Ласковый, злой

Натан не замечает самого доброго человека на земле – именно так начинается их знакомство. В Храм его проводит невысокая полная филиппинка по имени Донна, бесконечный гулкий прохладный зал сначала кажется ему пустым. Здесь помещается, тем не менее, удивительно много людей: Натан долго бродит между хороводами, кадками с пальмами и фикусами, книжными полками, шезлонгами и терминалами – везде люди, все они, кажется, заняты чем-то осознанным и каждый улыбается той характерной, отсутствующей улыбкой, по которой безошибочно отличают учеников Анании, фотогеничной улыбкой, растиражированной всеми мыслимыми СМИ. Натан не знает, что найдет – величественный трон в самом центре? Алтарь под самые своды? В Храме запрещено фотографировать и запрещено публиковать снимки, запрет этот претворяется в жизнь целым арсеналом дорогих технических средств и армией адвокатов в области авторских прав.

К третьему кругу Натан обнаруживает олимпийский бассейн, но все еще не видит в людском движении никакой системы. Нет ни золоченого трона, ни секретных палат; Натан идет куда-то к дальней стене, глядя поверх книжных шкафов, человеческих голов, маркерных досок и всего остального – еще два круга и еще один, пока не чувствует рисунок, ритм, и, уловив, сразу замечает светлую голову в море голов самых разных – у небольшого фонтана, мимо которого не раз уже, очевидно, проходил. О происхождении Анания ходят самые разные легенды, но наяву самый добрый человек на земле остается высоким блондином с голубыми глазами. Анания рад его видеть, они говорят по-немецки. Натан не настолько хорошо знает язык, чтобы уловить какой бы то ни было акцент; кроме того, немецкий чаще других называют родным языком Анании – возможно, по причине соломенных волос и чеканного профиля. Натану нравится легенда, по которой Анания – Kasachstandeutsche, сирота из глухого казахского спецпоселения, одного из богом забытых мест, куда ссылали немцев Республики Поволжья; точно известно только одно: самый добрый на свете человек – ничей, приютский подкидыш. И, как знает теперь Натан, – еще очень приятный человек, очень простой. Они говорят долго и интересно; Анания часто кивает проходящим улыбающимся людям, машет кому-то рукой, а одно полную даму, поздоровавшуюся с ними, кажется, по-арамейски, даже передразнивает за ее спиной. Анания удивительно хорошо знает материальную историю: бесконечное множество прекрасного о том, что так трогает Натана – от скифского золота до пергаментов Мертвого моря.

Натан выходит из Храма: он только что говорил с самым добрым и самым, пожалуй, влиятельным человеком на свете – говорил подряд больше трех часов; притом, что глава Ватикана удостоился на той неделе часовой аудиенции – и тем был счастлив. За три часа времени Анания дарит ему в частности легенду об артефакте, предмете обожаемой Натаном материальной истории – компасе XVI века, редкой для того времени модели с арретиром; с другой стороны, бывает ли не редкая модель чего-то, сделанного штучно пять столетий назад? Натан – не профессиональный сыщик, не антиквар, но очень и очень хороший любитель, а еще – основатель и единственный владелец «Гелос» – самого популярного сайта для продажи, обмена и поиска предметов материальной истории. Как владелец, он имеет доступ (что, безусловно, не афиширует) на только ко всем форумам, но и к личной переписке на сайте. Два полных дня с кофе машиной и поисковой системой приносят ему имя. Имя это Натан знает и так – Леви, скандально известный и скандально богатый художник, сумасшедший искатель Шамбалы. «Компас», «компас», «компас» – кричит переписка Леви с другими пользователями; внутренняя система денежных переводов хранит многотысячные платежи самым разным, в основном, сомнительным перекупщикам – и множественные требования возвратов денег. Леви не скрывает свих целей: в умелых руках компас укажет путь в Шамбалу, ни много ни мало; с XVI века компас сменил множество хозяев, и в Шамбале оказывался, как верит Леви, как минимум трижды.

Натан летит в Прагу (с удивлением выяснив, что Храм автоматически оплачивает билеты первого класса, любые отели и дорожные расходы, куда бы он не отправился – с формулировкой «подарок от Анании»); Леви совершенно не удивлен и с простодушием сумасшедшего рассказывает Натану все, что знает о компасе, если не больше: слегка путаясь, как будто придумывая детали на ходу. Они говорят весь день, встречаются на утро в лобби: Леви летит с Натаном (потом выяснится, что первоклассное билетное благословение распространяется и на него) в какой-то дикий Екатеринбург, копать местные архивы на русском языке (которого не знает ни один, ни другой). Леви – неудачный попутчик и неприятный товарищ. Периоды мрачной замкнутости сменяются запойными «творческими» днями, когда он проводит долгие часы в антикварных магазинах и на блошиных рынках, где внезапно обретает прозорливость и расчетливость профессионального сквалыги. Добытое Леви тащит в отель, безудержно уродует с помощью клеевого пистолета, паяльной лампы и суперклея, каждый раз необратимо уничтожая пол в номере. Его творческий метод очевиден и незамысловат: прекрасные, с несомненным вкусом выбранные вещи он безжалостно склеивает, спаивает, спекает, смешивает вместе. Одна из известнейших его работ – бесценная ваза династии Юань, чудом пережившая столетия без единой трещинки. Ваза, лично Леви безжалостно разбитая вдребезги и потом варварски склеенная в чудовищное подобие себя самой, в гротескный шарж, опутанный длинными нитями застывшего силикона: к осколкам вазы щедро примешано множество разного – от распиленных фрагментов подлинных скифских уздечных украшений до сертифицированно поддельного зубного протеза Черчилля. Работы Леви продаются фантастически дорого.

Очень скоро Натан пойман в тягучую ловушку их новых отношений – он, безусловно, зависит от Леви с своих поисках, и с каждым днем вязнет все больше: покупает Леви лекарства и следит за их приемом, он ведет все счета и улаживает штрафы за порчу имущества, чертыхаясь, встает ночью, чтобы зажечь свет и включить музыку, когда его новый партнер плачет в ночи от беспричинного страха. Дважды он говорит с Анания по скайпу и один раз – вживую, в Париже (Натан уверен, что он и есть причина, по которой французский президент вынужден был ждать лишний час в приемной собственного дворца). Разговоры эти наполняют его глубокой и искренней радостью, а жизнь – уверенной осмысленностью. Они дают силы терпеть Леви и дальше – так долго, сколько нужно. Анания не удивлен, что они ищут компас (самый добрый на свете человек, по слухам, знает обо всем) но восхищается тем, как быстро и как хорошо идут дела; он проявляет теплый, искренний бескорыстный интерес. База данных «Гелоса» и сумасшедшее звериное чутье Леви ведут их из города в город, из страны в страну, из архива в архив: к концу первого года у них есть только один снимок – очень плохого качества и множество описаний, таких подробных, что Натан видит компас каждый раз, когда закрывает глаза; история владения расписана ими почти день за днем с момента, когда 26 июня 1584 года неизвестный, к сожалению, голландский мастер продал компас сомнительных занятий путешественнику-португальцу. По странному совпадению, неусидчивый характер первого владельца передается из рук в руки всем остальным: от богатого ювелира, удачно вложившего деньги в Ост-Индийскую компанию на самой ее заре – в году 1604; ювелир покупает компас среди других вещей, очевидно для тематического украшения офиса, и немедленно отправляется в Джакарту, до мирного плантатора из Луизианы, который, получив компас в подарок, внезапно решает масштабно вложиться в северные территории, проводит три жалких десятилетия на Юконе и сказочно богатеет во время золотой лихорадки 1898 года.

В Шанхае Натан прочесывает антиквара за антикваром, терпеливо, по крупицам вылавливая факты, проверяя и перепроверяя записи в старинных гроссбухах – удивительно короткие строчки тщательно выписанных иероглифов, когда ему звонят из отеля; мешая от волнения простые английские слова, портье требует, чтобы он ехал в больницу. Леви, совсем белый на синих почему-то простынях, – опутан трубками, освещен светом мониторов; Натану он кажется вдруг странно маленьким, почти ребенком. Врач прекрасно говорит по-английски: это не машина, как понял было Натан, Леви попал под трамвай, под новый французский трамвай – вагон скоростной линии в районе Пудун; обе ноги пришлось ампутировать выше колена. Следующие несколько месяцев Натан проводит в основном в самолетах в и из Шанхая: Леви совсем плох, он то требует найти его ноги, которые непременно нужны для самого большого и важного арт-проекта в его жизни, то, увидев по телевизору Анания, мечется по кровати, выкатывает глаза и несет параноидальный бред в стиле самых дешевых антихрамовых таблоидов: о том, что Анания изгнан на землю из соседней галактики и хочет сначала захватить весь мир, потом найти ключ и вернуться обратно. Натан говорит с самым добрым на свете человеком несколько раз за эти бесконечные месяцы: Анания как-то знает о беде с Леви и первым об это заговаривает – искренне и открыто; без тени снисхождения он сопереживает им обоим. Млея от теплого чувства после очередного разговора, Натан вдруг осознает, в чем смысл, цель этих поисков для самого Анании: в непостижимом своем всеведении он как-то знал о Леви с самого начала, знал и хотел ему помочь; именно для Леви Натан должен найти компас, дать сумасшедшему художнику пропуск в его Шамбалу.

Сам Леви со временем приходит в себя – от былой нервной болезни остаются только редкие симптомы паранойи, всегда почему-то связанной с Анания, он привыкает к коляске – самой дорогой и самой лучшей, но о компасе вспоминает нечасто. Леви полностью поглощен теперь новым увлечением – странными работами анонимного современного художника, удивительными шедеврами робототехники: маленькими (всегда меньше пяти дюймов по наибольшему измерению) машинами неустановленного назначения. Прямая противоположность его собственным работам – цельные творения, сочетающие самые современные микропроцессоры, сверхсложные программы и наивные, едва ли не средневековые механические приводы: детали из титана, дерева, птичьих костей. Работы попадают на рынок редко и стоят так дорого, что Леви не может даже мечтать об обладании какой-то из них. Всего работ известно не больше десятка – только для одной из них предположительно ясно назначение: модель размером с небольшой апельсин улавливает музыкальные ноты (только флейту) и трансформируется, складывает из своих внешних панелей странные карты в стиле ранних голландских офортов; всего она отвечает на двенадцать нот, которые невозможно сложить в мелодию. Натан ловит себя на том, что разочарован – как легко Леви охладел к компасу и своей Шамбале; он стыдится этого чувства, возможно, – думает Натан, – мое разочарование относится к Анания, к его желанию сделать Леви счастливым – как и всех людей на этой планете. В день, когда объявляется о всеобщем разоружении, Натан смотрит прямой репортаж и плачет. Анания улыбается с трибуны: военные бюджеты, возвращенные человечеству, исполнят все, о чем люди когда-либо мечтали: накормят голодных, исцелят больных и донесут до звезд мечтающих.

Уступая Леви, Натан использует «Гелос», чтобы выследить анонимного автора, это оказывается неожиданно сложно и увлекательно; он чувствует почти тот же задор, ту же горячность, что в лучшие дни поисков компаса. Полгода упорной работы (к Леви постепенно возвращается его удивительное чутье), и они находят художника – в одном из заброшенных районов Детройта некто Овед полулегально владеет подземной парковкой. Под давлением доказательств: распечатки переписки, свидетели, банковские выписки, Овед перестает отпираться, ведет их вниз по широкому пандусу: робот-коляска Леви крадется осторожно, часто тормозит, жестяным голосом просит их быть осторожнее. Парковка, думает, Натан, похожа на Храм – бесконечное пространство, почти пустое на первый взгляд и такое полное – на самом деле: неважно освещенное место для сотен маленьких работников, стандартных складских роботов, как на почте или в сортировочном центре компании «Амазон», они снуют между редкими стеллажами. Глаза привыкают к полумраку, и Натан видит, что предметы покрывают все свободное пространство на полу, оставляя геометрически ровные проходы, настолько широкие, что коляска Леви спокойно и уверенно едет вперед, вглубь подземного пространства без единой остановки. Должно быть, – думает Натан, – она умеет общаться с роботами, которые непрерывно переносят, сортируют, сканируют артефакты материальной истории. Содержимое парковки могло быть сделать счастливым всех антикваров на планете, а еще – всех мальчишек и, кажется, вообще всех-всех-всех. Дорогие приборы и украшения, камешки и птичьи перья, пробирки с разноцветным содержимым и разнородные обрывки проводов – трудно различимые в полутьме под дешевыми светодиодными лампами, квадрат за квадратом уходят в подземную бесконечность вещи; тут почти не пахнет. Наверное, – машинально отмечает Натан, – вентиляция такой сложности и мощности должна стоить состояние. Овед ведет их дальше и дальше – к бывшим служебным помещениям, куда сходится, как когда-то в храме, сложный рисунок движения роботизированных прислужников. Там, в бывшем боксе автомойки – чудовищной сложности машина, – сотни промышленных медицинских манипуляторов: одни принимают от роботов вещи, другие режут, крутят, сверлят, шлифуют и собирают – тысячи движений в сложном согласии. Там, вдоль стены – мозг этой машины, синие корпуса от IBM. Сам владелец сайта, Натан знает, что серия «Watson» – платформа искусственного интеллекта, такие стоят в медицинских центрах и исследовательских лабораториях, здесь их восемь; вряд ли даже у Пентагона есть такой ресурс.

«Он, – машину Овед называет только так. – Он нуждается в источнике вдохновения, в чем-то, что глубокая нейронная сеть берет за основу всего творческого процесса». «Матрица, или, если хотите, ДНК этого предмета неуловимо, незримо присутствует во всем, что он создает, поэтому выбор артефакта был так труден и так неоднозначен, – продолжает Овед. – Всего работ пока десять, и над каждой следующей он работает все дольше и дольше. Для меня, как художника, он, безусловно, всего лишь средство, конечная точка эволюции камня, которым наш далекий предок провел первую кривую линию на стене пещеры». Не дослушав, Натан бьет Оведа по голове странной формы тяжелым молотком, удачно подвернувшимся в ближайшем квадрате вещей. Овед падает, как сноп, не успев поднять руки с разбитой голове; помедлив мгновение, к нему подъезжает ближайший складской робот – безжалостным светом освещает сломанное тело, сканирует, советуется с большой машиной. Леви, даже не обернувшись на звук треснувшего черепа, гонит коляску в угол бокса, туда, где в стандартной музейной камере для 3D-сканирования – их компас. Опасно свесившись набок, дрожащими руками он освобождает коробочку, закрепленную там в полуоткрытом положении – видны обе половины: и компас, и солнечные часы, резко разворачивается на месте и едет к выходу из парковки: из храма и теперь – из склепа; едет, очевидно, в свою Шамбалу. Свет на пандусе слепит их, Натан чуть позади: коляска Леви взбирается вверх куда быстрее и увереннее, чем катилась вниз. Прямо перед парковкой, в конце бетонного желоба, их ждут улыбающиеся люди, ждет белый вертолет Анании – и он сам. Отвыкшим от света глазам Натана кажется, что от Анании исходит видимое глазом неземное сияние. Леви, второй раз за последние несколько минут, не раздумывая, разворачивает коляску на месте, яростно гонит ее, стонущую мотором, обратно вниз, бежит от пришельца, бежит от самого доброго в мире человека. Помедлив, Натан бросается за ним и слышит на бегу, как механический голос коляски уговаривает Леви не торопиться.