Послесловие

Тодда Хазака-Лоуи

Когда в начале фильма я вижу титры «Основано на подлинной истории» или «По мотивам реальных событий», мне всегда хочется спросить: насколько этот фильм соответствует реальной истории? Пишут ли на экране такие слова, если лишь небольшая часть из эпизодов фильма произошла в действительности? А «по мотивам» – значит ли это, что в целом фильм (и герой, и ситуация, а то и развязка) может быть очень, очень далек от реальных событий, которые вдохновили сценариста?

Мне бы хотелось, чтобы создатели фильмов отвечали на подобные вопросы, потому что для нас небезразлично, правду ли мы видим или вымысел. Будь это все равно, люди, которые снимают фильмы, не писали бы такие титры. Мы смотрим, читаем, слушаем истории иначе, когда считаем их подлинными, – мы ценим эти истории больше, если верим в их реальность. Наверное, именно поэтому люди, которые делают кино, так охотно вставляют в начало фильма надпись «Основано на реальных событиях».

Насколько же близка к истине книга, которую вы только что прочли? Можно ли сказать, что она лишь «основана» на подлинной истории? Написана «по мотивам» реальных событий?

Думаю, не то и не другое – думаю, она гораздо, гораздо ближе к истине. Но, чтобы ответить на такой вопрос полно и точно, нужно рассказать, как эта книга была написана и почему я придал ей именно такую форму.

Когда я согласился взяться за историю Майкла Грюнбаума, я приехал из Чикаго, где я живу, к нему в Бостон. Мы провели несколько дней вместе. Майкл рассказал мне о жизни в гетто и познакомил со своими соседями – супругами, которые тоже были в Терезине. Я задал им кучу вопросов, записал многое на диктофон и покинул Бостон, увозя с собой стопку книг и дисков о жизни евреев в Терезине и в оккупированной Праге.

Вернувшись домой, я начал читать и смотреть материалы, которыми снабдил меня Майкл. Потом я купил еще книг и нашел другие фильмы. Постепенно выстраивалась хронология ключевых событий, о которых рассказывал Майкл. Я засыпал его всевозможными вопросами – большими и малыми, легкими и не имеющими ответов, – которые не догадался задать при встрече. Я пытался понять, каким Майкл был в детстве, семьдесят лет назад, и даже составил анкету, попросив его оценить себя по шкале от одного до десяти баллов по ряду параметров: был ли он аккуратен или неряшлив (он поставил себе семерку, то есть «довольно неряшлив»), считает ли он себя исполнителем (единица) или же лидером (десятка) – он выставил себе в этой строке тройку – и так далее.

К сожалению, многого об этом времени Майкл не помнил. Не потому, что память у него плоха, вовсе нет. Думаю, многое забылось просто потому, что все это было очень давно, когда он был мальчиком. Это нормально – ведь, положа руку на сердце, многое ли вы можете рассказать, скажем, о прошлом лете? Конечно, вы припомните определенные дни и важные моменты, но кучу подробностей вы уже успели забыть. А какие-то дни вы, наверное, и совсем не сможете восстановить. Теперь представьте себе, что это не прошлое лето, а лето семьдесят лет назад.

Возможно также, что какие-то вещи Майкл забыл потому, что они были слишком тяжелы. Психологи утверждают, что с людьми это происходит постоянно. Мы избавляемся от горестных воспоминаний, чтобы защитить себя от боли, которую они нам причиняют. Я не знаю, так ли обстояло дело с Майклом, и никогда не задавал ему этот вопрос. Но, как бы то ни было, Майкл многое не сумел вспомнить, и, даже если бы я записал все, что он сохранил в памяти, каждую деталь, вышло бы не больше двадцати-тридцати страниц мемуаров. Это означало, что нужно заполнять лакуны в его воспоминаниях либо с помощью других источников (обращаясь к свидетелям, книгам и т. д.), либо дописывая фрагменты воспоминаний так, чтобы они превратились в законченные сюжеты.

Прошло две недели, настала пора приступать к работе, а я все еще не был уверен, с чего начать. Я выбрал тот день, когда Мишу с матерью и сестрой отправили из Праги в Терезин, – просто потому, что это один из самых непостижимых моментов Мишиной истории. Вопреки моим представлениям о том, что должен чувствовать любой человек при насильственной депортации, Миша ощущал даже некоторое облегчение, уезжая из родного города в концлагерь, о котором ему ничего не было известно. Ведь к тому моменту жизнь в Праге сделалась для евреев невыносимой. Но, когда я сел за стол, чтобы описать эту сцену, меня словно парализовало. Я все еще не мог представить, каким мальчиком был Миша Грюнбаум. И хотя я уже многое знал – знал, например, что в тот день он и его близкие прошли от сборного пункта к поезду, волоча за собой жалкие пожитки, – сама сцена по-прежнему ускользала от меня. Как выглядели дома, мимо которых они проходили? По какому району города их вели? С какой станции отправляли, большая она или не очень? Обо всем этом я понятия не имел и боялся, что не сумею написать ничего стоящего, пока не получу ответы на эти и множество других вопросов.

И тут мне повезло. Так случилось, что через несколько недель мне предстояло ехать в Лондон. Я решил заодно повидать и Прагу, в которой никогда не бывал. И провести день в Терезине – из Праги до него меньше часа на машине. Это было совершенно правильное решение. Я обошел всю Прагу, места, где жил Миша Грюнбаум, осмотрел синагогу, которую он некогда посещал, и станцию, с которой его отправили в Терезин. Я даже повторил тот путь, каким Миша каждую неделю ходил с отцом из Голешовице в Староновую синагогу на другом берегу реки.

Терезин, как выяснилось, сохранился практически в том же виде, как тогда. Я сделал миллион снимков, купил карты, набросал свои впечатления. Давняя история начала оживать. Первые строки я записал еще в Праге – поедая чешские кнедлики в ресторане через дорогу от того места, где, как мне представится чуть позже, Миша тайком ускользнул из гетто, чтобы посмотреть кино. Из этих первых строк и сложилась сцена, которой открывается книга.

Вернувшись в Чикаго, я сверился с хронологией (уже расширенной и дополненной) и стал просто писать главы в том порядке, в каком они возникали передо мной. Чтобы написать очередную главу, мне часто приходилось задавать Майклу новые вопросы, читать ту или иную книгу, рыться в интернете или делать то, другое и третье в различных комбинациях. Вопросы Майклу становились все более конкретными, например: «Находилась ли Староместская площадь внутри еврейского гетто?» Такие точные вопросы порой помогали ему вспомнить подробности, к которым он не возвращался уже много десятилетий. Я читал о Терезине все больше, находил все новые и новые книги, которые также могли мне пригодиться. Особенно важную роль в моей работе сыграл дневник, который вел другой из нешарим, Павел (Паик) Вайнер. Свои наброски я отправлял Майклу, и он, читая их, иногда вспоминал какие-то события и детали, о которых прежде не рассказывал. Часто Майкл переадресовывал вопросы, на которые не мог ответить сам, другим людям, также пережившим Терезин. Постепенно я приобретал все более ясное представление об этом концлагере, пока не почувствовал себя настоящим экспертом.

И все же некоторые события я не мог реконструировать, как ни старался. Например, за несколько дней до катастрофического транспорта 12 октября Миша и его родные уже назначались на транспорт, но каким-то образом избежали отправки. Иногда, особенно когда мне казалось, что пояснения необходимы, мы с Майклом отваживались на обоснованную гипотезу (например, о том, где он жил после того, как Франту отправили в Аушвиц, а комнату 7 расформировали). Но в других случаях, когда в эпизоде слишком многое оставалось неясным – как с этим транспортом, – мы вообще не включали его в книгу.

Таким образом, одни главы представляют собой реконструкцию конкретных, однократных событий, которые происходили в действительности (как два эсэсовца увели отца, как в Праге мальчишки погнались за Мишей, а потом привязали его к дереву, как он в последний раз видел своего лучшего друга из окна лазарета), а другие сцены воссозданы из повторяющихся событий Мишиной жизни (работа в поле, футбол, разговоры с Франтой). Я не выдумал ни одного значительного эпизода просто ради интереса. Даже письмо Франты в эпилоге – подлинное, хотя я и добавил несколько деталей (сколько нешарим и сколько всего евреев прошло через Терезин), чтобы этот реальный документ снабдил читателя важной дополнительной информацией.

И все же оставалось немало пробелов, которые надо было заполнять. Так, практически каждое слово в диалогах нужно было воссоздавать (как это обычно и происходит в мемуарах). Хотя имена и судьбы всех нешарим соответствуют действительности (за исключением Иржи, это имя я вписал сам, потому что Майкл не смог вспомнить, как звали его утраченного друга и как он выглядел), мне пришлось додумывать их характеры и поступки, чтобы оживить сцены с их участием. По всей книге рассыпаны сотни мелких деталей, которые я добавлял, чтобы повествование на всем протяжении оставалось объемным, как того заслуживает история Майкла. Добавлю, что все мои догадки – о том, что ели, во что одевались и даже какие слова произносили персонажи, – были вполне оправданными: после стольких разговоров с Майклом, чтения и исследований мне было на что опереться.

Однако внешний мир составляет лишь половину этой книги, другая половина – внутренний мир мальчика Миши, все то, что он думал и чувствовал. Если книга вас тронула, то, полагаю, основная причина в том, как сам рассказчик переживает события и как он их излагает. Иными словами, читая эту книгу, вы узнаёте не только о том, что происходило с Мишей, – вы как будто сами становитесь Мишей в ту пору, когда это происходило. Только надо учесть, что сам Миша не описывал эти события в тот момент, когда они происходили, семьдесят лет назад (а если бы описывал, то уж никак не по-английски, а я-то писал по-английски). Значит, за Мишу-рассказчика, за того, кто переживает эти события как будто прямо сейчас, я несу большую ответственность, чем за все остальное в книге. Но и здесь я опирался на определенное представление о том, каким Миша был тогда, хотя под конец мне пришлось создать нового Мишу, который смог, в некотором смысле, заново пройти через все это.

Почему же мы не предоставили Майклу просто рассказать собственную историю, изложить на свой лад те воспоминания, что сохранились в его памяти? Почему издатель не заказал такую книгу, традиционные мемуары – а потом я как профессиональный писатель лишь слегка бы их пригладил? Выбрав для этой книги именно такой способ повествования, я хотел создать эффект непосредственного восприятия. Я хотел, чтобы читатель сам прошел через все эти события вместе с Мишей по мере того, как Миша о них рассказывает. Вот почему рассказ часто ведется в формах настоящего времени. Такое повествование, подумал я, сделает прошлое более очевидным, более мощным и живым, так точнее удастся передать подлинные переживания человека, оказавшегося в описываемых обстоятельствах. Майкл и издатель со мной согласились.

Мне кажется, это особенно ценный опыт для читателя, который только знакомится с историей Холокоста. За семьдесят лет после тех ужасных событий о них написаны тысячи книг, сняты тысячи фильмов, и тысячи выживших вновь и вновь рассказывали обо всем, что запомнили. Это важно, это необходимо для всех. Но, как известно, чем чаще мы повторяем один и тот же рассказ, тем дальше он отходит от первоначального события. Подумайте: было у вас такое, что вы много раз пересказывали какую-то странную историю из жизни, и постепенно ваш рассказ как бы затвердевал, и вы уже помнили не само событие, но свой рассказ о нем? Я не хотел, чтобы книга читалась как история Холокоста, я хотел, чтобы она читалась как рассказ человека, переживающего эти события прямо у нас на глазах. Вот почему Миша-рассказчик даже не знает, что он кому-то что-то рассказывает, читатель каким-то образом «подслушивает» слова, возникающие у мальчика в голове. Да, иногда эти слова могут звучать красиво или поэтично – что поделать, я же писатель.

Есть и другая причина, почему я написал эту книгу именно так. Мы продолжаем писать книги и рассказывать истории, чтобы о Холокосте узнали все те, кто не пережил его сам. Но мы хотим не только объяснить людям, что произошло, но и как этот невообразимый ужас мог произойти – это необходимо для того, чтобы предотвратить повторение подобного в будущем. Это очень важная задача – рассказывать историю так, чтобы читатели осмыслили ее и определенным образом направляли собственную жизнь.

Но я не ставил перед собой такой задачи, хотя знаю (и надеюсь), что учителя могут использовать эту книгу для обсуждения многих важных тем. Я просто хотел вникнуть в жизнь обычного, нормального мальчика в те совершенно ненормальные времена. Миша не мог тогда знать, что впоследствии для определения и описания этих событий появится множество терминов («малолетний узник», «лагеря смерти», да и собственно «Холокост»). Он не знал, что его опыт будет когда-то пересказан для новых поколений. Он просто проживал один немыслимый миг за другим. И моя задача состояла в том, чтобы воссоздать эти моменты и сделать переживания Миши как можно более очевидными, непосредственно воспринимаемыми и в этом смысле – реальными.

Я глубоко убежден, что выбрал правильный подход для этой книги, хотя в нем есть свои недостатки. Некоторые события не удалось включить в книгу, потому что иначе пришлось бы нарушить важное правило: не писать о том, чего Миша в тот момент не мог знать. Сложнее всего было решить, как написать о гибели Мишиного отца. Если вы внимательно читали книгу, то смогли узнать из нее только то, что отца арестовали, поместили в пражскую тюрьму, а потом отправили в Малую крепость Терезина, где он через две недели умер. Читатель так и не узнает, отчего умер отец; ясно только, что указанный нацистами диагноз (уремия – почечная недостаточность) был ложным. Кроме того, во время похорон один из Мишиных дядьев вопреки запрету поднял крышку гроба и пришел в ужас от увиденного. На этом все.

На самом деле со временем Майкл узнал с достаточной определенностью о судьбе своего отца, и это ужасная история. Женщина, жившая в Терезине вместе с его матерью и сестрой, написала письмо, которое попало в руки Майклу спустя много лет. Вот фрагмент этого письма:

Бывший управляющий известного банка, чья жена и дочь живут в моей комнате, был в Малой крепости буквально разорван на куски псами, которых эсэсовцы специально этому обучают.

Разумеется, Майкл всегда помнил о чудовищной жестокости этой расправы и настаивал на том, чтобы включить рассказ о ней в книгу. Однако я понимал, что Миша не знал этого в пору своего пребывания в Терезине. Более того: мать (которая, очевидно, все знала, ведь именно с ее слов соседка сообщает об этом в письме) намеренно скрыла страшную правду от сына, чтобы уберечь его от тяжких переживаний. Мы обсудили, не нужно ли сделать вид, будто мать не сумела умолчать о том, как на самом деле погиб отец, но в итоге пришли к выводу, что таким образом мы не только нарушим важнейшее правило, но и вынуждены будем переписать большую часть книги с учетом этого знания. Ведь если бы Миша тогда услышал правду, это существенно изменило бы его отношение к жизни в Терезине, весь его опыт пребывания там. И мы решили не затрагивать этот вопрос.

Напоследок сделаю одно признание. Поначалу, когда мне предложили эту работу, я не хотел за нее браться. Я прочел немало книг о Холокосте, я смотрел фильмы, бывал в музеях, слушал рассказы выживших. И, видимо, эти истории, повторяющиеся вновь и вновь, начали для меня «затвердевать», подменять собой сами события. То есть я чуть ли не забывал, что все это – рассказы о совершенно реальных событиях, случившихся с совершенно реальными людьми. Мне самому теперь стыдно, но так было. Впрочем, может быть, мне не стоит судить себя слишком строго: в конце концов, как человеку готовить ужин, купать ребенка или ходить в университет, если он все время думает о том, что в действительности происходило в Европе с 1939 по 1945 год?

Работа над этой книгой помогла мне вспомнить. Когда я пытался вообразить, что значило быть Мишей Грюнбаумом в те годы, я словно впервые ощутил, каково это на самом деле. Вместо еще одной истории о Холокосте – просто мальчик, на глазах у которого привычный мир постепенно превращается из детского рая в непостижимый кошмар. Сегодня этот мальчик смеется и гоняет мяч с только что обретенными друзьями – а завтра он видит, как эти друзья исчезают бесследно. Я хотел бы надеяться, что читатели разделят с Мишей этот опыт, как бы это ни было больно. Потому что – да, все это подлинная история, основанная на реальных событиях.