7 июля 1943 года

– Миша! – Под конец тренировки Франта указывает на меня.

– Да?

Мы все сели в кружок, плотно прижавшись друг к другу. Франта стоит в центре и проверяет, как мы усвоили стратегию.

– Петр атакует – бежит прямо на тебя. Твои действия?

Эта тренировка примерно в десять раз жестче всех прежних, а у нас бывали серьезные тренировки, можете мне поверить.

– Петр Адлер? – переспрашиваю я.

– А кто же? Питер Пэн? – сердито отвечает Франта. Мальчики смеются.

Это самая важная наша тренировка: мы добрались до финала. Честное слово, мы вышли в финал! Сам еще не вполне в это верю. Проигрывали комнате 9, а в итоге победили со счетом четыре – три. Теперь нам предстоит играть с комнатой 1. У них в команде Отто Хирш и Зденек Тауссиг, каждый из них лучше любого нашего игрока. Комнату 5 они разгромили со счетом семь – два.

Пот заливает глаза. Самый жаркий день за все время моего здесь пребывания.

– Я оттесню его к боковой линии.

– Верно! – Франта удовлетворенно кивнул. – Когда мы обороняемся, боковая – твой союзник. Нельзя уступать им середину поля. Середина принадлежит нам.

Развернувшись, Франта ткнул пальцем в следующего:

– Коко!

– Ага!

– Бьют угловой. Ты стоишь на воротах. Тебя не устраивает, как расположились Павел и Иржи. Как поступишь?

– Скажу им.

– Скажешь? – брови Франты поползли вверх.

– Ну да, скажу.

– Нет, ты должен не сказать – крикнуть. «Павел, карауль Отто! С другой стороны! Справа! Иржи, два шага назад! Давай!» Тут ты командир, и тебе не до хороших манер. И вы все не забывайте разговаривать, окликать друг друга, держать связь. Будем играть командой, – Франта сжал руку в кулак, – победим. Будем играть каждый за себя – проиграем. Все просто.

Он скрестил руки, темный от пота овал на спине его рубашки растянулся и превратился в круг.

– Все сюда.

Мы поднялись и плотно обступили Франту. Павел, Феликс, Пудлина, Коко, Горилла, Педро, Иржи, Лео, Гануш, Майошек, Эрих, Гриззли, Карп и я.

– Рим, рим, рим, темпо нешарим! – прошептал Франта и вытянул руку. Все шепотом повторили за ним это заклинание, наши ладони легли поверх руки Франты.

– Рим, рим, рим, темпо нешарим! – повторил он громче.

– Рим, рим, рим, темпо нешарим! – подхватили мы.

– Рим, рим, рим, темпо нешарим! – Франта.

– Рим, рим, рим, темпо нешарим!

– Рим, рим, рим, темпо нешарим!

– Рим, рим, рим, темпо нешарим!..

Не осталось больше ничего, только наши голоса эхом отдаются от дальней стены этой дурацкой тюремной башни и медленно возвращаются к нам.

– Отличная тренировка! – подытожил Франта. – Ступайте в комнату, умойтесь. Через двадцать минут встречаемся в подвале девчачьего корпуса.

– А что там? – поинтересовался Горилла.

– Кое-что новое, – ответил Франта. – Давайте быстренько.

– Мы комнату 1 на куски порвем, – заявил Феликс на обратном пути.

– А по-моему, нам бы хоть на один гол больше забить, – возразил Павел.

– Ага, – кивнул Эрих.

Мы перешли через пути – новая дорога заходила внутрь лагеря. Неделю назад по этим рельсам прибыл первый поезд. Недлинный, привез около сотни евреев. А еще через пару дней – второй, привез столько же. Говорят, оба транспорта из Берлина. И никого не отправили на восток на этих поездах, когда те уходили из лагеря. Но ведь вряд ли рельсы проложили только ради того, чтобы завезти сюда пару сотен человек.

Дальше мы шли вдоль путей, пока рельсы не кончились.

Хорошо, что Франта выбрал подвал, а не чердак. Здесь душно и припахивает паутиной и пылью, но хотя бы прохладно. Многие сидят на полу, в том числе девочки, – все лицом в одну сторону. Я заметил Инку, ее рыжие волосы зачесаны набок. Здесь, как и почти всюду у нас, очень шумно.

– Дети, дети, успокойтесь! – взывает мадриха. Так называются мадрихи-женщины.

Взывать ей пришлось долго, но наконец шум почти стих. За спиной мадрихи сидят на стульях двое мужчин постарше. У обоих волосы густые, темные, у худого они треугольничком спускаются на лоб, другой с виду какой-то сонный.

– Я Рези, – представилась нам мадриха. – Привет.

Кто-то из ребят ответил «привет», но я промолчал, и Иржи, сидевший возле меня, тоже.

– Кто из вас, – заговорила Рези, перебрасывая через плечо толстую каштановую косу, – пел в нашем хоре или играл в спектакле?

Я поднял руку, и большинство ребят тоже.

– Хельга! – Рези указала на девочку, сидевшую с краю. – Ты пела или играла?

– Пела, – ответила девочка, со своего места я не мог ее разглядеть. – Мы поем по-чешски, а иногда на иврите.

– Хорошо, – сказала мадриха. – Это хорошо. А спектакли – кто играл в спектакле?

Вместе с кучей других ребят я поднял руку. Почему-то спектакли ставить нам нацисты не запрещали, я так пока и не понял почему. Вдруг я сообразил, что Рези указывает на меня:

– Как назывался спектакль?

– «Гамельнский крысолов», – ответил я. Хоть бы не спросила, какую роль я там играл: я был сначала одной из крыс, а потом одним из гамельнских детей. Правда, еще и музыкантом. Инструмент у меня был не совсем настоящий – гребенка, обернутая куском туалетной бумаги, – но звук неплохой.

– Замечательно, замечательно! А кто-нибудь скажет, что получится, если соединить спектакль и хор?

Со всех сторон что-то бормотали, но руку никто не поднимал.

– Неужели никто не знает? – с улыбкой спросила Рези. – Лилька, ты-то, конечно, знаешь.

– Опера? – предположила кудрявая девочка, сидевшая впереди.

– Вот именно, опера! – подхватила Рези, оглядываясь на тех двух мужчин. Их вроде бы этот разговор не очень интересовал. – Так вот, мы будем ставить оперу. Детскую оперу!

Снова бормотание, кто-то засмеялся.

– Это, – Рези указала на мужчину с темными волосами, которые треугольничком спускались на лоб, – Рафаэль Шехтер, композитор, пианист.

Мужчина слегка наклонил голову.

– Кто-нибудь из вас слышал «Проданную невесту»? Эту оперу написал…

– …композитор Сметана, – договорил за нее Шехтер и снова кивнул.

– Кто ее слышал? – повторила Рези.

Поднялось всего несколько рук.

– Жаль, что не многие из вас с ней знакомы, это чудесная опера. Здесь, в Терезине, ее ставил господин Шехтер. А теперь он будет музыкальным режиссером детской оперы…

Одни ребята принялись болтать, другие снова засмеялись. Шехтер наклонился к своему спутнику и что-то ему шепнул.

– Дети, дети! – крикнула Рези. – Пожалуйста, успокойтесь.

Постепенно в подвале стало тише, но не то чтобы совсем тихо.

– Опера называется «Брундибар».

– «Брундибар»? – повторил Иржи, повернувшись ко мне. Он выговорил это название, будто какое-то неприличное слово.

Шехтер встал и подошел к маленькому коричневому пианино в дальнем конце комнаты. Поднял крышку, пробежался по клавишам, сначала просто так, а потом заиграл песенку. Прикрыв глаза, он что-то напевал про себя – негромко, но мы отчетливо слышали, потому что подвал совершенно затих. Я даже глаза почему-то закрыл.

Наконец пианино смолкло, и я открыл глаза. Рези представила нам второго мужчину:

– Это Рудольф Фройденфельд. Он будет нашим режиссером. Рудольф, расскажите детям, о чем ваш спектакль.

Рудольф поднялся и стал расхаживать перед нами. Теперь уж он не выглядел сонным. Руками он проделывал пассы, будто фокусник.

– Двое детей, Анинка и Пепичек, брат и сестра. Отец пропал, мама больна, очень больна. Приходит врач и говорит: «Ей станет лучше, если она выпьет молока». Но у них нет денег. Они же почти сироты! – Он оглянулся на Шехтера, словно ожидая подсказки, но Шехтера больше интересовало пианино. – Дети идут петь на ярмарку, чтобы заработать немного денег. Но злой шарманщик Брундибар, – он выговорил это имя с отвращением, – гонит их прочь. Это мерзкий человек с усиками…

– Мерзавец с усиками? – перегнувшись, зашептал мне в ухо Иржи. – Звучит знакомо.

– Что же делать? Детям нужны деньги. К счастью, воробей, кот и пес, а потом и другие дети из того же города помогают Анинке и Пепичеку победить Брундибара. В конце все они поют вместе на ярмарочной площади. – Он снова оглянулся на Шехтера и тот кивнул. – Таков сюжет «Брундибара».

Фройденфельд сел, а Рези сказала нам:

– Кто хочет играть в «Брундибаре», останьтесь тут и послушайте. Через несколько дней будут пробы на роли Анинки, Пепичека, животных и Брундибара. И желающие могут петь в хоре, но для этого вам придется посещать все…

– Все! – твердо повторил Шехтер, не поднимая глаз от клавиш пианино.

– Да! – продолжала Рези. – Посещать все репетиции. Теперь можете идти.

Все вскакивают и каким-то образом ухитряются шуметь еще больше, чем шумели до того, как Рези с нами заговорила.

– Пошли! – сказал Иржи. – Если поторопимся, успеем сыграть партию в шашки до поверки.

– Знаешь, я, пожалуй, останусь, – ответил я.

– Серьезно? – удивился Иржи, словно я на его глазах свихнулся. – Зачем?

– Не знаю. – Я пожал плечами. – Мне вроде как музыка понравилась.

– Ты же не умеешь петь, – сказал Иржи.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, уж поверь.

Я не стал спорить, и Иржи ушел, а я встал и подошел к тем, кто остался, – несколько десятков ребят уже облепили Рези и Фройденфельда.

Шехтер же так и сидел за пианино, что-то наигрывал совсем тихо, не разобрать.