видел на телах матросов или баров. Диковинные изломанные руны, картинки тонущих кораблей и людей, пронзенных копьями. Будто кто-то вел летопись бесчисленных сражений на смуглой, покрытой шрамами коже.

— Кто он? — спросил я капитана.

Тот произнес слово, похожее на ругательство. Потом повторил его еще на нескольких диалектах.

— Он пират, — наконец сказал он на понятном мне языке. — Такие знаки наносят на себя пираты Осколков, акулы феймов. Страшная порода, молодой мастер, хуже наших разбойников, хуже даже баров. Ни жалости, ни чести, одна только алчность и злоба. Страшные вещи они делают с теми, кто попадает к ним в руки. Вы посмотрите, сколько кораблей утопил этот мерзавец, — вон они, все нарисованы. Они гордятся тем, что делают, у себя на островах слывут героями. Я слышал, что тех, кто пытается охотиться на них, пираты потрошат, набивают соломой и вешают у себя на реях.

— Выкинуть его за борт, — ввернул боцман. — Пока не накликали беду.

— За борт его! — поддержала команда. — За борт!

— Здесь я должен сделать отступление и рассказать о девушке, с которой мне довелось слюбиться в Никте. Она была из племени северных горцев, ее украли соседи и продали в портовый шалман, как это водится у дикарей.

Она была хороша, горяча и отзывчива, но не об этом речь. Она рассказала мне старое поверье баров. Если ты спасешь человеку жизнь, — говорила она мне, — помни, нити вашей судьбы отныне связаны. Береги его, а он пусть бережет тебя, ибо вам назначено умереть в один день, в один час. Если уйдет один, второй последует за ним».

Какая несусветная дикость, подумал я тогда. Но ее горячий шепот вдруг прозвучал над моим ухом в тесном трюме галеры «Русалка Мара». Двое матросов взяли спасенного мной пирата за руки и за ноги, намереваясь швырнуть его за борт.

Я обнажил меч.

— Бросаете его, — сказал я, — бросайте заодно и меня. Если осилите.

Лампа в моей руке запылала синим яростным огнем. Клянусь моим Рубином, я бы сжег корабль, кабы они осмелились мне перечить!

Думаю, что от опрометчивых поступков капитана удержал не страх передо мной. Он мог подсыпать мне в еду крысиного яда, придушить во сне, застрелить в спину из «аспида». Но тогда он бы навлек на себя месть моего отца, который бы никогда не поверил, что я случайно упал за борт. Мало кто не знает, что такое месть старого герцога Савина.

Мое возвращение в Орос было благополучным. Увы, я больше не находил в капитане собеседника, а матросы при виде меня отворачивались. Не скрасило мое одиночество и общество спасенного мной островитянина, который поселился со мной в каюте. Всю дорогу он успешно притворялся немым, на попытки же с ним говорить непонимающе разводил руками. От нечего делать я рисовал его наброски углем.

Лишь однажды у нас вышло что-то похожее на общение. Я набросал схватку двух кораблей и показал островитянину. Дескать, так ты оказался в море? Он забрал у меня доску для рисования, зачеркнул один корабль. Вместо него он нарисовал нечто загадочное. То ли машину, то ли живое существо. Тело рыбы, покрытое чешуей, с плавниками, хвостом и внушительным носовым бивнем. Но над спинным гребнем поднимались трубы, пускавшие дым, как у наших машин, работающих на угле и флогистоне.

Он показал на себя, показал на нарисованный мной корабль. Потом показал на рыбу-машину и сделал жест, который понимают в любом уголке Акмеона и за его пределами.

Он поднял подбородок и провел ребром ладони по грязной шее. Смерть. В холодных северных водах пират и его корабль повстречались со смертью в обличье испускающей пар рыбы. Больше мне ничего не удалось у него узнать.

Через несколько дней «Русалка Мара» прибыла в Никт. Когда лучи солнца заглянули в каюту и разбудили меня, я обнаружил, что мой островитянин пропал. А вместе с ним мой меч, расшитый золотом пояс и все деньги, кроме тех, что я осмотрительно прятал в тайнике за койкой. Также он не побрезговал моим платьем и сапогами.

— Скажите спасибо, что не прирезал вас во сне, — сказал капитан. На его лице легко читалось злорадство. Он же предупреждал!

Весьма огорченный случившимся, я сошел на берег, чтобы в ближайшем кабаке утешиться за кружкой грога, а лучше в объятиях шлюхи. На первом же столбе мне попалась скверного качества прокламация, объявлявшая вознаграждение за голову Алафа Звездочета, пирата, разбойника и убийцы. Сумма была такая, что все каперы южного моря уже должны были перестать просиживать задницы в шалманах и отчалить на поиски Алафа. Однако же не перестали и не отчалили.

— Видно, и правда опасный ты человек, Алаф Звездочет, — сказал я, не отводя взгляда от лица моего островитянина, напечатанного на прокламации.

Проводник принес чай в серебряных подстаканниках и валитское печенье. Зажег газовые рожки, за окнами стремительно темнело.

— Истории было суждено забыться на долгие четыре года, — сказал Анже Савина, помешивая сахар. — Был промозглый осенний день, отопление замка разладилось в очередной раз, отец, поссорившийся с Фавелами, был в прескверном настроении. В дверь постучался странник, который не отвечал на вопросы стражи. В любое другое время я бы приказал спустить на бродягу собак. Утомленный же скукой, я приказал привести его ко мне. Он вошел, опустил у ног котомку, в которой, как я узнал позже, был шмат солонины, фляга и обмотанные промасленной ветошью топоры. Одет он был как бедный житель портового города. Не удивлюсь, если он украл одежду, вывешенную для просушки. Отношение к собственности у островитян не сильно отличается от высказываемого барами. Его лицо показалось мне знакомым, но лишь когда он положил на стол измятую прокламацию с призывом поймать и без суда повесить Алафа Звездочета, я понял, что передо мной Алаф, только моложе лет на двадцать.

— Улгар — сын знаменитого пирата? — спросил Якош Белин.

— Это так же несомненно, как то, что я сын Герцога Мантикора. Хоть за пятнадцать лет Улгар и не сказал ни слова.

— Все это время он провел при тебе?

— Неотлучно. Мне с трудом удалось его разубедить спать у моих ног, но в остальном мы крайне редко расстаемся.

Белин помял подбородок.

— Что ж, напраслину возводят те, кто говорит, что у пиратов нет чести.

Анже Савина рассмеялся под удивленным взглядом барона.

— Мой добрый друг, тебя не удивило, что Алаф не возместил мне украденное? Что мешало ему прислать вместе с сыном пару кошелей золота и добрый меч? Нет, все, что он взял, Звездочет посчитал законной добычей. И его сын служит мне отнюдь не из благодарности за спасение отца.

Барон Белин медленно кивнул.

— Я понял, — сказал он. — Поверье баров.

— Именно! Островитяне столь же суеверны. Многие их традиции схожи с обычаями баров. Улгар охраняет мою жизнь, потому что верит, что она связана с жизнью его отца. Точнее, в это верит Алаф, ведь это он прислал своего сына ко мне. Если ты спросишь меня, я не имею ничего против, пусть верит. Улгар — боец каких мало, а его внимательности можно только позавидовать.

«…только позавидовать».

Засевший в соседнем купе «коробейник» отнял слуховую трубку от стены. Его вопросительный взгляд обратился на кошку, сидевшую на полке напротив. Кошка вздыбила шерсть, вытянула хвост трубой и шипела на дверь.

Хрустнул замок. Дверь скользнула в сторону, и в купе ворвался дворецкий Улгар с топориками в руках. Коробейник ловко отъехал на заду к самому окну, спасаясь от удара обухом по черепу, и с неожиданной для его тучноватого тела ловкостью пнул Улгара ногой в живот. Из его широких рукавов будто сами прыгнули в ладони два пистоля, которые соглядатай не замедлил разрядить в дворецкого.

За мгновение до выстрела дворецкий метнулся в коридор, где застыл, вжавшись в стену. Соглядатай рукояткой пистоля разбил стекло, выкинул из окна свой мешок. Подхватил на руки кошку и нырнул головой вперед в сгущающиеся сумерки.

— Что здесь случилось? — спросил Савина у дворецкого, который застыл, выглядывая в разбитое окно.

Тот молча протянул герцогу оброненную соглядатаем слуховую трубку. Анже повернулся к барону.

— Ты был прав, а я осел. За нами действительно следили.

— Знать бы кто.

— Моя собственная охранка или люди Фавелов. Наше инкогнито под угрозой.

— Господа, господа, — кудахтал проводник. — Позвольте принести вам извинения. Если вам угодно перебраться в другое купе…

— Нам угодно, чтобы нас оставили в покое, — мрачно обронил Савина.

Проводник испарился. Все попытки угрозами, уговорами и подкупом вызнать у него, кто ехал в купе, ни к чему не привели.

— Загадкой больше, загадкой меньше, — подвел итог Савина. — Предлагаю на следующей же станции сменить полоз. Во избежание неприятностей.

Неприятности обещали застигнуть их гораздо раньше.

Он поднялся на ноги, отряхнулся с преувеличенной старательностью. Кошка сидела на насыпи и вылизывала шерстку. Они обменялись с кошкой взглядами. Кошка мяукнула.

— Совершенно с тобой согласен, — сказал «коробейник». — Нам следует поспешить с докладом к нашему господину. Новости, несомненно, его обрадуют.

Присев на корточки, он развязал горловину мешка и зарылся в него чуть ли не с головой. Спустя некоторое время «коробейник» извлек из мешка палку с насаженной на нее мертвой высушенной головой лошади. Он оседлал ее как безумец, собравшийся поиграть в «лошадки».

— Прыгай скорее ко мне, дорогая, — пригласил он кошку, и та не замедлила вскарабкаться ему на плечи.

Кошка выпустила когти, цепляясь за одежду соглядатая. Тот одобрительно кивнул, подхватил мешок.

— Н-но! Н-но! — выкрикнул он, припрыгивая на месте, и добавил несколько щелкающих слов, похожих на язык тангу.

Налетел ветер, закружил пыль и будто смахнул с насыпи «коробейника» с его безумной игрушкой. Только остались глубоко впечатанные в землю черные, словно выжженные следы конских копыт.